Страница 16 из 76
– Я – участковый уполномоченный. И, видите ли, – извинительно заулыбался Коньков, – я в некотором роде по иной части.
– Понимаю, вы пришли допрос снимать?
– Ну, зачем же так? Допрашивает следователь. А я веду беседы, знакомлюсь с обстоятельствами. Вас Ингой зовут?
– Да.
– А меня Леонидом Семеновичем. Рад познакомиться.
– Что же вас интересует, Леонид Семенович? – Ингани не приняла того доверительно-ласкового тона, с которым обращался к ней Коньков, держалась как натянутая струна и отвечала сухо.
– Для начала мне хотелось бы знать, что сказал вам старый охотник насчет своей руки? Судя по его улыбке, это было что-то забавное.
– Он мне сказал, что рука – не нога. На охоту на руках ходить не надо.
Коньков усмехнулся.
– Почему же он так запустил рану?
– Старые охотники соблюдают старый обычай: за два месяца перед отправкой в тайгу на охоту они не только лекарств никаких не принимают, но даже не умываются. Это у них называется… как бы по-русски сказать? Обтаежиться, что ли? Чтобы весь он лесным духом пропитался, чтоб никаких посторонних, ну, человеческих, что ли, запахов от него не исходило. Тогда зверь его не так остро чует.
– Интересно! – покачал головой Коньков.
– А что еще вас интересует? – спросила не без иронии Ингани.
Коньков развел руками.
– Да вот, в больнице вашей ни разу не был. Вроде бы вы неплохо устроились. Кроме этой амбулатории, какие есть еще помещения?
– Пойдемте, покажу.
Ингани встала и все так же сухо, строго держась, повела его и деревянным голосом давала пояснения:
– Здесь у нас родильное отделение, здесь приемный покой, там аптека…
– А где же больные? – с удивлением спросил Коньков.
– Какие теперь больные? Сезон охоты скоро начнется. Они сами в тайге лечатся.
– Аптечку им даете с собой?
– Не берут. У них психология не та. С аптечкой не охотник.
– Простите, а куда ведет вон та дверь?
Ингани убрала прядку волос со лба под косынку и в упор, вызывающе поглядела на Конькова.
– Эта дверь ведет в мою комнату… личную.
– Извините, но мне хотелось бы заглянуть.
Опять пауза и молчаливый упорный взгляд.
– Это – моя обязанность, а не прихоть, – извинительно сказал Коньков.
– Хорошо! – Ингани пошла вперед, раскрывая дверь. – Прошу!
Они вошли в небольшую, уютно обставленную комнату, похожую скорее на мужской охотничий кабинет, – над диваном висел карабин, со стены спадала на подлокотники кресла пятнистая шкура барса. Рога изюбра, чучела птиц…
Коньков посмотрел в угол прихожей: под вешалкой, на полочках, аккуратно были поставлены в рядок черные лакированные туфли, расшитые тапочки с меховой оторочкой, желтые олочи с загнутыми носами. Рядом лежали ракетки.
– В бадминтон играете? – спросил Коньков, кивнув на ракетки.
– Играю. – Ингани стояла посреди комнаты бледная, но спокойная.
Коньков улыбнулся.
– В бадминтон играете, а кед нету. Как же вы обходитесь?
– Я предпочитаю олочи. Они удобнее – отпечатков не оставляют.
Коньков пристально поглядел на Ингани, но ни один мускул не дрогнул на лице ее – все та же подчеркнутая сухость и отрешенность.
– Интересно вы рассуждаете, – сказал он наконец. – С подтекстом, как теперь говорят писатели.
– Уж как могу.
На столе стояла большая фотокарточка под стеклом в синей рамочке – это был Калганов в кожаной куртке, с ружьем через плечо на фоне таежных зарослей. Борода и улыбка во все лицо. Коньков невольно задержал взгляд на нем: столько было силы и бесшабашной самоуверенности или даже дерзости на этом лице! Жил человек и думал, поди: неотразим и вечен, как бог, – мелькнула мыслишка в голове Конькова.
– Калганов вам подарил? – спросил он.
– Не украла же, – вызывающе ответила Ингани.
– А шкуру барса тоже он?
– Нет, сама добыла.
– Вы охотник?
– Да.
– А я думал, что карабин вашего дяди, Батани. – Коньков подошел к ружью.
– Снимайте, снимайте! Вы же за тем и пришли сюда, чтобы карабин осмотреть.
– Приятно говорить с человеком, который все понимает.
– Спасибо за любезность.
– Прошу прощения! – Коньков извинительно развел руками, но карабин снял.
– Легонький. Прямо игрушка! – Коньков открыл затвор, посмотрел в ствол. – А ой у вас, простите, не чищен, и порохом пахнет. Совсем недавно стреляли?
– Да. Вчера стреляла. Нюх у вас хороший.
Он пропустил колкость мимо ушей.
– Где стреляли, на охоте?
– Нет, по мишеням.
– А-а! Где мишени берете? Сами рисуете?
– Бог дает. Вон мои мишени – шишки кедровые.
Две свежих шишки лежали на столе. Коньков взял одну, колупнул ногтем.
– Рано вы их сбиваете – смоляные еще. Значит, развлекаетесь?
– Извините. Других развлечений нету.
– Ну вот, и мы сейчас развлечемся. Пойдемте со мной!
Они вышли на крыльцо. Неподалеку от поленницы дров стояла бадья с песком. Коньков приложился и выстрелил в бадью. Потом протянул карабин Инге:
– Видите отметину в бадье?
– Вижу.
– А ну-ка, покажите класс!
Ингани, почти не целясь, дважды выстрелила в бадью. Коньков подбежал к бадье и сказал восторженно:
– Ну, надо же! Одна в одну всадили.
Он выгреб пули из песка и положил их в сумку.
– Возьму на память. Хорошо стреляете!
9
Кончугу нашел он в сумерках; тот неподалеку от своего дома, прямо в тайге, колол дрова и складывал их в поленницу. Два огромных выворотня – ильм и пихта, высоко задрав обнаженные корни, валялись тут же; деревья были распилены и уже наполовину расколоты.
– Дары природы прибираешь? – спросил Коньков, подходя.
– Ветер сильный гулял, деревья повалил, – сказал Кончуга, присаживаясь на чурбак и раскуривая трубочку. – Дункай эти два дерева мне отдавал.
Коньков тоже закурил, сел рядом.
– Послушай, Батани! Надо говорить со мной откровенно. Понимаешь? Иначе тебе же хуже будет.
– Почему хуже?
– Да потому, что ты финтишь.
– Чего такое финтишь?
– Ну, что-то скрываешь от меня. Давай начистоту: разрешил тебе Калганов идти на пантовку или ты самовольно ушел?
– Какая тебе разница? Разрешил, конечно.
– Так, допустим. Сколько вы с ним были в тайге?
– Вторая неделя.
– И ни одного изюбря не видали за это время?
– Нет. Только сохатый видали.
– Ну, так убил бы сохатого!
– Зачем мне сохатый? – Кончуга виновато улыбнулся. – Сохатый панты нет.
– Но на панты нужна лицензия! – повысил голос Коньков.
– Зачем лицензия? – удивленно переспросил Кончуга, даже трубочку вынул изо рта и поднял ее кверху. – Калганов сам начальника! – произнес со значением и после короткой паузы сказал с улыбкой: – Его немножко подумал – разрешил.
– Чего ты дурака валяешь! – возмутился Коньков.
– Почему дурака? – обиделся Кончуга.
– Калганов закон не нарушал.
– Зачем Калганов? Я нарушал. Один раз он мой карабин отбирал, прошлый год.
Коньков саркастически усмехнулся.
– Ну? И теперь ты говоришь, что Калганов противозаконно послал тебя на пантовку?
– Почему против закона?
– Так лицензии у вас не было?! – взорвался Коньков.
Кончуга опять стал терпеливо, как ребенку, разъяснять ему:
– А зачем лицензия? Калганов разрешал. Тебе не понимай, что ли?
– Угу! Понял, чем мужик бабу донял. – Коньков поглядел на него, иронически прищуриваясь, и другим тоном спросил: – А ты не скажешь, что было между Калгановым и твоей племянницей Ингой?
– Не знай, – коротко и сердито ответил Кончуга.
– Значит, посторонние люди знают, а ты, ее родной дядя, не знаешь?
Кончуга сунул трубку в рот и сделал каменное лицо – будто и не слыхал, о чем его спрашивает Коньков, и глядел куда-то в сторону, попыхивая дымком.
– Ну, ладно… – Коньков тронул его за локоть и спросил с тем же ироническим оттенком: – Ты случайно не видел в тот день, накануне убийства, Ингу у вас в лагере? Она не приезжала к вам?