Все радости жизни

Поселился Саша в этой комнате благодаря Борискову. До этого в ней жил студент Рыбаков. Денег у Рыбакова почему-то было много, продуктов тоже. Готовил на плитке неторопливо, ел подолгу и часто — хоть из комнаты убегай. Надоело Борискову глотать голодную слюну, и он объявил:

— Приехал слепой парень. Поселим его у нас, а Рыбакова я выдворю.

При всеобщем одобрении Борисков перетащил койку Рыбакова в большую комнату, добыл у коменданта другую, привел Сашу и сказал:

— Будешь жить с нами. Ребята не возражают…

Саша дошел до общежития, присел на ступеньки каменного крыльца — захотелось вдруг отдохнуть как дома — и задремал. Разбудил его Борисков:

— Ты что, хлебнул на радостях и заснул, как солдат на посту?

— Да нет, хотел передохнуть немного, все забыть…

— Нашел место! Идем домой… Вот твоя кровать. Ложись. Постой-ка, ты есть хочешь?

— Спасибо! Завтра поеду домой.

— «Завтра»! Сегодня маковая росинка во рту была?.

— Нет, — краснея, признался Саша.

— А вчера?

— На утро немного оставалось.

— На два утра и на столько же вечеров, — присвистнул Борисков. — Двигай к столу — у меня пайка хлеба. Сейчас за кипятком схожу.

Борисков принес чайник, разлил кипяток в кружки, бросил в них для сладости сахаринчику, пододвинул одну кружку Саше:

— Вот чай, — примерился, распластал пайку пополам, — а вот и хлеб.

Хлеба было на два прикуса, и они управились с ним быстро. Кипяточку же попили всласть, разомлели.

— Петя, а на фронте очень страшно? — давно хотел задать этот вопрос, но все как-то не получалось.

Борисков хмыкнул;

— Не знаю.

— Почему? Ты же воевал?

— «Воевал»! Меньше, чем мы за столом сидим. И так, что и вспоминать не хочется. В армии служил, верно, а…

— Ну давай, если начал, — подогнал Саша.

— Поучили нас немного, месяц под Воронежем укрепления строили. Руки лопатами и кирками до костей протерли, потом ночью подняли по тревоге и повели на передовую, а днем немцы наступление начали, Я был подносчиком в минометном расчете и успел доставить несколько десятков мин… «Юнкерсы» налетели. Наводчика и заряжающего убило, меня контузило и завалило землей…

— Ну а дальше?

— Дальше уже «интереснее» получилось. Двое суток пролежал в завале, считай на том свете побывал, но санитары как-то нашли меня, а может и не санитары — солдаты из похоронной команды. Я о таких в госпитале узнал, лежал с одним. Откопали и понесли к братской могиле, но тут я, видно, пришел в себя от свежего воздуха и застонал. Они развернулись и — в медсанбат… Обычно после контузии глухота наступает, у меня вот на зрении отразилось. Пока немного вижу… — Борисков замолчал, потом встрепенулся: — Ты спишь, Саша?

— Нет, что ты? Слушаю.

— Хорошо у нас получается: я молчу — ты весь во внимании, — пошутил и тут же погрустнел Борисков. — Обидно мне, Саша, что так вышло, потому и помалкиваю о своих фронтовых «подвигах». — Он легко вскочил на ноги, прошелся по комнате и бросился на кровать. Голос его стал глухим, видно, Борисков лежал лицом к стене. — Я в конце ноября сорок второго вернулся в Асбест, а у отца на столе уже красненькая повестка лежит. Красненькая — это с кружкой, ложкой, на фронт, словом. И сказал он мне: «Хорошо, Петя, что ты дома, ты еще не жил, а мне можно и погибнуть». Я стал доказывать: не всех убивают, бывает, что и ранят только… А он чувствовал. Убили его под Сталинградом через три месяца… даже раньше. Мать у нас до войны умерла, и пришлось мне сестренок, Аню и Настю, в детский дом отводить. Вот так… Окончу университет, заберу! Пока же — я здесь, а они там. С голода, конечно, не умрут, но все равно плохо.

По радио передавали концерт русской песни — заливалась Русланова, в зале кто-то неумело играл на рояле, оттуда доносился смех.

— Ты смотри никому не говори, как я «воевал». Это я только тебе, по дружбе.

И тут прорвало Сашу.

— Я тебя понимаю, я тебя хорошо понимаю, Петя! Ты не стыдись, что мало пробыл на фронте. Ты же не виноват в этом! У нас в Сухом Логу, в госпитале, была палата, так там лежали раненые, которые даже не успели доехать до передовой. Разбомбили поезд. Главное в другом, в том, что ты пошел на фронт добровольно! Я бы тоже так сделал. — Саша перевел дух и продолжал спокойнее: — Прошлой зимой нам задали сочинение на свободную тему. Сел я его писать, и из меня вдруг стихи поперли о слепом парне, который не может защищать Родину, и потому неспокойно и стыдно ему, мечется он, ищет свое место в жизни и завидует друзьям-школьникам, которые вот-вот пойдут на фронт и, возможно, погибнут. А он останется. Зачем?.. Получил за сочинение отличную оценку, учительница даже классу его прочитала… Я к тому это, Петя, что если бы… разве я был бы здесь? Ребята в училище ушли…

— Ну вот и до мрачных мыслей добрались. — Борисков встал, потянулся так, что захрустели кости, зевнул: — Пойду за топливом — надо же вас, бирюков, отогревать.

Заготовку дров он взял на себя добровольно. По вечерам исчезал куда-то и возвращался то с доской, то со старым стулом, однажды притащил письменный стол. Погода стояла не очень холодная, и этого было достаточно.

— Где ты берешь все это? — спросил его как-то Саша.

Петр расхохотался:

— Ворую, где же еще.

— Давай пойдем вместе.

— Нет уж, нетушки — с тобой еще попадешься кому-нибудь под горячую руку…

В бывшем здании университета с начала войны разместился завод, факультеты были разбросаны по всему городу. Саше повезло: исторический был в двух кварталах от общежития. Среди студентов Саша выделялся не очень — добрая половина из них была покалечена войной, и не он один ходил с палкой. Первое время Сашу не раз даже спрашивали, на каком фронте воевал. Скоро и эта напасть минула, к нему привыкли. И он быстро освоился в новой обстановке — помогли и общительность характера, и «привычка к перемене мест». С каждым днем утверждался Саша и в самом главном: учиться в университете он сможет! Уже несколько раз выступал на семинарских занятиях, и получалось не хуже других. Рука только сильно уставала — учебников по Брайлю нет и приходилось все конспектировать. К студенческому быту тоже приспособился, даже суп варить научился. Закладка простая: картошка, капуста, если есть, лапша. Труднее всего было освоить чистку картофеля. Борисков несколько раз вырывал нож: «Ты же основной продукт в хлам превращаешь!» Стал каждую картофелину разрезать на ломтики и уже не проходил ножом по очищенному месту.

Жили голодно — много ли хлеба, жиров и крупы давали по карточкам, и потому картошка и в самом деле была основным продуктом. Саша ездил за ней по выходным через две недели, и по возвращении комната «пировала».

Прямого поезда до Сухого Лога не было. Саша выезжал из Свердловска утром, к вечеру добирался до дома и через несколько часов снова спешил на вокзал. Так было и в этот злополучный для Саши Камаева день. При возвращении в Свердловск кое-как пробился на подножку, одной рукой ухватился за поручень. В другой — футляр из-под баяна, в котором возил картофель, и палка. Протиснуться в тамбур, даже подняться на одну ступеньку, не удалось. Дверь открыта, стоит кому-нибудь давнуть как следует — и поминай как звали. Ветер рвет футляр из руки, сбивает дыхание. Особенно страшно было на мосту. Свист, грохот, смерть! Мелькнул в памяти буран, при котором едва не попал под снегочист. Мелькнул и померк — пустяком показался. Сашу все-таки вытолкнули, ударили чем-то по голове, но уже на станции Кунара при остановке поезда. Кто-то прыгнул вслед за ним, пытался вырвать «баян». Отбился палкой.

После Кунары стало свободнее. Сумел протиснуться до дверей вагона. В Богдановиче на пути к вокзалу стоял товарняк. Как его обойти? Где у него начало и где хвост? Услышал, что люди лезут под вагоны, и нырнул вслед за ними. Был еще на рельсах, когда стукнули буфера и поезд тронулся. Метнулся вперед и отделался легким испугом. А в Свердловске и испугаться не успел. Из-за шума трамвая не услышал машины и был сбит ею на улице Ленина. Какие-то ребятишки помогли подняться, довели до общежития и передали с рук на руки Борискову.