Страница 17 из 36
Показания Серегина были предельно сжаты и полностью согласованы с показаниями собутыльника Глотова: да, утром выпили на ферме, пили вдвоем, без жены Глотова. Не хватило. Поехали за водкой на лошади, трактор остался на ферме. Выпили еще, прямо на телеге. Как и когда попал домой, не помню. Был сильно пьян. Нет, на мне в тот день были новые кирзовые сапоги.
На этом треволнения Серегина могли и закончиться: что тянуть жилы из человека, который ничего не помнит? И уже обнадежился он, и уже поглядывал безмятежно, и уже, оставшись в зале, с некоторым даже любопытством слушал показания других свидетелей: «Перемелется — мука будет», — решил Серегин и потому даже определение суда о выезде в Глубокое для допроса его жены выслушал спокойно: что от этого изменится?
Так думали многие. Недовольный говорок пробежал по залу: часа два-три проездят, сиди и жди, пока вернутся!
Решение допросить больную женщину Миронов принял скрепя сердце. Думал ограничиться оглашением ее показаний и, наверное, так бы и поступил, если бы не подтвердила в судебном заседании очень уж уверенно свидетель Панова, что бежавший от трактора мужчина был в старых яловых сапогах. «У яловых и голенища по-другому выглядят — гармошкой они, и подметка гладкая, не в шишечках, и каблук не такой». Если бы не удалось установить, что Белозеров яловых сапог не имел.
Миронов собирался провести допрос быстро, не очень уверенный в том, что больная могла запомнить, в какой обуви был в тот день ее муж. Но получилось иначе. Серегина заявила, что двадцать восьмого апреля муж уходил на работу в старых сапогах. Она запомнила это потому, что стаскивала сапоги, когда муж пьяный прямо в них улегся на диване. Сомневаться в справедливости показаний Серегиной не приходилось, и это был еще один сюрприз судебного заседания.
Пришлось провести дополнительный допрос Серегина. При жене он сказал, что был в яловых, без нее снова заговорил о кирзовых.
— Все утверждают, что вы были в старых сапогах. Почему вы так упорно отрицаете это? — начал выходить из себя Миронов. — Вы отказываетесь давать показания?
— Нет…
— Мы слушаем вас.
— Так… Ну как сказать?.. Ну, был в старых!
— Объясните суду, почему так долго приходилось добиваться от вас истины? Чего вы боялись?
— Я ничего не боялся, я… я стеснялся…
Все точки над «и», казалось бы, были поставлены. Почему Серегин упорствовал в признании, тоже было ясно. Но адвокат в ходе процесса убедился и в другом: Серегин был подготовлен к совершению аналогичного преступления не только в тот злополучный день, но и в любой другой. Ему нельзя доверять управление трактором! Он опасен! Хорошо бы в этом плане добиться признания Серегина…
— Серегин, вы помните, что писали в объяснительной записке в день происшествия?
— Помню немного, — не сразу и настораживаясь, ответил Серегин.
— Вы писали, что распили с Глотовым бутылку белого и столько же красного, заглушили трактор и ушли домой.
— Та-а-к…
— Четвертого мая на допросе вы рассказывали другое: оказывается, вы не «ушли домой», а отправились на лошади снова за водкой, выпили ее, и наступил провал памяти. Чем вызвано такое изменение показаний?
— Ну, как чем? Сначала я забыл, а потом… — начал заученно Серегин, но адвокат перебил его:
— Вы все время настаиваете на том, что вообще ничего не помните!
— Это после третьей бутылки, а до нее я еще немного соображал, — последовало спокойное разъяснение.
— А не потребовалась ли вам эта третья, заключительная, для того, чтобы «все забыть» и ничего не объяснять?
— Как хотите, так и считайте, — раздраженно ответил Серегин.
— Хорошо. Не может ли суд узнать, чем была вызвана такая ранняя и обильная выпивка?
Серегин хмыкнул:
— Да с похмелья…
— Перебрали накануне?
— Было дело.
— А днем раньше?
— Ну, тоже выпивал!
— И все эти дни ездили на тракторе в состоянии опьянения?
— Так мою работу за меня никто не сделает.
«Наконец-то сам себя и посек!» — удовлетворился адвокат и от дальнейшего допроса отказался.
Вечером, едва он переступил порог, Раиса Петровна спросила с надеждой:
— Закончили, Саша?
— Можно бы, во всяком случае, прения провести, да прокурор попросил отложить до завтра, чтобы к речи подготовиться.
— А ты бы и сегодня мог? — спросила Раиса Петровна с привычной насмешливостью.
— Мог бы, мог, — ответил раздумчиво, — но и мне лишний вечер не помешает. Кое-что продумать тоже надо.
— И так уж все продумал — извелся с этим процессом, — Раиса Петровна знала, какой оборот приняло дело в суде, и спросила с удивлением: — Ты думаешь, прокурор будет просить об осуждении?
— Кто знает… Кто знает… Возможно.
— А ты?
— Мне сам бог велел добиваться оправдательного приговора.
Прокурор Хомутинин работает в Богдановиче недавно, отношения с ним пока сугубо официальные, и как он поведет себя дальше, действительно сказать трудно. Это не Тарасов, первый прокурор, с которым Александру Максимовичу столько лет пришлось работать под одной крышей и сколько раз идти «в одной упряжке». Немногословен был человек, с виду — грозен: и рост, и осанистая фигура, и голос — все соответствовало занимаемой должности. Душа же у Георгия Георгиевича была живая, трепетная, отзывчивая. Тарасову перед прениями можно было шепнуть на ушко: «Берегитесь, Георгий Георгиевич: иду на Вы!» Или того проще: «Разделаю я тебя сегодня под орех! Валидольчик есть в кармане?» И он пригрозит бывало: «Я давно на тебя нож точу, Камаев! Скоро зарежу!» — и расхохочется. Хорошо с ним работалось!
Как-то во время защитительной речи на колхозной электростанции что-то случилось. Он не знал этого и продолжал говорить. В зале зашушукались.
В чем дело?
— Адвокат Камаев, — раздался голос судьи Кропотина, — прервитесь на время — света нет.
Вот оно что! Электричества не давали долго, потом послышался бас Тарасова:
— Адвокат Камаев, лампочка горит уже пять минут. Вы не уснули?
Всю обратную дорогу Тарасов был оживлен — рассказывал, как адвокат Камаев заснул, произнося речь, и проснулся лишь после того, как были вызваны пожарные и окатили его из кишки.
— А кишка прямая, прямая была! Кропотин, ты видел — подтверди!
Молодые тогда были — и пошутить любили, и разыграть друг друга, и обижаться на розыгрыш еще не научились.
Прокуроры — народ разный. У каждого, как и у человека любой другой профессии, свои привычки, наклонности, интересы. И огромная ответственность. Поэтому работают, отдаваясь делу до конца. Если в шутку, то адвокат для прокурора — «враг под номером первым!»: «Опять настрочил жалобы, и приговор полетел!», «Добился своего: вернули дело на доследование!»
Все так, все так, однако и скованы они одной цепью. При рассмотрении уголовных дел стол обвинения еще может пустовать, суд вправе вынести приговор и без участия государственного обвинителя. Но если в судебное заседание приходит прокурор, то оно без адвоката не начнется: чтобы суд был справедливым, он должен вершиться на народе и быть состязательным. «Противные стороны» наделены в процессе одинаковыми правами. Адвокат даже имеет некоторые преимущества — бремя доказательств лежит на обвинителе, а любое сомнение толкуется в пользу обвиняемого. И суд выносит приговор, лишь выслушав доводы сторон, взвесив все «за» и «против». Они часто — плюс и минус, соедини — вольтова дуга полыхнет. Но не потому, что прокурор всегда должен обвинять, а адвокат — защищать, выгораживать, помогать доверившемуся человеку любыми способами оправдаться или как-то замять, сгладить вину. Нет, и прокурор, случается, просит суд о вынесении оправдательного приговора, и адвокат не оспаривает вины подзащитного, если она найдет достаточное подтверждение в судебном заседании.
Порой длительная совместная работа, споры на процессах приводят к ненужной раздражительности, нетерпимости и даже к острым конфликтам. Тогда встает вопрос о несовместимости. И такое не исключено. В президиуме коллегии адвокатов Камаева не раз спрашивали о взаимоотношениях с прокурорами и судьями. Он неизменно отвечал, что они хорошие. Этому удивлялись и пытались понять, как он этого добивается.