Страница 8 из 26
Воинский дух прививался Зоечке со скрипом. Тут она оказалась полной бездарностью. Приобретя со временем молодецкую ухватку, Зоечка научилась вовремя схватывать брошенный кем-нибудь карандаш и быстро прятать под себя, прижимая попкой. Дела пошли лучше. На белом листе расцветали пламенные цветы. До небес росла зелёная трава. В траве гуляли добрые зайчики, весёлые собачки, хорошие девочки в розовых платьях. Стояли синие дома с красными крышами. В огромных окнах горел жёлтый и оранжевый свет. Огромное огненное солнце горело в голубом небе.
Но никогда не горел огонь войны. Не было его в Зайкином мире.
На соседних столах Зоечка видела исключительно чёрным нарисованные танки с пушками, из которых вырывалось откровенно-красное пламя. «Вот, значит, почему мальчики так стремительно хватают красные карандаши, – догадывалась Зая и впадала в альтруизм, – ну, понятно. Раз всё чёрное. Им, конечно, нужнее».
Мальчики рисовали войну. И даже не самые драчливые. Вернее, всегда – не самые драчливые. Потому что самые драчливые не рисовали ничего.
Доставалось Зайке от драчливых. Сначала в детском саду. Потом в школе. То толкнут, то дёрнут, то подножку подставят. Зайка летала, падала, кувыркалась. Как вдруг всё кончилось. Совершенно неожиданно. В седьмом классе.
В седьмом классе вообще всё встало с ног на голову. С первого сентября. Как только Зайка вошла в класс. Вошла и оставила за дверью яркое прошедшее лето. Вошла и неожиданно почувствовала, какая она взрослая и длинноногая, как всё смешно и несерьёзно было до сих пор, и как все изменились вокруг.
Зайка чуть задержалась на пороге, победоносно обозревая класс. Все до одного, мальчики впали в замешательство. На юных физиономиях отразился страх. Зайка спокойно и неторопливо прошествовала на своё привычное место. Весь класс с трепетом рассматривал её. Это она знала. Это даже не волновало. Это было само собой разумеющимся. Иначе и быть не могло.
Дальше жизнь потекла своим чередом. Уроки, звонки, перемены. Зайка открыла в себе неожиданные качества! Оказывается, она находчива, смела, азартна и вообще высокого полёта. Возможность рухнуть с высоты просто не приходила в голову. Любые препоны преодолевались плавно, легко и стремительно. Точно мазок кисти, росчерк пера, отработанная и уже в подкорку вколоченная гамма. Всё это Зайка умела. С ранних лет своим, родным было. И рисовала всерьёз. И играла свободно. Это раньше – боялась да робела. Теперь – кураж!
Мальчики так и не смогли прийти в себя. Зайка блистала.
Было чем блистать. И прежде, всегда – было, чем. Хоть звалась Зайкой, но была-то – куколкой. Мальвина фарфоровая! Кудерьки, правда, не голубые – русые. Зато глаза – как два огромных зелёных фонаря. Да нет! Это они раньше фонарями были! Дразнили за них Зайку: погаси фонари, лупоглазая! Теперь… недавно Зайка в книжке вычитала… смарагды! Слово-то какое! Потом, когда Зайка старше стала, один знакомый так и звал её – Смарагда. Она к тому времени ещё серьёзней стала. Зайкой уже только дома называли.
Поначалу мальчиков седьмого класса Зайка воспринимала только понарошку. Но в дальнейшем и они стали активно вытягиваться, и пришлось признать факт их существования. В девятом классе с некоторым удивлением Зайка обнаружила в них представителей мужской половины человечества. Странно. Эти вдруг невесть откуда возросшие акселераты. Опята долговязые, вымахавшие за одну ночь после дождика! Заявляют о себе. Задают тон. Задаются сами. Наскакивают друг на друга с резвостью молодых мустангов. Боевые стойки. Победные взгляды. А главное – где-то там, скрытно, в глуби, накаляется, шевелит угольками, пробивается наружу – сила. Древняя. Страшная. Что это такое?! Зайке сперва не понравилось. А потом стало интересно. Поглядим, что ещё выдаст мать-природа…
Зайка приглядывалась и наблюдала. Ненавязчиво. Осторожно. А пока приглядывалась – по клавишам бренчала. Где только можно. Всем певунам подыграть могла. Что хотите. На слух. Звучало у Зайки. Нравилось мальчикам. А то – вот ещё: нарисовать могла что угодно. Портретами её донимали, надоедало даже. Чуть свободная минута – с листочками к ней подходят. На умильных лицах немая просьба. Глаз у Зайки был верным, рука твёрдая, уверенная. Одним росчерком карандаша или фломастера. Похоже выходило. А больше мальчикам ничего и не надо. Портрет для понту и Зайкино внимание. А иначе бы, зачем? Фотографируйся себе!
Всех и фотографировали. В школе. Из года в год. Уж такая традиция повелась. С первого класса, помнится. Обычное дело: в какой-то, заранее оговоренный день наряженных девочек и причёсанных мальчиков расставляли двумя рядами на фоне подобающе оформленной стены, и – щёлк!– где-то там летела птичка, под радостное её щебетание многоголовый образ детского коллектива фиксировался на плёнку. Позже Зайка рассматривала доставшуюся ей фотографию с ощущением стыда и боли. Собственное Зайкино лицо обычно наполовину закрывалось чьим-нибудь бантом или затылком, и пребывало в окружении напряжённо-испуганных физиономий с вымученными улыбками. Зрелище было настолько несчастным, что Зайка тихо радовалась тому, что дома, в семейном их альбоме, в который бабушка старательно подклеивала новые фотографии, между каждой страницей был вставлен лист тонкой бумаги, и необязательно было напарываться на школьные снимки, когда перекладываешь плотные и тяжёлые альбомные картонки для собственного удовольствия.
Но время шло. Бежали годы. С годами улыбки на фотографиях становились всё фривольнее, детки – раскованней, коллектив – расхлябанней. К девятому классу это было нечто! Недозревшие подиумные дивы задавали тон на первом плане, а позади рокотал грозный прибой мужской мощи и стати. Мальчики изображали панибратство и вседозволенность. Этакая молодецкая дружина с ухарским замахом. Зайка с усмешкой взглянула на доставшийся ей экземпляр и надменно скривилась. «Все выпендриваются!– подумала с досадой, – и чего из себя корчат?!».
Мужское сообщество на заднем плане напоминало… ну, например, известное живописное полотно «Казаки пишут письмо турецкому султану».
«Интересно, – со скепсисом прикинула Зайка, – на экзаменах они, верно, будут напоминать «Утро стрелецкой казни», а на летней практике – «Бурлаки на Волге».
Широкая фотография могла помяться в рюкзаке, и Зайка озабоченно нахмурилась, решая вопрос транспортировки. Тут, удивительно кстати, проявил галантность нескладный Панкратов. У него откуда-то обрелась плотная картонная папка. Чем вообще Панкратов занимался и для чего таскал с собой папку, Зайка плохо себе представляла и не особенно интересовалась. Всё он к физику ходил с этой папкой. В папке, кроме Панкратовских фотографий, лежали ещё какие-то листы – Зайка не рассматривала. Она с удовольствием сложила туда же свои фото и, разумеется, составила ему компанию на пути к своему дому, с великодушным пониманием простив его горделивую поступь.
Помнится, в восьмом Панкратов, отнюдь не тяготеющий к литературе, вдруг страстно прочёл стихи… ну, по заданию на уроке требовалось, тут уж никуда не денешься… так ведь халтурили ребятишки! Любое, на выбор, стихотворение Лермонтова. Но можно же – покороче. Чего мучиться попусту? А Панкратова чего-то понесло. С упорным отчаянием, не сводя с Зайки прожигающих глаз, и с явным перебором патетики вьюноша взвился пространными выкриками:
Нет… Стихотворение Зайка очень одобряла, и Лермонтова любила. Но зачем так заунывно завывать и утрированно рокотать? Мальчику явно не хватало хорошего вкуса. Это Зайка про себя с прискорбием отметила. А сверление взглядом ей и вовсе не понравилось: ещё бы концовку прилепил «Волчица ты, тебя я презираю"! В общем, неудачно всё это у парнишки вышло… и не будем к тому возвращаться. Тем не менее, даже такой вот, вызывающий ироническую улыбку, поклонник порой заслуживал поощрения. Одноклассник… товарищ… ну, почему не позволить ему проявить рыцарские качества? Пусть проводит.