Элис. Навсегда

Как мы все знаем, наступит день, когда щедрый бюджет, отпущенный Мэри на расходы по работе (куда входят ежедневные поездки на такси, путешествия только первым классом и номера в пятизвездочных отелях на время многочисленных литературных фестивалей), будет так же безжалостно урезан, как это было с бюджетами других глав отделов. А пока, несмотря ни на что, Мэри мчит вперед на всех парусах. Странно, но звездные авторы продолжают писать статьи по ее просьбе, хотя наш тираж заметно упал и всеми владеет чувство, будто настоящая литературная жизнь давно переместилась с печатных страниц во Всемирную паутину.

Мэри пока не появилась на рабочем месте, но я уже встретила Тома из отдела путешествий и туризма, обменявшись с ним приветствиями. Понедельник всегда самый спокойный день в редакционной жизни. Расположенный в западном крыле здания отдел новостей вообще будет пустовать до вечера вторника. А когда у меня уже фактически наступают выходные, если в четверг после обеда я успеваю отправить в типографию сверстанные полосы литературного обозрения, в «новостях» только начинают проявляться признаки оживления, которое постепенно набирает темп и заканчивается бешеной гонкой в предрассветные часы воскресенья. Пару раз я как-то согласилась поработать в субботу в отделе новостей и быстро поняла, что это не для меня. Все в поту и на нервах, слышится отборная брань, сообщения то ставятся в номер, то их вдруг снимают в последний момент по звонку одного из министров, которому необходимо, чтобы новость из его ведомства заняла центральное место в газете. Для меня эти тараканьи бега теперь ассоциируются с запахом уксусных чипсов, тоннами поедаемых из пластиковых коробок. Этот «аромат» настолько пропитывает систему кондиционирования воздуха, что ощущается по всей редакции даже по понедельникам.

В редакцию врывается Мэри – плащ в одной руке, огромная сумка в другой. Сумка открыта, и оттуда выглядывает гигантский бирюзового цвета ежедневник, которому хозяйка доверяет все свои секреты. Разумеется, она одновременно разговаривает по мобильному телефону, беззастенчивой лестью и посулами потакая непомерно раздутому самомнению собеседника.

– Естественно! Я отправлю тебе рукопись курьером немедленно, – говорит Мэри. – Или предпочтешь получить ее экспресс-почтой?

Она держит телефон у уха, склонив голову к плечу, бросает ежедневник на мой стол и начинает делать в нем записи бесценной авторучкой с золотым пером.

– Абсолютно точно! – Мэри кивает, продолжая делать заметки. – Ты даже не представляешь, как осчастливил нас, согласившись написать рецензию. Говорят, что он окончательно слетел с катушек. Впрочем, уверена, ты все расставишь по своим местам для наших читателей.

Она завершает разговор и переходит за свой стол, не удостоив меня вниманием.

– Амброз Притчет взялся критически оценить нового Пола Крю, – бормочет Мэри через минуту, не поднимая взгляда от монитора компьютера, пока тот загружается. – Должен прислать материал в следующий четверг. Не могла бы ты доставить ему рукопись в аэропорт? Он улетает без четверти одиннадцать. Он хотел бы начать читать еще в самолете.

Я бросаю взгляд на часы. Десять утра. Я не знаю, где лежит присланный на рецензию экземпляр, а Мэри лучше об этом не спрашивать. От подобных вопросов она буквально на стенку лезет («Что ты себе позволяешь, милочка? Или я здесь теперь какая-то библиотекарша занюханная?»). И я звоню в экспедиторскую, заказываю срочную доставку курьером на мотоцикле, после чего начинаю поиск на полках, где мы держим присланную нам литературу. Сама я стараюсь выстраивать там книги по жанрам или по алфавиту, но заставить делать то же самое Мэри или ее заместителя Оливера Калпеппера (ему двадцать три года, и его наглость соответствует обширности связей его семьи в самых высоких сферах) дело безнадежное, что обрекает на провал любые попытки систематизации. Впрочем, я скоро нахожу необходимое между романом Хелен Симпсон и графоманской исповедью какого-то старого кокаиниста, с которым Мэри познакомилась прошлым летом на книжной ярмарке в Хаймаркете. Пока я успеваю написать на конверте фамилию и номер рейса, а потом спуститься и вручить пакет курьеру, на часах уже четверть одиннадцатого. Я стою в вестибюле перед лифтами, разглядывая свое отражение в дверях из полированной нержавеющей стали, когда подает сигнал мой мобильник. Определившийся номер мне не знаком.

– Это Фрэнсис Торп?

– Да, я вас слушаю.

Почему-то сразу становится ясно, что звонят из полиции. И все ощущения прошлой ночи мгновенно оживают в памяти: мрак, дождь, чувство беспомощности. Во рту у меня пересохло. В стали дверей лифта я вижу затравленную нервную девицу с тенями под глазами. Какое-то бледное ничтожество.

– Беспокоит сержант О’Дрискол из полицейского участка на Брюстер-стрит. Ваши координаты мне передали коллеги из Фулбери-Нортона. Это касается дорожно-транспортного происшествия, случившего вчера вечером.

– Вот как? – отзываюсь я.

Двери лифта открываются. Дорожно-транспортное происшествие! Почему они используют такую странную формулировку? Какое еще происшествие может произойти на дороге?

– А я как раз вспоминала о ней. Я имею в виду Элис. Как она там?

– Мы хотели просить вас приехать в участок, чтобы вместе перечитать ваши показания, – говорит он. – Нужно убедиться, что вы полностью согласны с их записью в протоколе. Может, вам вспомнилось что-нибудь еще?

– Да, конечно, я могу приехать. Хотя мне нечего добавить к сказанному ранее. Я сообщила обо всем, что видела и слышала. Но если вам это поможет… А как дела у Элис?

Возникает пауза.

– Сожалею, что приходится сообщать вам об этом, мисс Торп, но она сильно пострадала при аварии. Умерла на месте происшествия.

– Боже! – восклицаю я. – Как это ужасно!

Лифт доставляет меня на пятый этаж, я подхожу к своему столу и записываю адрес на листке самоклеющейся бумаги.

Когда наступает обеденный перерыв, я выхожу из офиса, обернув свой красно-пурпурный шарф вокруг горла и прикрыв им от леденящего холода нижнюю часть лица. Намеренно обойдя стороной станцию подземки, окруженную многочисленными магазинами, я миную старый газгольдер, потом новое здание библиотеки и пересекаю квартал построенных террасами георгианских домов, после чего по мостику перебираюсь на другой берег канала, водная поверхность которого навеки покрыта густым слоем мусора. Я прохожу мимо кафе или дешевых ресторанчиков с заиндевелыми витринами, и когда кто-нибудь входит туда или выходит оттуда, до меня доносится шум кофеварок, стук ножей и вилок по тарелкам, но стоит дверям закрыться, как звуки затихают.

Чем дальше я удаляюсь от больших улиц, тем меньше мне попадается встречных прохожих. Наступил бесцветный до белесости зимний день: деревья голы, трава на муниципальных лужайках пожухла, и среди проплешин прогуливаются голодные голуби. Облака редеют настолько, что даже показывается некая видимость солнца – призрачно-бледный диск, низко висящий над крышами многоквартирных домов.

В приемной участка на Брюстер-стрит нет ни одного окна, через которое внутрь проникал бы естественный свет, как нет никого и за стойкой дежурного. Я жду, а затем решительно подхожу к ближайшей двери и стучу. На стук выходит недружелюбная женщина и заявляет, что сержант О’Дрискол на обеде, но скоро вернется.

Раздраженная, я сажусь на дешевый пластмассовый стул и при свете гудящей и поминутно мигающей люминесцентной лампы под потолком принимаюсь листать липкие страницы старого номера какого-то журнала.

Вскоре я слышу, как внутри открываются и закрываются двери, раздается жужжание электрического замка, и ко мне выходит О’Дрискол. Он все еще облизывает пальцы и дожевывает остатки ленча. Как и констебль Рен, с которой я познакомилась прошлым вечером, он очень молод – на вид ему лет двадцать пять. То есть О’Дрискол моложе меня, густоволосый, с бледноватым лицом и красными пятнами на шее. Он приглашает меня в один из пустующих кабинетов и через стол протягивает несколько листков. Это записи, сделанные вчера Рен, но отпечатанные на компьютере, проверенные программой исправления ошибок правописания и переданные из одного города в другой. Я внимательно читаю текст, пока О’Дрискол ковыряется в зубах колпачком от шариковой ручки, и хотя, конечно же, Рен было не под силу передать в точности все обороты моей речи или тем более интонации, факты в документе изложены верно.