Возвращение к любви

– Спасибо, милый! Прости, что я задержалась. Долго пыталась зарегистрироваться на курс по статистике через сайт университета, но там уже мест нет. Видимо, завтра утром придется идти в деканат и уговаривать их все-таки взять меня.

– А зачем тебе статистика? – удивляется Гевин, наливая в тарелку кетчуп.

– Я выбрала «Алгебру-два» на зимний мини-семестр – хочу разобраться с математикой в первый год, я ж ее терпеть не могу! – объясняет Лейк, забирая у Гевина кетчуп и выдавливая немного сначала на мою тарелку, а потом на свою.

– А зачем так торопиться? У тебя уже и так больше баллов, чем у нас с Эдди, вместе взятых.

Эдди согласно кивает, не отрываясь от бургера, а Лейк выразительно смотрит на Кела с Колдером.

– А еще у меня уже больше детей, чем у вас с Эдди, вместе взятых. Вот зачем так торопиться.

– А какая у тебя специальность? – спрашивает Кирстен.

– А ты вообще кто? – Эдди будто только теперь заметила, что нас за столом на одного человека больше.

– Я Кирстен, – улыбается в ответ девочка. – Живу наискосок от Уилла и Колдера, рядом с Лейкен и Келом. Мы переехали сюда из Детройта перед Рождеством. Мама сказала, что пора выбираться из города, пока город не избавился от нас… Не знаю, что конкретно она имела в виду. Мне одиннадцать лет. Одиннадцать мне исполнилось одиннадцатого ноября две тысячи одиннадцатого года. Не думаю, что много кому так повезло: чтобы одиннадцать лет исполнилось одиннадцатого-одиннадцатого-одиннадцатого. Жаль только, что я родилась в три часа дня. Вот если бы я еще и родилась в одиннадцать часов одиннадцать минут, меня бы наверняка показали в новостях, ну или еще что-нибудь в этом роде. Можно было бы записать фрагмент телепередачи на видео – когда-нибудь пригодилось бы для портфолио. Хочу стать актрисой, когда вырасту.

Эдди, как, впрочем, и все мы, в шоке смотрит на Кирстен и молчит. Кирстен поворачивается к Лейкен и, совершенно не обращая внимания на наше замешательство, повторяет свой вопрос:

– Так какая у тебя специализация, Лейкен?

– Я еще не решила, – неуверенно отвечает Лейкен, откашливаясь и откладывая бургер. Я-то знаю, как она ненавидит, когда ее спрашивают об этом.

– Ясно, – с сочувствием смотрит на нее Кирстен. – Все та же пресловутая неопределенность. Мой старший брат уже три года учится на втором курсе в колледже, у него баллов хватит на пять специализаций! Думаю, он не хочет принимать решение, потому что предпочитает спать каждый день до полудня, потом пару-тройку часов сидеть в аудитории и каждый вечер развлекаться. Кому охота заканчивать учебу и устраиваться на настоящую работу? Мама говорит, что я не права, считает, что он пытается понять, «в чем его истинное предназначение», занимаясь всем, что ему интересно. А по-моему, это полная хрень.

Я не могу удержаться от смеха и одновременно кашляю, потому что все, что я только что проглотил, пытается вырваться обратно.

– Ты сказала «хрень», – замечает Кел.

– Кел, не смей говорить «хрень»! – одергивает его Лейк.

– Но она первая сказала «хрень»! – встает на защиту друга Колдер.

– Колдер, не смей говорить «хрень»! – ору на него я.

– Прошу прощения, – обращается Кирстен к нам с Лейкен. – Мама считает, что Федеральная комиссия по связи объявила некоторые слова ругательными просто для того, чтобы средствам массовой информации было легче шокировать аудиторию. Она говорит, что если все будут их произносить часто, они перестанут восприниматься как ругательства и никого не оскорбят.

Да, девчонка-то не промах!

– Твоя мама разрешает тебе ругаться? – удивляется Гевин.

– Да, – кивает Кирстен. – Но лично я смотрю на это несколько иначе. Скорее, она разрешает нам последовательно разрушать систему злоупотребления словами, которым хотят придать вредный смысл, хотя на самом деле они, как и любые другие слова, всего лишь набор букв и ничего больше. Ну вот возьмем, например, слово «бабочка». Что, если кто-нибудь однажды решит, что «бабочка» – грубое ругательство? Тогда люди рано или поздно начнут использовать слово «бабочка» в оскорбительном смысле, а также чтобы негативно оценить те или иные события. Само слово на самом деле не означает ровным счетом ничего – оно становится ругательным из-за негативных ассоциаций, которые возникают у людей, когда они его слышат. Поэтому, если мы все договоримся часто произносить «бабочка», люди перестанут обращать на него особое внимание. Слово перестанет их шокировать и станет самым обычным. То же самое касается всех так называемых плохих слов: если мы начнем постоянно употреблять их, то они перестанут быть плохими. Так, по крайней мере, мама говорит, – с улыбкой заканчивает свой монолог Кирстен, макая в кетчуп картошку фри.

Я сижу и думаю: как же Кирстен выросла такой, какая она есть? С ее мамой я еще не знаком, но, судя по всему, она личность явно незаурядная. Кирстен намного умнее большинства сверстников, хотя, конечно, и кажется немного странной. Стоит ей открыть рот, и мне начинает казаться, что Кел и Колдер – вполне себе нормальные дети.

– Кирстен, хочешь быть моей новой лучшей подругой? – спрашивает Эдди.

– Что за хрень! – Лейкен швыряет в сторону Эдди ломтик картошки фри и попадает ей прямо в лицо.

– О, бабочка тебя задери! – кричит Эдди, отвечая Лейкен тем же.

Я хватаю блюдо с картошкой фри, надеясь избежать еще одной вечеринки с бросанием едой. Они устроили такую на прошлой неделе, и у меня до сих пор по всему дому брокколи валяется!

– А ну-ка перестаньте! Только посмейте устроить еще одну пищевую битву – клянусь, я вам бабочки надеру!

Лейк понимает, что я говорю серьезно, и чуть сжимает под столом мое колено.

– Ну что, а теперь «отстой-отпад»? – меняет она тему.

– «Отстой-отпад»? – растерянно переспрашивает Кирстен.

– Надо рассказать, что у тебя было за день самого отстойного и самого отпадного, ну, то есть самого хорошего и самого плохого, – объясняет ей Кел. – Плюсы и минусы. Мы всегда так делаем за ужином. Поняла?

– Ага, – кивает Кирстен.

– Давайте я начну, – предлагает Эдди. – Сегодняшний отстой – регистрация на курсы. Мне пришлось записаться на понедельник, среду и пятницу, потому что на вторник и четверг все уже занято.

Конечно занято: все хотят учиться по вторникам и четвергам. В эти дни занятия идут дольше, но это равноценный обмен, потому что приезжаешь в колледж два раза в неделю, а не три.

– А мой отпад сегодня – знакомство с Кирстен, моей новой лучшей подругой! – продолжает Эдди, хитро поглядывая на Лейк.

Лейк снова кидает в нее картошкой, но Эдди быстро наклоняется, и снаряд пролетает над ее головой. Я забираю у Лейк тарелку и ставлю по другую руку от себя, чтобы она не достала.

– Ну, тогда извини, – пожав плечами, улыбается Лейк и начинает есть картошку с моей тарелки.

– Ваша очередь, мистер Купер, – оборачивается ко мне Эдди.

Она до сих пор называет меня «мистер Купер», если ей кажется, что я веду себя как зануда.

– Ну, мой отстой сегодня – тоже регистрация. Достались только понедельники, среды, пятницы…

– Да ты что?! – расстроенно восклицает Лейк. – А я думала, будем вместе ходить по вторникам и четвергам.

– Я старался, малыш, но в эти дни нет занятий для моего уровня. Я же тебе написал.

– Да, и правда отстой… – надув губы, тянет Лейк. – А эсэмэску я не получила. Опять не могу найти телефон.

Она постоянно теряет телефон.

– Ладно, а какой у вас сегодня отпад? – спрашивает меня Эдди.

– Ну, это проще простого. Вот мой отпад! – улыбаюсь я, целуя Лейк в лоб.

– Уилл, у тебя каждый вечер одинаковый отпад! – раздраженно стонет Колдер, и Кел вторит ему в унисон.

– Так, моя очередь! – прерывает их Лейк. – На самом деле мой отпад на сегодня – регистрация. Со статистикой я еще не разобралась, но зато попала на остальные четыре курса – именно на те, куда хотела. А самое отстойное, – продолжает она, в упор глядя на Эдди, – то, что моя лучшая подруга променяла меня на одиннадцатилетнюю девчонку!