Плач в ночи

— Ты сказал им это, чтобы защитить меня. В этом не было необходимости.

— Я сказал им правду, — ответил Марк.

Катафалк вырулил на грязную дорогу.

— Возвращайся в дом, — посоветовал Марк.

Шагая рядом с ним по свежему снегу, Дженни старалась разобраться в своих чувствах. Марк такой высокий. Она не замечала, насколько привыкла к сравнительно невысокому Эриху. Кевин был высоким, выше шести футов. Какой рост у Марка? Шесть футов и четыре-пять дюймов?

Болела голова. Груди жгло. Почему молоко не исчезает? Оно больше не нужно. Дженни почувствовала, как намокла блузка. Будь Эрих дома, он пришел бы в ужас. Он терпеть не может неопрятность. Эрих такой аккуратный. И такой скрытный. Если бы он не женился на ней, то имя Крюгеров не вываляли бы в грязи.

Эрих считает, что Дженни опозорила его имя, и все же заявляет, будто любит ее. Ему нравится, когда она выглядит как его мать. Вот почему он всегда просит, чтобы она надевала сорочку цвета морской волны. Может, когда она ходила во сне, то старалась выглядеть как его мать, чтобы сделать ему приятное.

— Наверное, старалась, — произнесла Дженни. Собственный голос напугал ее. Она не знала, что говорит вслух.

— Дженни, что ты сказала? Дженни!

Она падала, ноги не держали. Но не успели волосы коснуться снега, как что-то остановило ее.

— Дженни! — Она была у Марка на руках, тот нес ее. Не тяжело ли ему? — Дженни, ты вся горишь.

Может, из-за этого у нее мысли путаются. Дело не только в доме. О боже, как она ненавидит этот дом.

Дженни ехала в машине. Эрих обнимал ее. Она вспомнила эту машину - универсал Марка. Он держал там книги.

— Шок, лактационный мастит, — сообщил доктор Элмендорф. — Оставим ее здесь.

Было так приятно уплыть прочь, надеть эту жесткую больничную сорочку. А сорочку цвета морской волны она терпеть не может.

В палате часто появлялся Эрих:

— У Бет и Тины все хорошо. Они передают тебе привет.

Наконец Марк сообщил Дженни то, что ей нужно было знать:

— Ребенок снова на кладбище. Больше его не побеспокоят.

— Спасибо.

Его пальцы сомкнулись на ее руках:

— Ох, Дженни.

В тот вечер она выпила две чашки чаю и съела кусочек тоста.

— Приятно видеть, что вам лучше, миссис Крюгер. — Медсестра искренне радовалась. Почему же от этой доброты Дженни хотелось плакать? Раньше она воспринимала как должное то, что нравится людям.

Повышенная температура все еще держалась.

— Я не позволю вам уехать домой до тех пор, пока мы не собьем ее, — настаивал доктор Элмендорф.

Дженни много плакала. Нередко, задремывая, она просыпалась с мокрыми от слез щеками.

— Пока вы здесь, я хотел бы, чтобы с вами поговорил доктор Филстром, — сказал доктор Элмендорф.

Филстром был психиатром.

Он сидел у койки Дженни - аккуратный человечек, похожий на банковского служащего.

— Я так понимаю, у вас были повторяющиеся ночные кошмары.

Они все хотят доказать, что она сошла с ума.

— Больше у меня их нет.

И это было правдой. В больнице Дженни начала спать нормально. С каждым днем она чувствовала себя все сильнее, все больше похожей на себя прежнюю. Она поняла, что по утрам шутит с медсестрой.

Самое трудное наступало во второй половине дня. Дженни не хотелось видеть Эриха. От звука его шагов в коридоре ладони становились липкими от пота.

Эрих привез девочек повидаться с ней. В больницу их не пустили, но Дженни стояла у окна и махала им рукой. Почему-то девочки, когда махали в ответ, казались такими потерянными.

В тот вечер Дженни съела весь ужин. Ей нужно восстановить силы. Больше ее ничто не держит на ферме Крюгеров. Они с Эрихом не смогут вернуть то, что однажды у них было. Дженни придумает, как сбежать. И она уже знает, что делать. Во время поездки в Хьюстон они с Бет и Тиной как-нибудь оставят Эриха и сядут на самолет до Нью-Йорка. Может, в Миннесоте Эрих и сумел получить опеку над детьми, но штат Нью-Йорк никогда не присудил бы ему такое право.

Чтобы получить кое-какие деньги, она может продать медальон Наны. Несколько лет назад ювелир предлагал Нане за него одиннадцать сотен долларов. Если Дженни получит такую сумму, то денег хватит на билеты и на то, чтобы протянуть до тех пор, пока она не подыщет работу.

Вдали от дома Каролины, портрета Каролины, ее кровати и ночной сорочки, вдали от сына Каролины Дженни снова станет собой - будет размышлять спокойно, обуздает ужасные мысли, которые почти выплывают на поверхность сознания и ускользают прочь. Их так много - так много впечатлений, которые убегают от нее.

Дженни уснула, слабо улыбаясь и положив руку под щеку.

На следующий день она позвонила Фрэн. О, благословенная свобода - знать, что никто не снимет трубку параллельного телефона в конторе.

— Дженни, ты не отвечала на письма. Я решила, что ты сбросила меня за борт, в открытый космос.

Дженни не стала объяснять, что так и не получила этих писем.

— Фрэн, ты мне нужна, — быстро проговорила она. — Мне нужно уехать отсюда.

Обычный суховатый смех Фрэн исчез:

— Тебе было плохо, Дженни? Слышу по голосу.

Позже она расскажет Фрэн все. Пока же лишь согласилась:

— Да, было плохо.

— Доверься мне. Я тебе перезвоню.

— Звони после восьми. Тогда заканчиваются часы посещения.

На следующий вечер Фрэн позвонила в десять минут восьмого. Когда зазвонил телефон, Дженни поняла, что случилось. Фрэн не учла разницу во времени. В Нью-Йорке сейчас десять минут девятого. У постели Дженни сидел Эрих. Передавая ей трубку, он приподнял брови. Голос у Фрэн был живой и увлеченный:

— У меня потрясающие планы!

— Фрэн, как приятно тебя слышать. — И повернулась к мужу: — Эрих, это Фрэн, поздоровайся.

Фрэн уловила намек:

— Эрих, как поживаешь? Мне так жаль, что Дженни заболела.

После того, как жена повесила трубку, Эрих спросил:

— Какие еще планы, Дженни?

Глава 32

В последний день января Дженни вернулась домой. Бет и Тина казались чужими - странно тихие, странно раздраженные.

— Тебя все время нет, мама.

В Нью-Йорке по вечерам и выходным она проводила с ними больше времени, чем здесь за прошедший год.

Многое ли Эрих подозревает насчет звонков Фрэн? Дженни отделалась уклончивыми фразами:

— Я просто вспомнила, что сто лет не говорила с Фрэн. Взяла и позвонила. Приятно, что она перезвонила мне, правда?

В тот вечер, после того, как Эрих ушел из больницы, Дженни набрала номер Фрэн. Та ликовала:

— У меня есть подруга, которая управляет детским садом неподалеку от Ред-Бэнка в Нью-Джерси. Там чудесно. Я ей сказала, что ты можешь преподавать музыку и искусство, так что, если хочешь, у нее есть для тебя место. Она подыскивает тебе квартиру.

Дженни выжидала.

Эрих готовился к выставке в Хьюстоне: начал приносить из хижины полотна.

— Эту я называю «Кормилица», — объявил он, держа в руках картину маслом в синих и зеленых тонах. Высоко среди ветвей вяза укрылось гнездо. К дереву летела птица-мать, держа в клюве червяка.

Гнездо заслоняла листва, так что птенцов рассмотреть было нельзя. Но каким-то образом зритель чувствовал их присутствие.

— Идея этой картины пришла ко мне в тот первый вечер на Второй авеню, когда я наткнулся на тебя с девочками на руках, — рассказывал он. — Лицо у тебя было решительное, тебе явно не терпелось отнести детей домой и накормить.

Голос у Эриха был нежный, он обнял жену:

— Ну, как тебе картина?

— Она прекрасна.

Дженни не нервничала рядом с Эрихом только в одном случае - когда созерцала его творчество. Это был мужчина, в которого она влюбилась; художник, чей дивный талант мог запечатлеть и простоту обыденной жизни, и сложные эмоции, сопутствующие этой простоте.

Деревья на заднем плане. Дженни узнала норвежские сосны, что росли рядом с кладбищем.

— Эрих, ты только что закончил эту картину?