Когда исчезли голуби

Постепенно Юдит поняла, что размышляет глупо. Мужчин не будут отправлять домой, раз война еще не кончена, их силы потребуются на Восточном фронте. Да и сами они не смогли бы добраться до дому за один день, домой вернулись только те, что находились в Эстонии и близлежащих территориях. Если бы она взяла трубку, открыла бы дверь и вообще поговорила бы со знакомыми, то давно бы это поняла. Война лишила ее способности рассуждать здраво, она лишь все время представляла своего мужа, стоящего на пороге, мужа, которого она должна теперь понимать лучше, ведь те, кто прошел через войну, нуждаются в понимании. Мучительное ожидание может длиться бесконечно, муж может находиться очень и очень далеко. А что, если он пропал без вести? Как долго ей придется ждать, прежде чем она на законном основании сможет начать новую жизнь? Может быть, ей стоило поступить так же, как Карин, из-за которой Элису с нижнего этажа осудили за антиреволюционную деятельность, – устроиться на корабельную кухню, уплыть прочь, в чужую страну, бросить все, начать сначала, найти нового мужа в новой стране и забыть о своем браке. Но тогда Розали, маму или еще кого-то из родственников ждала бы судьба Элисы.

Когда в газетах стали появляться списки возвращающихся домой, соседка в ожидании мужа поставила на комод бутылку вина. Телефон звонил с утра до вечера, и в конце концов Юдит пришлось ответить, она понимала, что до нее пытается дозвониться мама, и это была именно мама, спрашивала, как дела, требовала ответа, рассказала, что наводила справки у тех, кто вернулся, не знают ли они ее зятя, спрашивала, есть ли сведения о Йохане, и Юдит не могла ей запретить это делать, только вздрагивала от каждого звонка, так как всякий раз он звучал приговором к прошлой жизни. И все же ей надо было устраивать свою жизнь, надо было придумать, чем жить. На улице ее уже много раз останавливали и просили еды, хотя бы кусок хлеба. В деревне еда была всегда. В деревне гнали самогон. Из деревни можно было бы тайком привезти в город всякой всячины и открыть свой магазин. Это был единственный вариант, мама тоже на него согласилась и велела Юдит приехать к Розали во время забоя скота, а еще лучше остаться там, и Юдит пришлось поехать, хотя она знала, что ей придется выслушивать причитания свекрови и тети о том, что разве может молодая женщина одна жить в городе, и, конечно, рассказы свекрови о невероятных талантах ее любимого сына и размышления о том, что приготовить на обед, когда сын вернется домой. О свекре никто говорить не будет. Юдит была почти уверена, что он не вернется никогда; Розали сказала, что в июне в доме Армов появились мыши, а мыши никогда не обманывают.

Несмотря на то что большинство поездов перевозило только военных, солдаты брали по дороге и обычных путешественников, поэтому Юдит принарядилась, насколько это было возможно, перед трудной дорогой. Когда ей помогли забраться в поезд, одобрительный свист заставил ее щеки порозоветь, в кармане муфты лежал добытый на черном рынке проездной документ, и она выкурила последние папиросы, хоть и находилась в общественном месте; всю дорогу она боялась, что свекровь все сразу поймет, что она заглянет прямо в ее лживое сердце, ведь разве она после свадьбы не изображала из себя счастливую жену, разве не сделала все возможное, чтобы они выглядели самой обычной молодой парой. Она поссорилась с мужем только раз, после года совместной жизни и двух попыток некого подобия секса. Юдит долго думала, как спросить у мужа, не был ли он у врача или какого-нибудь знахаря. Вопрос выскочил сам собой за ужином с котлетами. Муж был ошарашен, он опустил вилку, потом нож, но продолжал жевать. Тишина дрожала в плошке с соусом. Он передвинул десертную ложку и спросил:

– А зачем? Со мной все в порядке.

– Но так не должно быть!

Стул упал на пол, фанера поцарапала доски. Юдит убежала в спальню, закрыла за собой дверь и подставила стул под ручку. Лекарства хранились в ящике серванта, но там не было ничего, кроме порошка Гуфеланда. Она высыпала все, что нашла, в рот и поблагодарила Бога, что Йохан с женой гостят у родственников.

Муж постучался в дверь.

– Дорогая, открой дверь. Давай выясним, что с тобой.

– Пойдем вместе со мной к врачу.

– Тебя что-то беспокоит?

– Ты не мужчина!

– Дорогая, у тебя истерика.

Голос мужа был спокойным и терпеливым. Он тихо сказал, что сейчас приготовит для нее стакан сахарной воды, его мама всегда так делала, когда они были маленькими и просыпались от кошмаров. Это ее успокоит. А потом они вместе подумают, не стоит ли Юдит сходить к специалисту по нервным болезням.

Юдит записалась на прием в частную клинику Грайффенхагена. Доктор Отто Грайффенхаген лечил мужские болезни, а его клиника была, безусловно, самой современной в городе. Если там не смогут помочь, то тогда уж нигде не смогут. На приеме Юдит заикалась, сглатывала и покашливала, намекая на свою проблему. Доктор вздохнул:

– Вам надо бы обоим прийти ко мне на прием. Вместе. Или ваш муж может прийти один.

Юдит поднялась, чтобы уйти.

– Мадам, конечно, есть различные средства. Например, ампулы тестовирона могли бы помочь. Однако прежде я должен обследовать вашего мужа.

Но Юдит не смогла убедить мужа пойти на прием к Грайффенхагену, принимать тестовирон и даже совершить первый полет. Прошло какое-то время, и она перестала ходить на курсы разговорного английского, а вскоре забросила и французский, который добавила в свой распорядок дня во время помолвки. Тогда она еще думала, что жена летчика должна знать иностранные языки.

1941

Деревня Таара

Генеральный округ Эстланд

Рейхскомиссариат Остланд

Скрип и скрежет саней доносился до избушки издалека: Эдгар с шумом возвращался из города, куда ездил по делам. Когда сани остановятся, тут же начнется разговор о немцах. Я знал это и заранее приготовился помалкивать. Утром я как бы между прочим предложил прогуляться до дома Розали: я помогал им при забое свиньи и знал, что Эдгар никогда не откажется от супа с фрикадельками, теперь же как раз был тот самый случай, но мама, вероятно, успела ему сообщить, кто приезжает. Эдгар отказался и уехал по своим делам. Отношение кузена к жене было единственным, что меня в нем раздражало. С лошадьми он обращаться не умел, поэтому я вышел ему навстречу – распрягать все равно пришлось бы мне. Мерин здорово устал, из его ноздрей шел пар, скорость, скорее всего, была очень большой. Об овсе Эдгар, как всегда, забыл, его осталось в мешке литра два, тогда как часть мешков с сеном, заправленных мною в сани накануне, исчезла. Я решил не отвечать на бодрое приветствие кузена. Его шаги замерли на полпути, снег неуверенно заскрипел под ногами. Я сделал вид, что не заметил, отвел мерина на конюшню и стал очищать ему копыта от снега и тщательно натирать “голодные ямки”, я знал, что они чешутся у него больше всего. Эдгар наблюдал за мной, стучал валенками друг о друга, стараясь привлечь внимание. Ему явно что-то хотелось рассказать. Его новости касались сена и поэтому не особо меня интересовали, положение было плачевным. Леонида обещала, что двадцати стогов вполне хватит на зиму, но уже сейчас приходилось подмешивать солому, хотя мой мерин всегда предпочитал тимофеевку. В конюшне Армов дела шли не лучше, крупные кони немцев довели деревенских животных до истощения, но Эдгара напрасно было просить позаботиться об этом в своих поездках, только если убедить мать поговорить с ним. Но мать никогда и ничего не просит у Эдгара. Как только мы вернулись в родные края, Эдгар сразу же юркнул под крыло истосковавшейся матери. И она расплылась в улыбке, как масло по сковородке, Эдгар же обрадовался, увидев, как хорошо Розали о ней заботится. Ему даже удалось уговорить мать и Леониду держать в секрете его возвращение – не рассказывать ни одному человеку, включая его жену. Мать считала, что Эдгара могут схватить как коммуниста, если его вдруг узнают в деревне, чего я никак не мог понять, ведь никто в советское время не пережил столько бед, сколько Симсоны. Раньше я понимал, что кузен хочет скрыть свое бегство из Красной армии, но теперь-то в чем проблема? По деревне разгуливали и другие дезертиры из Красной армии, мы же прошли обучение на острове Стаффан и сражались против большевиков. Конечно, мать никого из нас не хотела отпускать на войну, у нее были слабые нервы, и я не мог противостоять ее слезам. Она всегда становилась такой веселой, когда Эдгар приходил ее проведать, тут же начинала варить соленое мясо, чтобы приготовить консоме, или искала что-нибудь еще вкусненькое на стол. И все же я не верил, что Эдгар просто так делает себе новые документы. Его новая фамилия, Фюрст, – я стал называть его Вурсти – была достаточно немецкой, изящной, как вискозная рубашка, что вновь заставило меня задуматься о том, что кузену есть что скрывать. Розали хотела отправить весточку жене Эдгара, но Эдгар запретил, мать запретила, а потом и Леонида за ними следом. Чем больше времени проходило с возвращения Эдгара, тем сложнее было рассказать об этом Юдит.