Страница 24 из 45
Женщина была уже совсем близко. Сашка выругался.
— Воюй тут с вами… — И вдруг замахнулся на полицая прикладом. — А ну, катись вместе со своим выводком!
Оторопело моргая, мужик попятился от Сашки, запнулся за корягу и упал на спину. И еще долго не вставал, молча глядел в спину удаляющегося человека. Позади него в снегу билась в рыданиях маленькая женщина.
В расположение 216-го стрелкового полка майор Розин приехал в первом часу ночи. Пока он собирал рассыпанные повсюду патроны, искал свою планшетку и вылезал из машины, шофер успел проверить все четыре ската, ковырнуть пальцем заднее стекло, простреленное пулей, сосчитать пробоины и осмотреть мотор.
— Легко отделались, товарищ майор! — Он с треском захлопнул капот. Начальник разведки усмехнулся.
— Давно на фронте?
— Я-то? — Шофер озабоченно тер ветошью лобовое стекло. — С октября.
— А до этого?
— До этого? — Манера переспрашивать, по мнению майора, была свойственна людям осторожным и криводушным. Они нарочно тянут время, обдумывая даже самый пустяковый ответ. — До этого я генерала возил, — ответил наконец шофер.
— Какого генерала?
— Генерал-майора Дудина.
— Не знаю такого. Какой дивизии?
— Сорок девятой.
— Где она базировалась?
— Где стояла, спрашиваете?
— Ну да.
— Северо-восточнее Москвы. Более точного места указать не могу, так как у нас насчет военной тайны было строго, товарищ майор…
Розин прошел мимо откозырявшего ему часового в штабной блиндаж, ответил на приветствие щеголеватого старшего лейтенанта — оперативного дежурного, велел позвать санинструктора. Видя нарочито встревоженное лицо дежурного, его сдвинутые к переносице брови, коротко пояснил:
— Царапина.
— Я вызову врача, — сказал старший лейтенант.
— Я же ясно сказал: санинструктора! И, если можно, дайте крепкого чая.
— Можно с лимоном?
— Давайте с лимоном, только поскорее.
Чай ему подал через минуту ординарец полковника Бородина Завалюхин, которого из уважения к его возрасту все звали по имени и отчеству.
— А что, Федот Спиридонович, спит твой полковник или бодрствует? — спросил Розин, принимая из рук солдата большую фарфоровую кружку.
— Еще не ложились, — ответил Завалюхин, — как вернулись в двенадцатом часу, так от стола ни на шаг.
Розин отхлебнул крепкого напитка, сильно разбавленного коньяком, благодарно кивнул, Завалюхин просиял, наклонился поближе, так как был очень высокого роста.
— Приказано: как только вы прибудете, так чтоб доложить…
— А откуда он знал, что я прибуду?
Завалюхин развел руками:
— Не могу знать, товарищ майор, а только так и сказал…
— Ну хорошо, дай отдышаться.
Откинув плащ-палатку у входа, в блиндаж впорхнула санинструктор Свердлина, блондинка с большими голубыми глазами и ярко накрашенными губами.
— Товарищ майор, что с вами? — воскликнула она голосом провинциальной актрисы и мгновенно очутилась на коленях перед майором, сидевшим на скамейке. Короткая юбка защитного цвета подалась вверх, открыв полные колени, ловкие пальчики коснулись руки майора, кое-как перевязанной носовым платком. — О боже, вы ранены!
«Откуда у этой девочки столько опереточного?» — подумал Розин.
— Встаньте, Свердлина! Вы что, всех перевязываете, стоя на коленях?
— Но мне так удобней, товарищ майор! — ничуть не смутившись, ответила она, и губы ее капризно изогнулись.
— Встаньте!
Вошел наконец старший лейтенант и поставил на столик тонкий стакан в подстаканнике и блюдечко с кусочками рафинада.
— Ну вот и все, — уже другим тоном сказала Свердлина, застегивая сумку. — Вообще-то, надо бы укольчик сделать. Против столбняка.
— Обойдется.
— Положено.
— Вы свободны, товарищ младший сержант, идите.
Она грациозно повернулась и вышла.
— Спасибо, Гущин, — сказал майор, отодвигая стакан. — Я уже… Полковник Бородин у себя?
— Он вас ждет, — сказал старший лейтенант, предупредительно отодвигая плащ-палатку.
В просторном помещении штаба горело сразу три светильника: две «летучие мыши» под потолком и керосиновая лампа на столе, на углу разложенной карты.
— Наконец-то! — полковник бросил карандаш, пошел навстречу. — А я тут тебя каждые десять минут поминал. Привык, понимаешь, к твоему присутствию… Ранили? Когда? Где?
— Возле Бибиков обстреляли. Там есть такой хитрый поворот, когда из лесу выезжаешь… Чудом проскочили. Водитель-раззява проглядел, а потом вместо того, чтобы нажать на железку, начал разворачиваться… Ты не знаешь, как там мой Рыбаков?
— Твой Рыбаков приказал долго жить, — сказал Бородин, — хороший был солдат, ничего не скажешь, и водитель отличный. Ты с ним с сорок первого, кажется?
— С февраля сорок второго.
— Да, брат… Такого человека не помянуть грех! — Он достал откуда-то бутылку водки, поставил на стол два стакана в подстаканниках. — Закусить нечем. Спиридоныч спит, наверное, ну да ничего…
Неслышно ступая, вошел Завалюхин, неся большую сковородку жареной картошки, дощечку с крупно нарезанным хлебом, раскрытую банку свиной тушенки, и поставил все это на край скамьи.
— Ты чего, Спиридонович? — спросил Бородин.
— Так ведь голодные небось! — Завалюхин сделал движение рукой в сторону Розина.
— Ах да, верно. Спасибо, очень кстати. — И когда солдат повернулся, чтобы уйти, остановил его: — На-ко вот, держи, Федот Спиридонович.
— Чего это вы, товарищ полковник? Доктор вам запретил, а вы…
— Ладно, ладно. Одного хорошего человека помянуть нужно.
— Кого это?
— Или не знаешь?
— А, Николая… Ну что ж, пускай земля ему будет пухом. Золотой был мужик!
Все трое выпили.
— Я пойду, — сказал Завалюхин, степенно вытирая усы щепотью, — ежели чего надо, я тут…
— Ничего не надо, иди спи.
Розина слегка познабливало. Он попробовал закурить, но дым папиросы показался слишком горьким.
— Об обстоятельствах гибели группы Драганова что-нибудь узнали?
Бородин пожал плечами:
— Что тут узнаешь? Рация только у Стрекалова.
— А как у него? — с живостью спросил Розин.
— Как раз о нем-то и разговор. — Бородин вынул из нагрудного кармана радиограмму Стрекалова и, пока Розин читал ее, прошелся по блиндажу, потирая ладонью левую половину груди. Розин медленно сложил бумагу, бросил ее на стол.
— Значит, не хочет подчиниться?
— Не хочет.
— А Чернов настаивает?
— Настаивает не то слово. Ты же знаешь его…
— Да, парню несдобровать. Отозвать пробовали?
— Пробовали. Рация не отвечает. Либо забрался-таки в самую гущу и не хочет обнаруживать себя, либо боится, что мы отзовем. Хитрый дьявол!
Розин едва заметно улыбнулся, глаза его потеплели.
— Стрекалов — отличный разведчик. Я навел справки о его прошлой службе.
— Ты пойди это Чернову расскажи! Он тебе разъяснит, кто лучший и кто худший. При одном его имени у нашего Севы физиономию перекашивает…
— Слушай, а если он прав?
— Кто, Чернов?
— Да нет, Стрекалов. Ведь ему-то, во всяком случае, виднее!
Бородин перестал ходить, подошел к столу, взял в руки радиограмму.
— Я об этом уже думал.
— Ну и что?
— Что я тебе скажу? В армии нет более тяжкого преступления, чем прямое нарушение приказа.
— У Стрекалова был еще один приказ — мой. И я его не отменял.
— Ты же знаешь, по уставу выполняется последний. Так вот, Чернов ему дважды приказывал уничтожить объект.
— Вот именно: дважды! Почему дважды?
— Ну, потому, видимо, что Чернов не был уверен…
— В чем не был уверен? В том, что Стрекалов выполнит, или в том, что склад имеет важное значение? А если Стрекалов все-таки прав и нам подсовывают «куклу», кого тогда надо награждать и кого наказывать?
— Ну, до наград еще далеко.
— Поставь-ка на место Стрекалова себя. Ты рядом с объектом, все видишь, все понял, и вдруг тебе говорят, что это тебе снится, что ты должен, закрыв глаза, делать совсем другое, никому не нужное, даже вредное дело, поскольку после этого немцам ничего не останется, как уничтожить русских, раскрывших их секрет.