Поединок над Пухотью

Что, если главная линия обороны немцев находится здесь, на лесной опушке? На месте Шлауберга Стрекалов так бы и сделал, оставив на речном берегу жидкую линию траншей и в ней по одному-два солдата на каждые сто метров.

Со времени прохода группы в тыл врага прошло больше часа, а над траншеями взлетело лишь около десятка ракет, не более пяти раз слышались ленивые пулеметные очереди, с промежутками в пять-десять минут постреливал одиночка — возможно, снайпер. Даже когда по договоренности с нашей стороны усилился огонь на правом фланге, чтобы отвлечь внимание немцев от этого ручья, немецкий порядок не нарушился: русские батареи еще стреляли, а немцы уже прекратили ненужную для них трату боеприпасов. По-видимому, Шлаубергу удалось-таки получить от пленных кое-какие сведения о силах полковника Бородина…

Пока Стрекалов наблюдал, его группа успела немного отдохнуть. Для Карцева такой бросок оказался слишком трудным. Лежа в глубоком снегу, он хватал его горстями, совал в рот. Его мучила жажда. Рядом парила перевернутая кверху дном шапка.

Стрекалов спустился вниз, кинжалом пробуравил во льду отверстие, напился сам, дал напиться остальным. Ручей как будто не собирался никуда сворачивать, и сержант повел группу дальше по его руслу. Он понемногу успокаивался: первый, самый тревожный час остался позади, немцы их пока не обнаружили. Сергей оказался более стойким, чем был вначале. Правда, он все еще плелся позади всех, но уже не отставал, дышал ровнее и даже сам забрал у Богданова вещмешок с магазинами к ППШ.

Взглянуть на карту Стрекалов не мог. Учитывая это обстоятельство, он еще в землянке связистов запомнил весь первоначальный отрезок пути. В трех километрах от берега Пухоти на карте значилась деревня Березовка.

— Пойдешь на восток, — сказал Стрекалов, передавая Богданову компас, — село в километре или меньше. Два мы уже прошли. Если напорешься на немцев, уходи не к нам, а на север, к дороге. Там встретимся.

Глеб кивнул и пошел вперевалочку, слегка сутуля плечи.

Вернулся он довольно быстро. Стрекалов про себя отметил, что шел он почти бесшумно, не сбивал снег с ветвей, шел по своему следу и второго не делал…

— Нету деревни. Была, а теперь нету. Спалили.

Стрекалов не удивился.

— Давно спалили?

— Давно. Головни из-под снега торчат.

— Обследовал?

— Зачем? И так все ясно.

— А ну пошли!

Место, где была деревня, увидели еще издали — над молодым сосняком и кустарниками поднималась в небо похожая на облако дыма серая куща. В ней, как паучки, разбросаны черные точки — грачиные гнезда.

Не выходя из сосняка, несколько минут наблюдали, потом поднялись по угору к первым березкам. Здесь, возле торчащих из-под снега головешек, кончался след, оставленный Глебом.

Стрекалов метнул на него гневный взгляд.

— Эх ты, а еще старый вояка!

— Так все же ясно…

— Может, тебе ясно. А мне нет! Почему здесь пусто? Близко от передовой и пусто. — Стрекалов оглядел расстилавшуюся перед ним равнину. — Как на хорошем НП.

— Товарищ сержант, вроде след! — Зябликов стоял нагнувшись. Стрекалов тоже присел на корточки, накрылся плащ-палаткой, включил фонарик. Стали заметнее отпечатки сапог с подковками в виде рассеченного полумесяца. Прошли двое, У второго на сапогах не было подковок и каблуки сильно скошены внутрь. Первый, с подковками, след вел в деревню, другой — в противоположную сторону. Этот был совсем свежий.

— Ждите меня здесь, — приказал сержант, — если появится группа, ликвидируйте. Только постарайтесь без шума.

— Понятно, командир, — ответил за всех Глеб.

— А если один — пропустите.

— Зачем? Лучше уж и его…

— Делайте что приказано.

Он шел в деревню со странным чувством, будто где-то, когда-то все это он уже видел и что сейчас или через минуту произойдет то, что было два или три года назад. В памяти всплыло лицо старшины Очкаса. Отто Людвигович не любил многолюдных рейдов, предпочитая обходиться малым числом бойцов, зато подбирал их сам, и тут уж никто — ни командир роты, ни начальник разведки — не вмешивался: у Очкаса на людей было какое-то особенное чутье. Затем начиналась учеба. Задолго до выхода на задание каждый боец знал свои обязанности. Так, если надо было без лишних хлопот снять часового, вперед шел Стрекалов, если требовалось кинуть гранату в блиндаж, вызывался Костя Соболек. Были специалисты и по подслушиванию. Гибкий, как ящерица, и маленький, как подросток, Макс Крамер из немцев Поволжья мог подползти к траншеям или группе беседующих немцев, а потом так же незаметно уползти обратно. Имелись специалисты, для которых не составляло труда справиться в одиночку с пятью-шестью немцами. Весь взвод прекрасно стрелял из всех видов оружия, в том числе и трофейного. Если бойцы Очкаса не занимались тактикой, значит, стреляли где-нибудь в овраге, подальше от передовой. Даже проводя политзанятия, Очкас вдруг, прервав себя на полуслове, командовал «огонь!» и указывал цель — присевшую на куст ворону или мелькнувшего невдалеке зайца.

После каждого возвращения из поиска во взводе «случайно» задерживались трофейные пистолеты. Их тщательно прятали вплоть до очередного выхода в тыл врага или строжайшего приказа по полку: сдать все трофейное оружие. В тыл врага разведчикам полагалось идти почему-то только с отечественными автоматами.

Впрочем, как ни старалось начальство, взвод Очкаса каждый раз уходил в рейд вооруженным до зубов. В обстоятельствах необычных приевшаяся формулировка «не положено» для Отто Людвиговича не существовала.

Сейчас, ступая по узенькой, вертлявой тропочке в снегу, Стрекалов словно опять видел впереди себя в ночном сумраке широкую спину своего бывшего командира…

Как Сашка и предполагал, тропинка привела его к жилому помещению. Сперва слабо потянуло дымком, потом на белом снегу стали появляться желтые пятна. Возле двери одной из землянок снег был плотно утрамбован. Сашка свернул в сторону, обошел деревню кругом и, убедившись, что другого поста нет, вернулся к первой. Подобравшись к двери без шума, он рванул ее и распластался на земляном полу.

Никто не стрелял.

В землянке было довольно светло — над столом горела керосиновая лампа, дверь на улицу оставалась отворенной.

Решив, что в землянке никого нет, Стрекалов хотел уйти, но тут услышал в дальнем углу сонное бормотанье. Кто-то спал на печке. Сержант подошел ближе и увидел воротник шинели с нашивками СС. Пошарив в изголовье спящего, Стрекалов вынул «шмайссер».

— Разлегся, мерзавец! А ну, встать! Ауфштеен!

Храп прекратился, человек заворочался, засопел и грязно выругался — немецкие ругательства Сашка знал. Вскочив на лесенку, он ухватил немца за шиворот и сдернул с печи. Все еще думая, что с ним шутят, солдат разразился потоком ругательств, но быстро опомнился и рванул тесак из ножен. Ударом ноги разведчик выбил нож, заставил солдата подняться, повернул спиной, быстро обыскал. Немец был среднего роста, не слишком сильный и не очень храбрый. Пока Стрекалов шарил по его карманам, он что-то лопотал, пытаясь обернуться, и показывал рукой на горло. Из его лепета Стрекалов уловил только одно слово: «кранк». Немец был нездоров. Почему же его направили на пост одного? Где его напарник со стоптанными каблуками?

— Во ист дайн… — Стрекалов с трудом подбирал слова, помогая себе жестами и мимикой. — Дайн геноссе?

Брызгая слюной и выкатывая глаза, пожилой и давно не бритый солдат-эсэсовец пытался что-то растолковать высокому русскому парню. Ругаясь, он конвульсивно дергал шеей и связанными руками. В его ругани часто слышалось слово «рус», но Сашке показалось, что оно относилось не к нему, а к кому-то другому, который ушел и бросил больного человека одного…

Сержант заставил немца взобраться обратно на печку и даже подсадил его, а потом вставил в рот кляп и показал, что будет, если тот подаст голос. Немец закивал головой и послушно улегся. Стрекалов отошел в сторону, пригляделся. Все как будто оставалось на своих местах. Он встал за дверь.