Страница 3 из 93
Конрад сочувственно посмотрел на него и сказал:
— А ты подумай, дорогуша! Пораскинь мозгами!
В этом Саймон был не силен.
Бар — большой и прохладный, с толстыми стенами и коричневым кафельным полом. Днем здесь очень хорошо, но днем мы заняты. Вечером о настроении говорить не приходилось, потому что какой–то осел установил на потолке несколько мощных ламп. Барышни потягивали смесь лимонного сока, джина и содовой. По мере того, как за окном садилось солнце, их лица над круглым столом приобретали все более заметный зеленоватый оттенок. Под глазами Конрада выступали черные круги, а подбородок Саймона казался еще больше.
Впереди маячил скучный вечер, такой же, как все на прошедшей неделе: долгие разговоры о работе вперемежку со сплетнями, коньяком, сигарами и ужином из якобы испанских блюд. Мне даже не нужно было учить текст на завтра, потому что в сценах 624 и 625 я издавал только нечленораздельные звуки и немного стонал.
Господи, думал я, скорей бы все это кончилось. Мы перешли в такой же неуютный зал. Ужинал я между Саймоном и девицей, которая снимала с меня наручники. Всего за столом было двадцать пять человек — технический персонал, я и актер, игравший мексиканского крестьянина, спасающего меня в конце фильма. Съемочную группу дирекция сократила до предела, а сроки съемок в Испании ужала, насколько было возможно.
Вопрос денег. Сначала хотели снимать где–то в Пайнвуде, но покойный режиссер твердил, что ему нужны атмосфера настоящего зноя и дрожащее марево над раскаленным песком. Царство ему небесное.
Место Эвана во главе стола пустовало.
— Он разговаривает по телефону, — сообщила девушка, приставленная к наручникам. — Как вернулся, так и звонит.
Я кивнул. Эван почти каждый вечер звонил в дирекцию, хотя обычно разговоры были короткими.
— Как я хочу домой, — вздохнула девушка. Это был ее первый выезд на натуру. Наверное, она радовалась предстоящей поездке, а сейчас была разочарована. Она не ожидала этой страшной жары и скуки. Джилл — ее звали Джилл, хотя Эван окрестил ее На Ручки, от слова «наручники», и это было немедленно принято группой, — смотрела на меня. — А вы?
— Я тоже, — ответил я сдержанно.
— На Ручки, деточка, так нечестно. Не подзуживай его.
— А я и не подзуживаю.
— А я думаю, что подзуживаешь.
— Сколько народу участвует? — спросил я.
— Все, кроме Эвана. Собралась уже круглая сумма.
— Кто–нибудь уже проспорил?
— Почти все, дорогуша. Сегодня после обеда.
— А ты?
Он прищурился и покачал головой.
— Я знаю, что ты вспыльчив, но обычно скандалишь из–за других.
— Это против правил, Конрад, — сказала Джилл.
Я работал с ним на трех картинах, и он, конечно, рассказал мне, кого обставил.
Эван энергично прошел к своему месту и принялся за черепаховый суп. Он уставился в стол и явно не слушал Терри.
Я присмотрелся к нему повнимательней. Ему было сорок, он был худ, среднего роста, полон энергии и размаха. Темные вьющиеся волосы, костистое лицо, темные горящие глаза. Он был погружен в свои мысли, в его голове рождались какие–то картины, видения. Он был напряжен, пальцы крепко сжимали ложку, шея и спина неподвижны.
Я очень не люблю это его настроение. Оно вызывало у меня дурацкую реакцию. Мне все время хотелось поступать ему назло, игнорировать его указания, даже если он был прав. Я чувствовал, что в эту минуту в нем зреет, и ненавидел его все больше и больше.
Эван доел паэлью по–английски, отодвинул тарелку и сказал:
— Значит, так…
Немедленно наступила тишина. Голос его был напряжен. Его состояние передалось всем присутствующим. Находиться в одной комнате с этим типом и не замечать его было невозможно.
— Как вам известно, фильм называется «Человек в автомобиле».
Нам это было известно.
— Вам известно также, что, по крайней мере, половина отснятых сцен включает автомобиль.
Это мы знали даже лучше, чем он, потому что работали над картиной с самого начала.
— Так вот, — сказал он и обвел глазами съемочную группу. — Только что я разговаривал с нашим продюсером… и убедил его… я хочу изменить весь сценарий… всю идею фильма. В нем была одна ретроспективная пиния, а будет несколько. Сцену в пустыне решаем таким образом, что каждый эпизод с человеком в автомобиле завершает прошедший день… силы его убывают… сцену спасения убираем… то есть герой умирает… боюсь, что твою роль, Стив, — он посмотрел на актера, который должен был играть крестьянина, — мы тоже выбрасываем, но твой договор остается, конечно, в силе. — Он вновь обращался ко всем: — Мы выбрасываем все эти элегантные легкие сцены с девушкой, снятые в Пайнвуде. Фильм завершается точным повтором первого кадра. Общий план с вертолета, наезд на автомобиль, потом камера отдаляется, так что остается только точка в пустыне. Потом камера перемещается на край ближнего холма, и мы видим крестьянина с ослом на веревке, а зритель уже сам решает, заметит крестьянин нашего героя, спасет ли его или пройдет мимо.
В столовой стояло напряженное молчание.
— Конечно, это означает, что мы пробудем здесь гораздо дольше и отснять должны намного больше. Думаю, понадобится самое меньшее, недели две. Мне нужна основная линия, показывающая Линка в машине.
Кто–то охнул. Эван зыркнул на него так, что всем стало ясно, что спорить бесполезно.
— Можно порадоваться, что я за камерой, а не перед ней, — сказал Конрад задумчиво. — Линк уже вымотан до предела, а что же дальше?
Я водил вилкой по тарелке, передвигая два оставшихся кусочка курицы, но почти их не видел. Конрад смотрел на меня, я чувствовал его взгляд. А также взгляды всех остальных. Но я же актер, в конце концов, и я проглотил последний кусок, отпил вина и спокойно посмотрел на Эвана.
— Отлично, — сказал я.
По группе прошел общий трепет. Я понимал, что они, затаив дыхание, ожидают скандала. Однако, отбросив собственные интересы, я должен был признать, что Эван прав. То, что он предлагал, было здорово. Не хотелось говорить ему комплименты, но чутье киношника у него было. А для хорошего дела я готов на жертвы.
Моя позиция явно сбила Эвана с толку, и это подстегнуло его воображение. Было видно, что образы роятся в его воображении быстрее, чем он успевает описывать их.
— Слезы крупным планом… ожоги… пузыри от ожогов… судорожно напряженные, дрожащие мышцы, скрюченные пальцы… боль и отчаяние… и безмолвие, страшное, раскаленное, безжалостное безмолвие… а под конец медленный распад психики… так, чтобы было понятно, что если его и спасут, из него уже ничего не выйдет… так, чтобы каждый вышел после фильма выжатый, эмоционально опустошенный… чтобы он забыть не мог этих сцен.
Операторы слушали его совершенно спокойно, показывая, что их этим не удивишь, а гримерша приняла довольно озабоченный вид. Один я представлял все это с позиции сидящего внутри, а не снаружи. У меня все сжалось от страха, как от настоящей, а не воображаемой опасности. Ерунда. Я тряхнул головой, отгоняя ощущение угрозы. Если хочешь быть хорошим актером, никогда не вживайся целиком в то, что играешь.
— Звуки.
— Что?
— Звуки. Герой должен издавать какие–то звуки. Сначала звать на помощь, потом кричать: от злости, голода, страха. И еще дрожать всем телом, как сумасшедший.
Эван раскрыл глаза еще шире. Наверное, пытался все это представить.
— Да, — наконец сказал он и вдохнул побольше воздуха. — Именно так.
Пламя его вдохновения несколько поутихло.
Ну, и как все это будет выглядеть? — спросил он. Я понимал, что он имеет в виду. Он спрашивал, выдержу ли я физически, смогу ли я выложиться. После всего, что он со мной уже сделал, это был дельный вопрос. Но я не собирался открывать все карты. Я решил, что это будет роль моей жизни. И сказал ему почти равнодушно:
Я выдам такое, что на просмотре все зарыдают.
И понял, что дожал его. Напряжение за столом спало, постепенно вновь начались разговоры, но возбуждение Эвана уже передалось всем, и в результате получился первый довольно неплохой вечер.