Ловушка

— Для меня? — она вдруг вся напряглась. — Что ты хочешь этим сказать — для меня?

— Ты ведь тоже была сыта по горло Нью-Йорком, как и я. Ты…

— Я сыта по горло Нью-Йорком? Ты в своем уме? Нью-Йорк — это вся моя жизнь! Не было ни единого часа, когда я не мечтала бы, что однажды все это вдруг кончится, и я вернусь в свою квартиру, к моим друзьям, к той жизни, какую я люблю. Я, конечно, ничего не говорила, я изо всех сил старалась не показывать вида… Я не собиралась и сейчас… Но если ты утверждаешь, что это только ради меня ты затащил нас сюда…

— Линда! Я же не говорил, что только из-за тебя! Я сказал…

— Не имеет значения, что ты сказал… Все это не важно. — Ее нижняя губа дрогнула. — Я ничего не значу. Я всегда это знала. Я ведь просто женщина в доме — чтобы готовить еду и наводить порядок. Ведь в этом заключаются женские обязанности, верно? Пока ты уходишь и запираешься на весь день в этом кошмарном амбаре и пишешь свои картины, пребывая в каком-то своем мире. А когда наконец у тебя выпадает свободная минутка и мы могли бы побыть вдвоем, чтобы стать поближе друг другу, ты включаешь этот проклятый проигрыватель, и он ревет изо всех сил, или же ты уходишь в свой проклятущий лес и играешь с этими паршивыми ребятишками, как… как… — Она внезапно упала в кресло, закрыв лицо руками. — О, к черту, к черту, к черту!

— Линда!

Из-за того, что он снова дал себя одурачить, потому что как идиот не учел, что выпивка уже сделала свое дело, вся его нежность улетучилась тут же. Он посмотрел на нее устало, почти с неприязнью.

— Ты думаешь, что можешь писать! — доносился ее хриплый от злости голос. — Но есть кое-что, о чем я никогда тебе не говорила. Мне бы и сейчас не следовало… Но писать ты не можешь! У тебя это совсем не выходит. И все это знают — не только критики, а все, все. Спроси кого хочешь в Стоунвиле. Любого. Они все смеются над тобой. И они все смеются надо мной. Вы, — они говорят, — вы такая очаровательная, такая… — Дернувшись как марионетка, она встала и двинулась через комнатку, без умолку выливая на него потоки слов: — Вы такая очаровательная, такая привлекательная. Почему, скажите ради всех святых, вы связали себя с этим ненормальным, бездарным кретином, который все время тащит вас вниз, который… — Слова эти, мертвые, бесчисленное множество раз слышанные им раньше, били по его нервам. — Я могла бы сделать хорошую партию. Я могла бы выйти замуж за Джорджа Креснера, президента Модного агентства Креснера. Я могла выйти замуж за…

Теперь она стояла у бара. Ненароком, будто не сознавая, что она делает, потянулась за бутылкой джина.

— Линда!

Она все еще тянулась неловко к бару.

— Линда! — снова окликнул он.

Она мгновенно выпрямилась с видом оскорбленного достоинства.

— Почему ты кричишь на меня?

— Не надо. Ради бога не надо!

— Не надо? Не надо — что? О чем ты?

— Линда, ну, пожалуйста! Как одолжение мне. Не надо начинать. Это не поможет.

— Что не поможет? — На ее лице были написаны изумление и обида. — Боже, не обвиняешь ли ты меня в том, что я собираюсь выпить? Я только привожу в порядок бутылки.

Он не ответил. Стоял молча, опустив руки.

— Ты хочешь этим оправдать себя? — Ее голос стал пронзительнее. — Может, ты скажешь, что я уже вылила в Питсфилде, только потому, что невоспитанная девчонка сказала какую-то чушь о моих волосах. О, ты такой хитрый! Ты знаешь, что придумать. Но я уже много месяцев не брала в рот ни капли! И вообще, в жизни не пила больше одного- двух коктейлей на приемах, или… — она всхлипнула, бросилась к нему и прижалась к его груди:

— О, помоги мне. Помоги мне, Джон, милый! Помоги мне!

Это был подлинный крик души. Он знал, что это не притворство. Но, обнимая ее, ощущал лишь ужас зверя, запутавшегося в сетях.

— Ничего это не даст, — сказал он, гладя ее по голове. — Если ты вернемся в Нью-Йорк — ничто не изменится.

— Я так боюсь!

— Знаю.

— Я не хотела говорить всего этого, Джон. Не хотела…

— Знаю.

— О, Джон если бы ты помог…

Надежда, или проблеск надежды ожил в нем. Во всяком случае, можно снова попробовать.

— Если бы ты поговорила с Биллом Мак-Аллистером…

Она вся задрожала:

— Нет! Ты этого не сделаешь. Ты не можешь так поступить со мной. Ты не дашь им запереть меня в…

— Ничего подобного не случится Билл — старый друг. Он поймет…

— Нет. Не говори об этом. Нет! — Этот разговор снова как бы встряхнул ее. Пальцы, вцепившиеся было в его рубашку, разжались. — Со мной все в порядке. Правда, нее хорошо. И прости меня, дорогой. Как я могла наговорить тебе бог знает что? Конечно, я понимаю, — ты должен сказать Чарли Рейнсу. Нам здесь лучше. Нам обоим здесь лучше. И я, действительно, выпила. Только один стаканчик, клянусь! Но все в порядке, не беспокойся. — Она улыбнулась ему. Огромные зеленые глаза блестели от слез. — Мне только надо привыкнуть. Понимаешь? На меня все это обрушилось… А это нелегко, так сразу… все принять. Ты же знаешь, мне трудно. Если бы ты сказал все как-то иначе, чуть-чуть тактичнее…

Она опустила воротник рубашки и ласково погладила его шею. Мысленно она уже перестроила всю сцену. Теперь ей казалось, что она — просто впечатлительная женщина, которая вела себя немножко неразумно, потому что муж неловко обошелся с нею.

Но и тут ей удалось ошеломить его:

— Милый, тебе надо поскорее переодеться и ехать к Вики.

— Мне? А ты не собираешься?

— О, я не могу. Не сейчас.

— Тогда и я не поеду.

— Но один из нас должен там быть. Что она подумает? Ведь сегодня — день ее рождения. А мы приготовили подарок. Передай от меня привет и скажи, что у меня мигрень. А я немножко полежу — и все будет хорошо.

Он стоял против бара, почти бессознательно уставившись на бутылку с джином.

До него донесся резкий голос Линды:

— Верь мне, Джон. Ну поверь мне, хоть раз. Если бы ты знал, как это важно — чтобы ты верил мне.

Снова этот крик души поставил его перед дилеммой. Если он позвонит Кэри и скажет, что они не приедут, он оскорбит жену явным недоверием. Но если он оставит здесь ее одну…

Он посмотрел на Линду. Ее лицо было умоляющим — лицо ребенка.

— Вики знает про мои мигрени. Они все знают. Скажи, что я не позвонила потому, что до последней минуты надеялась — мне станет лучше и я смогу приехать.

Верить ей? Если он не откликнется даже на такую просьбу — не значит ли это, что их брак потерпел полное крушение?

— Ты действительно думаешь, что мне надо поехать? Ты в самом деле хочешь этого?

— Да, да! И я не буду — клянусь, я не буду…

— Ну, хорошо. Где подарок?

— Наверху, в спальне. Он красиво завернут. Я сама заворачивала.

Счастливо улыбаясь, она обняла его за талию, и они вместе поднялись по лестнице. Джон помнил, что три дня назад в антикварном магазине они купили поднос. И там продавщица нарядно завернула его в подарочную обертку.

В спальне Линда прилегла. Джон пошел принять душ. Когда он вернулся из ванной комнаты, Линда все еще лежала с закрытыми глазами. Он причесывался, а она мягко позвала его:

— Джон, Джон, милый!

Он положил щетку и обернулся к ней. Глаза ее были открыты, и она протягивала к нему руки. Он подошел к кровати.

— Поцелуй меня, Джон.

Он наклонился к ней. Она обняла его за шею. От нее пахло мятными таблетками с легким металлическим оттенком алкоголя.

— Прости меня, Джон.

— Все хорошо.

— Я хочу, чтобы ты был счастлив. Единственное, чего я хочу на свете — чтобы ты достиг того, чего хочешь, чтобы ты жил, как хочешь. Все остальное не имеет значения.

— Конечно, Линда.

Ее руки все еще обнимали его. Она прикоснулась губами к его щеке:

— Милый, вдвое больше, чем ты получал раньше, — будет около двадцати пяти тысяч, да?

— Примерно. Она хихикнула:

— Вот это да! Мы с тобой очень важные бедняки, верно? — и потрепав его по волосам, отпустила. — Я немного полежу, а потом приготовлю себе что-нибудь поесть. Ты не спеши домой. Я не хочу, чтобы ты портил себе вечер и беспокоился. И передай им всем привет.