Погашено кровью

— Чего вылупился? Иди открывай дверь и держи.

Парень фыркнул, поправил карабин и, поднявшись на ступени, распахнул обитую жестью дверь. Держать приходилось двумя руками, мощная пружина тащила створку назад.

Зеки взяли бидон за ручки и поволокли тяжесть в здание. Черный ход, который использовался для доставки всего необходимого клубу, располагался на задворках сцены. Зеки прошли к правому порталу, спустились в зал и, минуя зрительские ряды, попали в фойе, где находилась лестница на второй этаж. Вот уже два года, как развлекательное заведение приказом начальника колонии было превращено в лазарет. Эпидемия туберкулеза резала заключенных острой беспощадной косой. Кино и танцы остались в воспоминаниях, а в помещении стоял стойкий запах эфира. Вид запущенного сарая вовсе не радовал глаз, и местное население обходило здание клуба стороной.

Белый и Чижов поднялись на второй этаж, где комнаты для кружков по рисованию и рукоделию превратились в больничные палаты, а бывшая ленинская комната стала караульным помещением. Сюда и доставляли баланду из зоны, здесь ее распределяли и разносили.

За столом, покрытым красным сукном, под портретом Ельцина сидели сверхсрочники и играли в карты. Едкий дым лез в глаза и заставлял щуриться. На вошедших зеков никто не обратил внимания. Бадья была оставлена на полу, а носильщики отправились за следующими флягами.

Теперь они шли гуськом. Фляги с кашей не нуждались в общих усилиях. Они не торопились. Ритм задавал Белый, он шел первым, а Чижов под него подстраивался. Он впервые поехал в больничку сопровождать «размазню». Эта работа числилась среди привилегированной и приравнивалась к хлеборезке. Здесь трудились только блатные. Одних направлял пахан, других — кум. Ходки в больничку находились под контролем пахана, и начальство сюда не лезло. Сегодня Белый ткнул пальцем в Чижова и сказал: «Этот со мной поедет». Никто не спорил.

Чижов понял, что Белый его спасает и не хочет оставлять в бараке без присмотра.

Он знал, что стоит ему отлучиться, парня порежут на ремни.

Во время третьей ходки, когда в машине оставались только хлеб и разведенный чай, направляясь к лестнице по коридору, им навстречу вышли двое офицеров в белых халатах. Звездочки на погонах выдавливали белую ткань и торчали, как соски под тонкой майкой.

— О! Вот и Белый! — сказал низкорослый лысенький капитан с лисьей мордочкой и рыжей бородкой. Повернув голову к коллеге, он добавил: — Интересный случай, Давид Михалыч.

Высокий брюнет с орлиным носом разглядывал двух не похожих друг на друга заключенных, пытаясь понять, кто из них Белый. Один долговязый, худой, с болезненным усталым взглядом, второй едва доставал ему до плеча и выглядел крепышом с румянцем на щеках.

Сомнения решились сами собой.

— Зайди ко мне в кабинет, Белый.

Парень последовал за офицерами в просторную светлую комнату, из которой они вышли минутой раньше. Второй остался один. Осмотревшись по сторонам, словно не понимая, где проснулся, он направился к лестнице.

Лысеющий живчик вел себя по-хозяйски раскованно. Взяв Белого за руку, он подвел парня к окну.

— Вот, взгляните, Давид Михалыч. Все признаки налицо.

Неестественная бледность, дистрофия, синюшные губы. Для наших мест редкий диагноз, но у меня таких двенадцать человек. — Он опустил руку Белого. — Лейкоз в зоне встречается редко, но нам не повезло.

При этих словах Белый вздрогнул, но никто не обратил на это внимания.

— Мои подозрения подтвердились. Из центра вернулись результаты анализов. Практика и опыт работы в таких местах, друг мой, позволяют нам ставить точные диагнозы навскидку, как говорят местные охотники. Как врач, я доволен своей участью, но как человек — сами понимаете, здесь не Петербург.

На секунду он замолк и, взглянув на Белого, улыбнулся:

— Иди, голубчик, ты мне больше не нужен. И не тревожься. Ничего страшного с тобой не случилось. Кошачьи глисты будут пострашнее.

Он залился смехом, показывая золотые коронки. Белый вышел из кабинета, но дверь оставил приоткрытой. В какой-то момент у него подкосились ноги, но он устоял. Этот мелкий пакостник только что вынес ему смертный приговор и мило пошутил над ним. Белый прижался к щели и услышал продолжение разговора двух инквизиторов.

— Сколько вы ему отводите, Максим Савелия?

— Трудно сказать. Полгода, но не больше. Буду прослеживать процесс, но сделать ничего не смогу. Переливание крови невозможно: ни крови, ни условий. У меня даже морфия нет, чтобы облегчить последние дни несчастных. Что я буду делать, когда они полезут на стену, ума не приложу. Шепнули бы там в Центре. Вы человек со связями, а я в долгу не останусь. Может, сжалятся над людьми.

— Понимаю, Максим Савелич, но сами знаете, морфий идет на вес золота.

— Я это хорошо понимаю.

— Готовьте документы и приложите результаты анализов. Сделаю все, что от меня зависит.

Белый уже ничего не слышал. Его била дрожь. Он не боялся смерти в привычном представлении, он боялся не успеть сделать то, что должен. Спускаясь вниз, он видел, как крепыш тащит наверх противень с лапшой. Белый пропустил его и ускорил шаг.

Внутри сработал какой-то тумблер, и Белый превратился в автомат. В голове всплыла схема действий, и он лишь следовал этой схеме.

Выйдя на улицу, он осмотрелся. С этой стороны здания окна не предусматривались. Сцена уходила под крышу к колосникам, и за последним занавесом окна не требовались.

Мальчишка-караульный стоял возле машины и похлопывал ногой о ногу.

Погода стояла солнечная, но морозная. Белый подошел к парню и, сложив ладони вместе, с маху треснул караульному по затылку. Тот пролетел вперед и врезался лбом в задний бампер автомобиля. Его тело сползло вниз, и он упал, раскинув руки.

Белый поднял с земли карабин и тихо подкрался к кабине. Шофер с погонами прапорщика на полушубке мирно дремал, привалившись к дверце. Белый повернул ручку и дернул ее на себя. Дверца распахнулась, и водитель вывалился в сугроб. Налетчик откинул штык и прижал его к горлу ошеломленного шофера.

— Не шелести, Корявый, выполняй мою команду и не сдохнешь. — Прапорщик чувствовал острие на кадыке и не думал сопротивляться. Такой и ухом не поведет, как приколет к земле.

— Вставай и иди назад.

— Я все сделаю, Черный, убери штык. Ты чего, белены объелся?

— Заткни пасть, Корявый.

За машиной лежал караульный. У прапорщика засосало под ложечкой.

Жив или убит? Он и думать об этом не хотел. Тут самому уцелеть бы.

— Бери своего щенка и в клетку, живо! — Хриплый голос Белого звучал, как свист бича над ухом. Шофер поднял бессознательное тело конвоира на руки и полез в фургон.

— Тащи мешок в дальний угол. Там вам теплее будет.

Когда прапорщик перешагнул порог камерного отсека, в его затылок врезался приклад винтовки. Шофер споткнулся и пролетел вперед до стенки, где и нашел свое временное пристанище. Охрана превратилась в пленников. Белый захлопнул дверь, накинул замок и вернулся к кабине. Ключ зажигания был на месте.

Чижов спустился вниз, но Белого по пути не встретил. В машине еще оставался хлеб. Чижов вышел на морозец и увидел, что дверца фургона закрыта. Он повернул ручку и с удивлением заметил висячий замок на камерном отсеке. Белого рядом не было. Парень забрался в тамбур и потянулся к замку. В этот момент машина загудела, затряслась и резко дернулась вперед. Входная дверца качнулась и захлопнулась.

Чижов оказался в мышеловке. Все, что он смог понять, это то, что они забыли отнести наверх сухари.

Машину сильно качало, и Чижов сел на свое место, поглядывая на незамкнутый висячий замок.

Белый отстегнул штык, сунул его в валенок, а карабин положил урядом. «Воронок» выехал на центральную улицу.

Поселок пребывал в воскресном покое. Народ похмелялся. Самогон в этих местах стал главным утешителем. Его гнали все, кто мог стоять на ногах.

Его хранили в бочках, но дешевле он от этого не становился. Тысяча зеков с лужеными глотками отдавали последнюю пайку за глоток мутной отравы.