Двуликое зеркало

Сарафанов откинулся на спинку кресла.

— Аванс останется у вас, Борис Михайлович. Вы также получите двести тысяч за операцию и пятьдесят за донора.

— Но я уже сказал…

— Все знаю. От вас много не требуется. Вы должны назначить срок операции.

Скажем, через два месяца. Меня это устроит. Об этом должны знать все. Но только мы с вами будем в курсе, что операция не состоится. Два месяца большой срок, и нет смысла загадывать, что с нами произойдет за этот период времени. Вы хорошо знакомы с членами нашего клана, многие лечились у вас и бывали на консультациях. Можно сказать, вы наш семейный доктор. В стане клана творятся страшные вещи. За две недели погибли два очень влиятельных человека. Кто-то имеет на нас острый зуб. Я не хочу стать следующим. Если среди членов клана пройдет информация о назначении мне серьезной жизненно важной операции, то со мной не будут торопиться. Меня оставят на закуску. Мне необходимо иметь в запасе время, чтобы самому вычислить, от кого исходит опасность, и предотвратить ее. Если вы согласитесь на мое предложение, то продлите мне жизнь и получите взамен неплохие деньги. Сегодня гуманность врачей стоит денег.

Зарецкий взял со стола карандаш и долго вертел его в руках.

— Я не хочу вмешиваться в политику. Это не мое дело. Я врач, и не более того.

— Вы врач. Я предлагаю вам продлить мне жизнь. Жизнь, которая нужна здоровому, крепкому организму. За это вам предлагают деньги. Я в курсе цен на оборудование. Вам доставляли его из Японии, Германии, Америки. Этим занимались Докучаев и Пичугин. Но теперь их нет. Они были моими друзьями, и у нас общие связи. Жаль, если поставки прекратятся.

— Какие вы можете дать гарантии?

— Не сразу сказка сказывается, не сразу дело делается, но у руля остался я один. Больше вам надеяться не на кого.

— Такое сотрудничество меня бы устроило.

— Конечно, это же не политика. Это забота о ближнем и процветании науки.

Жизнь так коротка, а планы так велики, идеи безграничны. Как жаль тратить время на быт и бюрократию.

Зарецкий бросил карандаш на стол.

— Мне придется заказывать на вас донора. Иначе в операцию никто не поверит. Ваш юрист Тихомиров знает систему. В деле участвует и бывший подполковник Вихров.

— Пусть работают. Они получают проценты. А мы сохраним жизнь донору. Ведь не будете вы утверждать, что донор останется живым после того, как вы вынимаете у него сердце и вставляете его в чужое тело.

Зарецкий нахмурил брови.

— Примитивный взгляд. Я смотрю на вещи с других позиций. Сейчас решается будущее медицины. Мы идем на сотню шагов впереди и врываемся в те сферы, когда на пути появится горизонт бессмертия. Как можно думать о каких-то отдельных особях, когда речь идет о миллиардах жизней!

— Конечно. Гений может себе позволить искать горизонты вечности и не смотреть под ноги, когда топчит муравьев. Никто не спорит. Я готов помогать вам своими скромными возможностями, чтобы вас не заедал быт, бюрократия и глупые законы. Вы согласны на такой союз?

Зарецкий встал.

— Операция назначается на первое декабря.

Сарафанов приподнялся с кресла.

— Спасибо, профессор. Об этом будут знать все, а цыплят по осени посчитаем.

— Счастливого пути.

— Могу я проститься с Андреем? Мне очень понравился ваш сын.

Доктор коротко кивнул.

— Ван Ли проводит вас в его мастерскую.

Лицо отца помрачнело и стало серым.

Половина крыши была застеклена, и солнечный свет заливал огромное пространство чердачного помещения. Здесь не ставили перегородок, не вешали дверей. Деревянные опоры, паркет, обшитые вагонкой стены, уходящие под своды крыши. Простор, чистота и огромное количество картин. Яркие, малопонятные полотна, но в них чувствовалась какая-то притягательность и теплота.

Молодой человек сидел возле окна в дальнем углу зала. Перед ним стоял мольберт с холстом, палитра и огромное количество красок и кистей, разбросанных вокруг раскладного стула, под ногами лежал огромный пес. Завидев чужака, собака приподняла голову и зарычала, показывая огромные белые клыки.

Андрей оглянулся, узнал Сарафакова, взялся за ошейник и, подтащив упрямого зверя к окну, пристегнул к ошейнику цепь.

— Странно. Ральф никогда не рычит. Обычно он ведет себя с достоинством.

— Дело в ом, что я не терплю собак, и они отвечают мне тем же.

— У меня с животными великолепный контакт. Полное взаимопонимание. Нас сближает одиночество.

Сарафанов приблизился к художнику и поздоровался.

— Я вас побеспокоил? — спросил Сарафанов.

— Вовсе нет, — улыбнулся Зарецкий-младший и сел на свой раскладной стульчик. — Рад вас видеть. Павел. Общение с новыми людьми очень интересно.

Жить затворником трудно, но и в этом есть своя прелесть. Созерцание приводит к размышлениям, а размышления — к пониманию мира. Каждый видит его по-своему.

Уверен, что вам непонятны мои работы. Это передача мыслей на расстоянии. Тот, кто улавливает биотоки моего мозга, может многое прочитать в моих картинах.

— Похоже на закодированные письма будущему поколению.

— Мы ничего не знаем о наших потомках. Скорее всего, нас будут считать примитивистами и мы не заинтересуем их.

— Кто-то сказал, что искусство вечно. Я мало что смыслю в нем, но запах красок мне очень нравится. В студенческие годы я увлекался театром. У нас была своя студия, и ее вел замечательный актер и педагог. Меня даже считали способным парнем. Но больше всего я любил переодеваться, наклеивать усы, надевать парики, налеплять носы и делать кошмарные шрамы. Проводишь кисточкой с театральным клеем по щеке — и шрам готов. Клей высыхает, стягивает кожу, и получается рубец. Мечтал сыграть Овода.

— Романтическая роль. Но актером вы не стали, а сделались финансистом. Какой перекос.

— Надо мной никогда не было сильной руки, такой, как у вашего отца, например. Я оставался свободным и нецелеустремленным парнем. Уехал в Москву из деревни, а в институт поступал за компанию с приятелем, с которым познакомился в поезде.

— Он тоже стал банкиром?

— К сожалению. Его застрелили в собственном подъезде. В России банковское дело сопряжено с большим риском. Как на войне. Приходится работать в экстремальных условиях. Сам о себе не подумаешь — никто о тебе не подумает. Ни секунды на расслабление. Игра по жестким и бескомпромиссным правилам.

— Я вам не завидую.

Сарафанов достал сигареты и закурил.

— Собственно говоря, я зашел проститься. Процедуры закончены, и я свободен до первого декабря.

— Удачи вам.

Андрей протянул гостю худую бледную руку. Ее страшно было сжимать — она казалась такой хрупкой и нежной, что Сарафанов едва коснулся пальцев.

Он улыбнулся и направился к выходу.

— Минуточку, Павел, — остановил его голос художника. Банкир повернулся. — Мне удалось вскрыть сервер ФСБ. Могу вас заверить, что в этом ведомстве нет материалов на клан «Черный лебедь». Но удивительно другое. Чекисты имеют досье на многих известных хакеров — как наших, так и зарубежных. С некоторыми они имеют договоры. Негласные, разумеется. А если предположить, что кланом заинтересовались люди среднего звена и задействовали кого-то из компьютерных гениев для разработки? В этом случае вам нужно узнать имя хакера и выйти на его сеть.

— Поймать хакера?

— Не очень трудно. Перехват электронной почты, к примеру. Взломать код несложно. Важно знать, где и кого вы ищете, а не гулять по планете.

— Интересная мысль. Об этом стоит задуматься. Я отстал от жизни. Мне и в голову не приходила идея пользоваться электронной почтой.

— Купите себе компьютер, модем, и мы будем с вами переговариваться с помощью экрана.

— Я учту ваш совет.

Сарафанов улыбнулся и направился к выходу. Пес вновь зарычал и грозно гавкнул.

До машины его сопровождал Ван Ли. Банкир заметил манжеты на рукавах его пиджака. В левом торчал блокнот и ручка.

— Тоже метод общения, — тихо сказал Сарафанов. — Но компьютер интересней.