Мишка, Серёга и я

— Ты ошибаешься, Гуреев, — не обращая на него внимания, оказал Сперанский. — Геннадий Николаевич никогда не зазнается. Конечно, он не слабее вашего Званцева.

Серёга стоял, исподлобья глядя на Мишку. Потом он полез в карман и, достав два обломка расчески, положил их перед Мишкой.

— Она немного сломалась, — сказал он мрачно. — Извини, я после склею.

— Я сам склею, — сказал Мишка. Он полез в портфель. — Кстати, возьми свой транспортир.

— У меня две твои книги, — сказал Серёга. — Я завтра принесу.

— Пожалуйста, — сказал Мишка. — А я принесу твою дрель. Кстати, насчет футбола, — добавил он. — Я думаю, лучше, чтобы его заканчивал ты.

— Сам заканчивай.

— Я им больше заниматься не буду.

— И я не буду.

— Как хочешь, — сказал Мишка. — Но я его тебе отдаю.

Торопливо достав из портфеля картонную папку, он положил ее на край парты. Серёга сейчас же передвинул ее на середину. Мишка толкнул ее так, что она упала на пол.

— Чего ты кидаешься? — возмутился Серёга.

— Я с тобой не хочу разговаривать, — сказал Мишка. — Убежать из патруля, по-моему, мог только подлец.

Сергей побледнел и сказал сквозь зубы:

— Может, выйдем?

Мишка заколебался. Потом он усмехнулся и сказал:

— Тебе, кажется, известно, Иванов, что из-за таких вещей я никогда не дерусь. Мы тебя обсудим на комсомольском собрании.

Мишке явно хотелось подраться. Но он считал, что есть вопросы, которые неправильно решать кулаками.

В следующую секунду Серёга, наверное, начал бы драку. Но Кобра поспешно вскочил и, оттирая его, сказал мне:

— Гарька, ты вчера правильно говорил, что Геннадий Николаевич — неопытный педагог.

(Вчера, возвращаясь из секции, мы долго обсуждали нашего классного. После того как Званцев побил его, мы окончательно разочаровались в Геннадии Николаевиче.)

Я понял, что Костя хочет предотвратить драку, и с охотой поддержал его.

— Посудите сами, ребята, что он за педагог! — сказал я. — Окончил школу, а в какой вуз идти — все равно. Поскольку он все-таки спортсмен, его приняли в педагогический. Могли принять и в медицинский.

— Дурак! — с раздражением сказал Мишка.

Я усмехнулся и пожал плечами.

— Беда Геннадия Николаевича, — продолжал я, — в том, что он слишком прямолинеен. И слишком требователен к людям. Нужно быть помягче, попроще. Начитался учебников в своем институте. Думает, что педагогику можно выучить, как таблицу умножения.

Мишка уставился на меня с такой злостью, что кто-то из ребят смеясь предложил:

— Вы стыкнитесь.

Это предложение было настолько неожиданным, что я растерялся и сунул в карманы руки, чтобы не было заметно, как они дрожат.

— Он струсит, — язвительно сказал Мишка.

— Ничего я не струшу, — прерывающимся голосом возразил я.

Что я мог еще сказать, когда рядом стояла Аня?

— Нет, — подумав, проговорил Мишка, — Драться я с ним не буду. Он слабее.

— Почему это я слабее? — возмутился я, испытывая одновременно и облегчение и обиду.

— Обожди, Гарик, — вмешался Серёга, который не сводил глаз с Мишки. — Ты не слабее. Ты неопытнее. Я стыкнусь вместо тебя. Будешь со мной, Сперанский? Не из-за патруля. Из-за Геннадия.

— Из-за Геннадия Николаевича буду, — согласился Мишка.

По-моему, он пришел в восторг оттого, что может подраться, не нарушая своих принципов.

— Если моя возьмет верх, ты громко скажешь, что Геннадий — великолепный педагог.

— А если моя, — заторопился Серёга, — ты громко скажешь, что он ни к черту не годится.

— Этого я никогда не скажу. Потому что это неправда.

— Тогда и я не скажу.

— Ладно, — уступил Мишка. — Я тебе так выдам, что ты сам поймешь, какой педагог Геннадий Николаевич.

— Посмотрим, кто кому выдаст, — возразил Серёга.

Раздался звонок, и мы разошлись по своим местам. Только на следующей перемене мы с Костей Борисовым, выбранные секундантами, приступили к обсуждению условий дуэли. Я не оговорился, сказав: «дуэль». Это была не обыкновенная драка из-за личных счетов, а принципиальная дуэль. Из-за различных взглядов на жизнь.

Мы назначили бой на большую перемену. Судьей обе стороны избрали Сашку Гуреева. Кроме того, я сообщил, что моей стороне все равно, до какой крови биться — до первой, второй или третьей. Костя заявил, что и его стороне все равно. Тогда мы решили, что лучше до первой крови. Все-таки мы же в школе.

Едва прозвучал звонок на большую перемену, мы выскочили из класса, чтобы первыми занять уборную. Там уже курили двое десятиклассников. Сашка Гуреев подошел к ним и вежливо сказал:

— У нас тут стыкаться будут. Может, вы перейдете на другой этаж?

Десятиклассники спрятали папиросы в рукава и равнодушно пошли к выходу.

— Начинайте, — предложил судья Гуреев.

Серёга и Мишка сошлись посредине.

— Бей, — сказал Мишка.

— Бей ты сначала, — сказал Серёга.

Это очень трудно — начать драку по заказу. Наконец Мишка решился и дал Серёге пощечину. Через секунду они уже катались на полу.

— Атас! — приоткрыв дверь, крикнул Соломатин, который был оставлен в коридоре, чтобы сигнализировать об опасности.

Мишка и Серёга едва успели встать и отряхнуться, как в уборную вошел Петр Ильич, классный руководитель восьмого «а».

Петр Ильич преподавал литературу в восьмых классах. Мы не любили и боялись его. На каждом уроке он ставил нам в пример свой класс. Кроме того, у него была скверная привычка сбивать людей с толку. Правильно или неправильно ему отвечали, он все равно кивал головой. Для многих бывало полной неожиданностью, когда в заключение он с удовольствием говорил:

— Очень плохо. Двойка. Полный оболтус.

…Войдя в уборную, Петр Ильич грозно спросил:

— Что здесь происходит? — Но, увидев меня, он вдруг заулыбался. — Ах, Верезин? — протянул он игриво. — А я тебя ищу. Пройдем-ка со мной, милый…

IX

Петр Ильич, пропуская меня в кабинет, сказал Вячеславу Андреевичу:

— Вот и мы.

— Ага, — сказал Вячеслав Андреевич, вставая. — Ну, хозяин района, расскажи, как вы троллейбус останавливали.

Я почему-то испугался.

— Он еще ничего не знает, — проговорил Петр Ильич, удобно усаживаясь на диване.

Вячеслав Андреевич опустился в свое кресло, развернул шуршащие газетные листы, словно пытаясь застелить ими стол, и спросил:

— Ты «Комсомольскую правду» сегодня читал?

— Я всегда читаю, — поспешно сказал я. — У меня даже пять по политпроверке. Но нам поздно приносят газеты. Я читаю их после школы.

— «Слава приходит к нам между делом, — улыбаясь, продекламировал Петр Ильич, — если дело достойно ее». Виктор Гусев. Нравится?

— Н-ничего, — помявшись, ответил я.

Я не понимал, чего от меня хотят.

— Пусть спляшет, что ли? — спросил директор, надевая очки и склоняясь над газетой. — Как, Петр Ильич?

Конечно, директор вправе заставить меня делать что угодно. Но я все-таки несмело возразил, что плясать не умею.

Вячеслав Андреевич засмеялся и сказал:

— Тогда слушай.

И начал читать статью, напечатанную сегодня в «Комсомольской правде».

Статья была про меня. В том отрывке, который прочел Вячеслав Андреевич, говорилось про пионерские патрули и про то, что первым в Москве затеял их Игорь Верезин из такой-то школы.

Я ошалел. И густо покраснел от неожиданности.

— Можно мне посмотреть? — нерешительно попросил я.

— Конечно, — сказал директор.

Оказывается, статья была все-таки не совсем про меня. Она называлась «Коммунистическое воспитание» и занимала почти два подвала. Мне там был посвящен всего один абзац. Я даже огорчился, что обо мне так мало написано.

Я положил газету на стол молча, потому что педагоги беседовали о своем, и незаметно отошел к стене, чтобы не мешать им разговаривать.

— Может быть, Верезин напишет статью в стенгазету, — сказал между тем Петр Ильич, — призовет остальных пионервожатых следовать своему примеру?