Страница 1 из 153
Бела Иллеш
Обретение Родины
Бела Иллеш (1899–1974) — один из зачинателем венгерской социалистической литературы. Писатель и борец, он вместе с партией венгерских коммунистов начал свои большой и трудный путь борьбы в дни Венгерской коммуны 1919 года.
Долгие годы Б. Иллеш жил и работал в Советском Союзе, вел большую общественную работу на посту генерального секретаря МОРП — Международной организации революционных писателей — и стал известен как автор романов «Тиса горит», «Карпатская рапсодия», «Все дороги ведут в Москву» и многочисленных рассказов, появлявшихся в советской печати на русском и венгерском языках в 30-е годы. Во всех его произведениях ярко выражен автобиографический элемент, четко обрисован документально-исторический фон.
Во время второй мировой войны Б. Иллеш ушел добровольцем на фронт и в качестве офицера Советской Армии прошел путь от Москвы до Будапешта. Свои военные впечатления писатель отразил в рассказах и повестях об освободительной миссии Советской Армии и главным образом в романе «Обретение родины», вышедшем на венгерском языке в 1954 году.
В ознаменование 30-летия Победы над германским фашизмом издательства Советского Союза, Народной республики Болгарии, Венгерской Народной Республики, Германской Демократической Республики, Монгольской Народной Республики, Польской Народной Республики, Чехословацкой Социалистической Республики осуществляют совместное издание «Библиотеки Победы».
В «Библиотеку Победы» включены многие лучшие произведения писателей этих стран, созданные в годы воины и послевоенное время Литература стран, участвующих в издании «Библиотеки Победы», представлена в ней разными жанрами: романами, повестями, рассказами, пьесами, поэмами и стихами.
«Библиотека Победы» будет издана в 35 томах в течение 1971–1980 гг.
Книга первая
1943
Часть первая[1]
1. Воронье
Рота брела, изнемогая, напрягая последние силы. Над самой головой с оглушительным граем нависло черное облако. Воронье… Чуть выше, под свинцовым сводом туч, распластав крылья, кружил степной орел. Черные птицы его не боялись. Да и сам хищник будто не замечал вороньей стаи. А стая поглощена была сейчас охотой на человека. Едва какой-либо вконец обессиленный гонвед падал наземь, орел стремительно кидался на добычу, терзая еще теплое, кровоточащее тело. Потом на добычу набрасывалось воронье.
Низенький щуплый Дани Шебештьен оглянулся. Там, где только что упал его товарищ, теперь копошились птицы.
— Хочешь знать, что тебя ожидает? Взгляни! Только гляди не вперед, а назад! — сказал он шагавшему рядом солдату. — Вон, Дюла…
— Как знать! — буркнул Дюла Пастор.
Все же он обернулся на ходу, уж очень настойчив был этот Шебештьен! Потом Дюла остановился, зло выругался и не спеша снял с плеча винтовку. Прицелился, выстрелил. Птицы, сплошной массой покрывавшие тело Фери Балла — погибшего гонведа, — тяжело взмахнули крыльями, но отлетели недалеко. Добычу никто не мог у них отнять. А к пальбе они привыкли. Они слыхали и не такой грохот. Умершего они не страшились: теперь он только падаль, только мертвечина.
После гибели Фери Балла в роте осталось всего тридцать семь солдат, да и те дышали на ладан. В конце декабря чуть не всю роту скосила дизентерия.
Чтобы пресечь распространение заразы, роту сняли с переднего края и разместили в селе Никольском, в полуразрушенной школе, рядом с церковью, от которой тоже остались одни развалины. Школа стояла к северу от большака на Урыво-Покровское и к югу от извилистой тропы, ведущей в тычихинские леса, — словом, в самой глуши.
Еще в октябре в школе размещались тифозные. Когда из-за отсутствия врачей и лекарств все они перемерли, штрафники с грехом пополам предали их земле. С тех пор школа пустовала, ее забыли даже продезинфицировать. Пол был устлан вонючей, грязной соломой, на которой еще недавно валялись сыпнотифозные. Для сильно поредевшей роты места было более чем достаточно.
Полковое начальство прикомандировало к роте двух санитаров. Пока их не свалила дизентерия, они помогали ходячим таскать продовольствие со склада немецкой караульной роты. Это была настоящая сокровищница. Там имелось, кажется, все, что выкачивалось из Венгрии и Румынии. Заболев, санитары повалились на гнилую солому, бок о бок с гонведами. Утром те, что еще сохраняли способность двигаться, выволакивали на снег несчастных, которых ночью прикончила болезнь.
Вот как получилось, что в ночь воронежского прорыва рота оказалась вне зоны основного огня. И все же, когда загрохотали русские пушки, больные гонведы почувствовали, что под ними заколебалась земля. Со стен их убежища падали кирпичи и сыпалась штукатурка. Качнулись и стены, но устояли.
— Если нас завалит, не беда — по крайней мере всему конец. Мертвяку по сравнению с нами крупно повезло, — заметил мрачный философ Фери Балла.
— А ты все каркаешь! — накинулся на него Дюла Пастор. — За всякой пустяковиной тебе мерещится гибель…
— Пустяковина! Это ты о смерти так выразился? Нашли время болтать! — вмешался Янош Риток. — Все, кто может, должны уходить.
— Куда?
— Там видно будет.
— А больные?
— Ну что больные?.. Больные останутся здесь. Да и могут ли они требовать, чтобы мы околевали ради них!.. Одним словом, нечего время терять! Я потопал, кто со мной?
— Нечего сказать, хороши! Один хочет околеть, не трогаясь с места, а другой только и печется что о собственной шкуре. И это солдаты? Венгерские солдаты?
— Но послушай, Дюла, ведь надо же что-то предпринять. Больше тут оставаться невозможно.
— Точно. Только нельзя же бросить больных на произвол судьбы…
— Так что же ты предлагаешь?
В роте не осталось ни одного офицера. Командир в начале декабря был ранен в голову, а его преемник, старший лейтенант Хидвеги, кавалер ордена Витязей[2], при первой же вспышке дизентерии предусмотрительно отбыл вместе с двумя другими лейтенантами в штаб дивизии — якобы за получением дальнейших приказаний. С тех пор его и след простыл.
Остатками роты, расквартированной теперь в полуразрушенной школе, стал командовать фельдфебель Йожеф Шульц, вояка, окончивший с отличием Юташскую унтер-офицерскую школу. Он поддерживал суровую дисциплину нехитрыми средствами: руганью, взысканиями, рукоприкладством. Гонведы его ненавидели, боялись больше, чем русских, и тем не менее по первому его приказу готовы были ринуться в огонь. Фельдфебель Шульц оставался верен себе даже в самый разгар эпидемии: распекал больных и не скупился на наказания.
Однажды какой-то полуживой, изможденный солдатик не смог вскочить, услышав его окрик. Не размышляющий Шульц склонился к ослушнику, намереваясь дать ему в зубы. Но не успел он занести свой зловещий кулак, от которого, по его же собственным словам, «пахло кладбищем», как кто-то крепко обхватил его и оттащил от больного. Высвободившись из неожиданных тисков, Шульц обернулся. Перед ним стоял Дюла Пастор.
— Ах ты, собака! — взревел Шульц и снова взмахнул кулачищем.
Пастор отпрянул на шаг и выставил вперед локоть, готовый к обороне. В правой его руке сверкнул нож. Длинный, обоюдоострый.
Шульц был на целую голову выше Пастора, к тому же очень увертлив и подвижен. Но всегда слишком нервничал и быстро выдыхался. Что касается Пастора, то от этого широкоплечего медлительного парня нельзя было услышать ни единой жалобы даже после тридцатичасового марша. Как-то раз он сдвинул плечом застрявшую в снегу повозку, которую не могла стронуть с места пара лошадей.
Несколько минут солдат и фельдфебель стояли молча, в упор глядя друг на друга.
1
Для настоящего издания использован текст авторизованного перевода, выпущенного Воениздатом Министерства обороны СССР и 1959 г.; перевод отредактирован заново.
2
Орден Витязей — реакционная милитаристская организация, учрежденная в 1920 году. Орден присваивал своим членам звание «витязь», которое, согласно уставу ордена, переходило по наследству к старшему сыну. — Здесь и далее примечания Б. Гейгера.