Оноре Домье

Мы уже говорили о картинах Домье. Известно, что во второй половине жизни, с 1848 года до конца ее, художник помышлял только о живописи.

Достоинства его лучших рисунков времен Июльской монархии были ведь уже достоинствами живописца. Бодлер, к которому мы вынуждены то и дело вновь обращаться, поскольку автор «Цветов зла» обладал редкой художественной проницательностью, намного превосходя в этом Шанфлёри, увидел в Домье-рисовальщике колориста задолго до того, как об этом заговорили другие:

«Особенность, венчающая замечательные достоинства Домье и делающая его художником особого рода, принадлежащим к семье великих мастеров, состоит в том, что его рисунок по самой природе своей красочен. Его литографии и рисунки на дереве вызывают представление о цвете. Его карандаш располагает не только черным тоном, пригодным лишь для очерчивания контуров. Он заставляет нас угадывать цвет, как мысль…»

«Пьяный Силен» — изумительный рисунок Домье, в котором сверкает чувственная, вакхическая рубенсовская радость, был воспроизведен в 1860 году в журнале «Время, всеобщий иллюстратор». Отделом изобразительного искусства в этом журнале ведал Гаварни, который обратился к Домье с просьбой дать что-нибудь для публикации. Вот восторженный отзыв о рисунке Гонкуров (собственно, Жюля де Гонкур):

«Позади Силена, которого тянут за руки, чтобы понести, — его вихреобразные складки одежд, взмахи вскинутых рук. И как бы слышатся громкие крики, которыми зовут на помощь друзей, что там, за лесом, спотыкаясь, выходят к лугам, где звенят песни о молодом вине… Какой взрыв радости! Какая щедрость в этой Мениппее {171}! Какая могучая импровизация! Какой искренний смех, хохот от всей души, всегда одинаково звучный, как в старое время! Здесь расцвет силы, здоровье в веселье, естественная пылкость, яркая личность, грубая мощь, нечто галльское, крепкое и свободное, чего больше не встретишь ни у кого, кроме Рабле».

Верно ли, что Домье начал писать маслом только в 1848 году? Утверждать это было бы рискованно. Мы видели, что молодой Оноре вместе с Жанроном написал вывеску для акушерки. У Анри Руара была маленькая картина, упоминаемая Клоссовским {172},— «Литограф» или «Гравер», которая, возможно, принадлежит кисти молодого Домье. В семействе Жоффруа-Дешома хранится другая картина — любопытная парижская сценка: «Человек, бросающий в воду свою собаку»; эту картину считают первой значительной работой маслом, написанной Домье.

По мнению Мейсона {173}, составителя точного каталога живописи Домье, картина «Рабочие на улице» (Кардифский национальный музей) относится к 1840 году.

Но по-настоящему живописец в Домье раскрывается в 1848 году. Республика, у кормила которой наряду с другими стоял Ламартин, намеревалась сделать многое для художников. Друг Домье, Жанрон, в прошлом конспиратор и баррикадный боец, как мы видели, стал директором наших национальных музеев, где он, впрочем, осуществил полезные преобразования. Декан председательствовал в Комитете секции живописи: этот Комитет заседал в Школе изобразительных искусств и приглашал Домье участвовать в его работе.

Февральские дни пробудили у французов огромные надежды. Был момент, когда братство людей уже не казалось пустым словом.

Появилось желание увековечить лицо этой эфемерной республики. Был открыт конкурс для всех французских художников на создание символа Республики-Освободительницы.

Домье прислал на конкурс сильный, смелый эскиз. Могучая Марианна, полунагая, с рассыпавшимися по плечам густыми волосами, во фригийском колпаке, кормит грудью двух усердно сосущих младенцев. Одной рукой она крепко сжимает трехцветное революционное знамя; другой сильно и нежно придерживает одного из своих детей. У ее ног, примостившись в тени ее платья со скульптурными складками, еще один ребенок — он читает.

Этой Республики, символизирующей народ, испугались. Жюри даже не сочло нужным наградить художника премией. Задача образного воплощения республики 1848 года была поручена Жерому {174}. Он изобразил ее в полотняной одежде, будто жертву, рядом со львом… Справедливый поворот земных событий привел к тому, что премированная работа навеки обрела приют в одном из складов города Парижа: ее так и не решились вывесить в Пти-Пале {175}, зато отвергнутый эскиз Домье благодаря Моро-Нелатону {176} хранится в Лувре.

Вопрос о том, какую роль играл Домье в февральские и июльские дни 1848 года, окутан тайной. Жан Адемар {177} показал, что «особняк Пимодан» сражался на стороне революции. 23 февраля, в день свержения Луи-Филиппа, «должно было состояться большое республиканское собрание у Буассара; Шеневьер и Жюль Бюиссон, направлявшиеся туда, встретились у входа с Клеманом де Рис и Годуэном{178}. Вместе они отправились в ратушу, куда Домье наверняка поспел раньше их, — в ратушу, где восставшие торжествовали победу».

На другой день друзья из сообщества литераторов по-прежнему находились на улицах: Бодлер разгуливал с карабином, защитник реализма Шанфлёри ораторствовал, переходя от одной группы людей к другой, все с ликованием встретили наступление новой эры. Громкими возгласами приветствовал народ художников, прикрепивших к шляпам таблички с надписью: «Художники-республиканцы». Жанрон, близкий друг Домье, подобно ему с 1830 года связанный с конспиративной борьбой за республику и с республиканскими клубами, возглавил управление искусства, и, окруженный друзьями и льстецами, стал заседать в ратуше. Он тут же решил, что Салон откроется 5 марта и будут приняты все представленные работы. Это был пример неслыханного либерализма, первая попытка организации Салона Независимых.

Сейчас уже ясно, что Домье принял участие в Февральской революции, как раньше в Трех Славных днях (Июльской революции), может быть, также и в боях у Сен-Мерри {179}, что привело его на улицу Транснонен: все говорит о том, что шедевр, носящий это название, представляет собой беспощадное свидетельство очевидца.

Что касается июньских дней, последовавших за февральскими днями 1848 года, трудно представить себе, чтобы неугомонный Домье мог запереться в своей мастерской на набережной Анжу в то самое время, когда в лагере противника виконт Гюго поставил на карту свою жизнь, выступив в роли парламентера между армией и защитниками баррикад на острове Сен-Луи. В это же время архиепископ парижский Аффр, сраженный несомненно кем-то из защитников порядка, умирал в особняке Шенизо {180}.

Нет, достаточно перелистать работы Домье, особенно еще раз оглядеть его акварели и картины, чтобы понять, на чью сторону должен был стать бывший заключенный Сент-Пелажи.

«Камилл Демулен в Пале-Гояле» {181} — эта акварель хранится в Москве. На акварели толпа: вскинув кверху руки, слушатели восторженно приветствуют оратора. «Гибель Содома» — рисунок углем, жестокий и прекрасный. Музей Ашмола в Оксфорде хранит его как некую драгоценность. На рисунке — бесчисленные раненые на фоне, возможно, набережной Селестен, что напротив набережной Анжу. На балконе отчаянно и неистово жестикулирует какой-то человек. Может быть, это Домье — свидетель грандиозной бойни, устроенной Кавеньяком {182}, этим жалким подражателем Иеговы. «Семья на баррикаде» — картина на холсте, находящаяся в Пражском музее. Перед нами — Гаврош, возможно, это сам Домье в пятнадцать лет, и его подруга, черты которой напоминают Дидину. Всю композицию венчает фигура человека, довольно похожего на Домье, каким тот станет на закате жизни. Заслуживает особенного внимания «Голова повстанца», а также «Восстание», написанное на холсте, из бывшего собрания Герстенберга. В «Восстании» будто воплощен порыв «Марсельезы» Рюда; и здесь тоже перед зрителем возникает строгий профиль Домье. «Эмигранты»: бегство людей, спасающихся от расстрела. Работы Домье этого периода показались бы совсем непонятными, если не знать, каким горячим сторонником восстания он был… Об этом же говорят и его литографии того времени.