Проклятый год

Эрин пробормотала «мне холодно», но Сойер прошел мимо, к огню, оставив ее на попечение товарища.

Кэм с удовольствием воспользовался возможностью отвлечься.

Они жадно впитывали пряное тепло тел друг друга, стараясь не нарушить неловким движением плотный защитный кокон из тонких, грязных одеял, заученно доводя партнера до экстаза. Сначала ее очередь. Как огрубели пальцы… Женщина вздернула таз, задвигала лобком вверх-вниз. Потом выцедила всю его влагу, позволяя держать себя за уши и совершать поступательные движения; несколько лишних граммов белковой массы — тоже пища.

В отличие от других, им хватало ума позаботиться, чтобы она не залетела, — в ход шли только руки и губы. Исключение сделали только восемь раз, когда Сойер нашел в шкафчике на лыжной базе початую коробку презервативов. Троица по сей день, сдвинув головы, шепотом вспоминала эти совокупления: мужчины нетерпеливые, истомившиеся, между ними — скользящая змейкой — гладкая и податливая Эрин.

Что было, то было: временами — и не так уж редко — сталкивались не две, а три пары рук. Но ничего, кроме рук. Другой отдушины у них не было. Если бы отцу Кэма сказали, чем тут занимается его сын, старик на веки вечные прекратил бы с ним разговаривать, но отец Кэма умер. Весь мир умер. Кому теперь какое дело?

И все-таки в бесконечные зимние дни, когда метель не позволяла высунуть носа за дверь, некоторые обитатели хижины, обычно те, что сами не могли найти себе пару, не отворачивались из скромности в сторону. Их ревность подпитывала гаденькие слухи — и это после всего, что Кэм и Сойер сделали для собратьев по несчастью.

— Мне больно, — с улыбкой пожаловалась Эрин.

В прошлом Эрин Д. Шиффлет-Кумбс наверняка была красавицей. Глаза что самоцветы, настоящие английские сапфиры. Кэм нередко упоенно фантазировал о том, как ее ножки и попка выглядели в теннисных шортах, дорогих юбках, мягких вязаных мини-платьях. Повстречай он свою спутницу раньше и пригласи домой на ужин, его отец надул бы щеки, как самец лягушки-быка, и весь вечер, больно тыкая сына в бок, выпытывал бы подробности.

Артуро Нахарро дал сыновьям имена Чарли (не Карлос!), Тони, Кэмерон и Грег. Потомки Артуро — американцы в шестом поколении — знали по-испански не больше одной фразы — «Еще пива!», в их семье только мама свободно говорила на родном языке.

Эрин, студентка младшего курса Калифорнийского университета в Дэвисе, изучала там деловое общение. Девушка приехала в горы покататься на сноуборде в компании пятерых подруг. Теперь она отказывалась стричь волосы, утверждая, что так теплее, отчего ее лицо постоянно скрывали песочного цвета космы. Не иначе эта копна, которую Сойер созерцал каждый вечер, и навела его на мысль о регулярном бритье.

Изменения во внешности сильно повлияли на характер Эрин. Нижнюю челюсть девушки теперь искажала вздутая цепочка зарубцевавшихся волдырей, бедра рассосались, как у дистрофички. У нее появилась привычка улыбаться невпопад.

За завтраком она даже смеялась.

— Зачем мы сюда пришли?

Кэм привел ее на любимый утес, он считал его своим, потому что никто, кроме него, не мог спокойно созерцать открывавшийся отсюда вид на уютный поселок внизу у ручья — словно ровным счетом ничего не изменилось: в дымке тонул лесной массив, черные наплывы застывших лавовых потоков и серые гранитные глыбы плотным кольцом окружали квадраты городских кварталов и разноцветье крыш. Обычно они завтракали здесь втроем, но Сойер так и не присоединился к ним прошлым вечером, а когда Кэм с Эрин проснулись, его уже и след простыл.

— Если у парня нет антидота, зачем он сюда пришел? — спросила девушка, скривив краешек рта в улыбке. — Может быть, его выгнали?

Кэм покачал головой:

— В таком случае они не стали бы тратить дрова на сигнальные костры.

Четыре ворона, оседлав воздушный поток, кружили в паре километров к югу. Кэм попробовал угадать, спустятся ли они в долину или поднимутся ближе к вершине. Мяса на вороне совсем мало. Последний, которого они поймали, был весь в парше, линялый, птица явно не раз наведывалась в долину, гоняясь за расплодившимися насекомыми.

Экосистема утратила последние остатки равновесия, и лишь ящерицы, змеи, лягушки и рыбы еще как-то противостояли стремительному размножению кожистокрылых. Во время последнего похода за барьер Кэм заметил в долине целые полчища летучих тварей, которые легко было принять за стелющийся дым. Низкое давление высокогорья сдерживало нашествие кусачих паразитов — одних блох ничто не могло остановить. Кроме того, в недавних вылазках людям помогала зимняя стужа, но теперь наступала весна.

День выдался безветренный, пригревало солнце, его тепло ощущалось на обнаженной коже. Это чувство было таким ярким и эротичным, что у Кэма грудь покрылась мурашками — Эрин подумала, что от холода. Пришлось ее пощекотать, чтобы согласилась хотя бы закатать рукава. Разохотившись, она стащила юбку, даже не проверив, нет ли кого поблизости, отчего Кэму стало немного не по себе. Внутри хижины негде было скрыться от чужих глаз, женщина почти целый год совокуплялась в ней с двумя мужиками, и все-таки за Эрин Кумбс никогда не водилась склонность к эксгибиционизму. Наоборот — несмотря на отчаянную боязнь холода, она брезговала ходить в общий горшок и в любую погоду выбиралась наружу. «Я делаю пи-пи, а люди смотрят», — говорила она.

Неожиданное безразличие подруги обеспокоило Кэма. Жизнь после катастрофы многим затуманила мозги, поменяла характер не в лучшую сторону. Сам он сумел приспособиться к окружению, развить острое чутье.

Если шкура Кэма стала слишком светлой для латиноса, то кожа Эрин теперь напоминала слоновую кость с лиловыми прожилками шрамов. Пока они завтракали липкой кашицей из костяной муки и горького лишайника, в которую вместе с соскобами оранжевой поросли затесалась каменная крошка, Кэм украдкой посматривал на хрупкую фигуру и маленькие груди.

Осколок камня попал юноше на больной зуб, и Эрин принялась осыпать любовника поцелуями, прижимаясь к его телу теплой кожей. Кэма охватило острое ощущение счастья.

Рассматривая соседнюю вершину, он крепко обнял подругу за плечо. Заглянув ему в глаза, она ткнула пальцем в сторону долины и спросила:

— Возьмешь меня с собой?

3

Незнакомец сказал, что его фамилия — Голливуд. Один Прайс счел нужным сострить:

— Как же, как же… Знавал я там кое-кого!

Пришелец вроде бы нахмурился. Трудно было сказать — наночастицы практически сгрызли юношу изнутри, адская боль делала его мимику судорожной и неопределенной. По виску расползлись бляшки и сыпь. Кожа вздулась в местах, до которых добрались насекомые, особенно на шее, где укусы слились в сплошную массу из трех отвратительных беловатых шишек. Тут не одна сотня летучих тварей поживилась.

— Я пришел отвести вас на наше место, — заявил Голливуд. В избушке воцарилось молчание. Гость опять нахмурился, не вставая с кровати, обвел окружающих взглядом. Парню не было еще и двадцати. Черноглазый, черноволосый, подтянутый, похожий на японца — настоящий калифорнийский мальчишка-серфер, растягивает слова на тамошний манер, вздергивает подбородок перед каждой паузой.

Он напоминал Кэму его собственных братьев, смуглокожих, но в остальном ничем не отличавшихся от соседей, коренных американцев. На западном побережье великая нация во всей красе проявила себя как плавильный тигель, смешав разные культуры в одну и приправив ее соусом из невиданных свобод и благополучия.

— На той стороне долины, — пояснил Голливуд, — у нас есть врач, сельхозинвентарь. И, это… куда больше свободного места.

— Почему? — спросила Эрин.

— Просто повезло.

В его широкой улыбке не было и намека на тревогу.

— Я не о том. Почему ты рисковал жизнью? Какая вам с этого польза?

Парень осторожно пожал плечами, но даже этот легкий жест заставил его зажмуриться от боли. Он, видимо, не раз прокручивал предстоящий разговор в мыслях.