Довлатов

(Пекуровская А. Когда случилось петь С. Д. и мне. СПб., 2001. С. 171)

Игорь Ефимов, писатель, издатель:

Можно сказать, что Сережа Довлатов искренне хотел любить нас всех — своих друзей и близких, — но неизбежная предсказуемость, повторяемость, рутина, обыденность проступали в каждом из нас — и его любовь, так нацеленная только на талантливость, умирала.

Он очень хотел любить себя, но и в себе обнаруживал те же черты, — и не мог полюбить себя таким, каким видел, каким знал.

Поэтому что бы ни было написано в свидетельстве о его смерти, литературный диагноз должен быть таков:

«Умер от безутешной и незаслуженной нелюбви к себе».

(Ефимов И. Неповторимость любой ценой // Малоизвестный Довлатов: Сборник. СПб., 1995. С. 449–450)

Андрей Арьев, писатель:

Если за кем-нибудь Сергей Довлатов и подглядывает, за кем-нибудь шпионит, то единственно за самим собой. Лишь прислушиваясь к себе, Довлатов научился замечательно слушать собеседников. А научившись, все-таки настоял на том, что за повествователем всегда грехов больше, чем за всеми остальными действующими лицами.

(Арьев А. Наша маленькая жизнь // Довлатов С. Собрание сочинений. В 3-х т. СПб., 1993. Т. 1. С. 6)

Людмила Штерн, писатель:

Рубинштейна, 23. Сейчас из ворот этого желтого дома появится Сергей Довлатов в коричневом пальто нараспашку, в шлепанцах на босу ногу, с ядовитой сигаретой «Прима» в зубах. Рядом семенит фокстерьер Глаша, метко названная Сережей березовой чурочкой. Когда Сережа куда-нибудь спешит, он несет Глашу под мышкой. Ему 26 лет, он худ, небрит и ослепителен. «Я достоин сострадания, — говорит он очередной влюбленной девице вместо приветствия. — Мать меня презирает, а Лена уже три дня не здоровается. Обе правы: я выбросил в окно пишущую машинку…»

(Штерн Л. Довлатов — добрый мой приятель. СПб., 2005. С. 18–19.)

Сергей Донатович Довлатов родился 3 сентября 1941 года.

Вряд ли год этот можно отнести к числу благоприятных для появления на белый свет. Но благоприятных лет русской истории было совсем немного, а те, что прикидывались таковыми, часто преподносили еще большие сюрпризы, нежели те, что изначально были отмечены катастрофой.

По рождению Довлатов принадлежал к очень узкому кругу ленинградской литературно-артистической богемы, которая сформировалась в двадцатые-тридцатые годы. Люди, составлявшие ее, не вступали в прямую конфронтацию с советской властью. Более того, большинство из них были так или иначе уверены, что общество, в котором они живут, в целом исполнено лучших намерений и, что называется, имеет неплохие перспективы, а напасти скорее обусловлены рядом досадных случайностей и неблагоприятных обстоятельств.

Юрий Герман, Вера Панова, Николай Черкасов, Ольга Берггольц, Николай Акимов, Григорий Макогоненко, Леонид Пантелеев, Геннадий Гор, Евгений Шварц — они еще помнили веселые двадцатые, и, конечно, им было нестерпимо душно в послевоенных сороковых. Эти люди умели ценить семейный уют и дружеское застолье. Дети были полноправными участниками всего того, что происходило в доме: чаепития, пирушки, игра в преферанс, розыгрыши…

Сережины родители не принадлежали к элите, но были, что называется, в нее вхожи (скажем, мать, Нора Сергеевна, актриса, близкая подруга Нины Черкасовой — одной из главных «гранд-дам» ленинградского культурного салона). С Сережиным отцом, режиссером Донатом Исааковичем Мечиком, она разошлась в 1949 году, и, оставив сцену, поступила на службу корректором. Сережа жил с мамой и пожилой няней-немкой, обожавшей своего воспитанника. Дом был открытым, хлебосольным: среди частых гостей — писатели, актеры, художники, режиссеры.

Ленинградцы, вернувшиеся в послеблокадный Ленинград, по-прежнему жили в коммуналках, отдельные квартиры считались редкостью. Но друзья Довлатовых вспоминают, что в двух комнатах, принадлежавших Норе Сергеевне, шла совершенно особая жизнь, ничем не напоминающая убогий коммунальный быт. Безденежье и тяжелая обстановка не помешали создать дом, в котором всегда была скромная, но вкусная еда, накрахмаленное белье, новые книги.

Довлатовы жили на улице Рубинштейна, в доме № 23. Сережа пошел в 206-ю мужскую среднюю школу на Фонтанке, которая находилась неподалеку. Послевоенные мужские школы в Ленинграде напоминали детдома. В них учились ребята из самых разных семей, у всех было очень нелегкое детство: одни пережили блокаду, другие — эвакуацию и возвращение в обескровленный город. У большинства отцы погибли на фронте. Для домашнего мальчика, каким был Сережа, попасть в подобную мужскую школу было серьезным испытанием. Сережа учился плохо.

В двух шагах от школы — Невский проспект, который уже в те времена приобрел название Брода (от английского «Бродвей»). Солнечная сторона Невского — подиум, по которому ходила «модная молодежь». Здесь кинотеатры, карманники, гостиницы, московские приезжие. Тот, кто вырос вблизи Невского, с детства начинал понимать язык города.

Для ленинградского старшеклассника, мечтающего стать писателем, каким был Сергей Довлатов в середине пятидесятых, выбор высшего учебного заведения был более или менее очевиден. Те, кто намеревался посвятить себя литературе, охотнее всего поступали в романтический Горный институт или на филологический факультет университета, где готовили не только лингвистов и историков литературы, но и будущих мастеров слова. Кафедру истории советской литературы возглавлял выпускник факультета известный писатель Федор Абрамов. Казалось, что филфак открывал своим студентам самую короткую дорогу в мир большой советской литературы.

Среди филологов всегда много вольнодумцев. Один из первых ленинградских журналов самиздата «Голубой бутон» был издан филфаковскими студентами за три года до появления Довлатова на факультете. Еще в 1952 году факультет был потрясен выступлением будущих поэтов филологической школы. Первокурсники М. Красильников, Э. Кондратов и Ю. Михайлов явились на занятие по истории русской литературы в косоворотках и сапогах, записывали лекцию гусиными перьями, а в перерыве стали демонстративно хлебать деревянными ложками тюрю, распевая «Лучинушку». Одна из преподавательниц упала в обморок, а кто-то из учащихся крикнул: «Это же троцкистско-зиновьевская провокация!» Отчисленные из университета, возмутители спокойствия были восстановлены в 1954 году и продолжили свои хэппенинги. В 1956 году, например, во время травли автора «Доктора Живаго», В. Уфлянд, М. Еремин и Л. Виноградов ночью написали на парапете набережной Невы: «Да здравствует Пастернак!».

Именно в это время, в середине пятидесятых, складывается поколение — круг сверстников. Все знакомятся со всеми. Самые красивые девушки, знаменитые остроумцы и эрудиты бродят по коридорам филологического факультета ЛГУ. Именно туда на финское отделение в 1958 году поступает Сергей Довлатов, еще не определившийся, поэт он или прозаик.

Глава 1

Наши

Действующие лица:

Людмила Александровна Лебединская, подруга детства Сергея Довлатова

Андрей Николаевич Черкасов, друг детства Сергея Довлатова

Дмитрий Николаевич Дмитриев, школьный друг Сергея Довлатова

Анатолий Давидович Нахимовский, школьный друг Сергея Довлатова

Валерий Владимирович Таиров, одноклассник Сергея Довлатова

Елена Евгеньевна Лунц, соседка Довлатовых

Андрей Юрьевич Арьев, писатель

Леонид Иосифович Копыловский, архитектор

Елена Давидовна Довлатова, вдова Сергея Довлатова

Людмила Николаевна Кравец, глава турфирмы «Элефант-тур», в 1970-е гг. — методист Пушкиногорского экскурсионного бюро

Валерий Георгиевич Попов, писатель

Ксана Донатовна Мечик-Бланк, сестра Сергея Довлатова

Владимир Иосифович Уфлянд, поэт и художник

Валерий Михайлович Воскобойников, писатель

Алексей Юрьевич Герман, кинорежиссер