Страница 6 из 10
Лев Славин вспоминал о том, как Илья Ильф отнесся к этому произведению:«В ту пору, когда Ильф был уже очень известным писателем, он прочел только что вышедшую книгу молодого тогда писателя Юрия Германа «Наши знакомые». Ильф лично не знал его. Но, услышав, что Герман приехал на несколько дней из Ленинграда, Ильф разузнал, в какой гостинице он остановился, и пошел к нему специально, чтобы сказать этому незнакомому писателю, как ему понравился роман и почему он понравился ему».
Книга, вышедшая первым изданием в 1936 году, стала, как теперь говорят, бестселлером. Видимо, это было то, что требовалось тогда читателю, – рассказ о них самих, об их надеждах на счастливую жизнь, о том, что даже в очень трудных обстоятельствах найдутся люди, которые помогут. Уточню, что речь тут идет не о влиятельном покровителе, не о вмешательстве в судьбу главной героини высокого начальства, отдавшего нужное распоряжение. Совсем не так – такие же, как она, простые люди приняли в свой коллектив, помогли встать на ноги, дали возможность почувствовать, что миром правят не злость и алчность, а доброта.
Здесь ненадолго я прерву рассказ о творческих достижениях писателя, чтобы разобраться в событиях, связанных с его личной жизнью. В 1936 году, как уже упоминалось, Юрий Павлович развелся со второй своей женой, чтобы сочетаться браком с Татьяной Риттенберг. Но вот оказывается, что непременным условием счастья молодых супругов стал еще один развод. А дело в том, что к моменту своего знакомства с писателем Татьяна Александровна уже была замужем и, более того, имела пятилетнюю дочь по имени Марина. Супругом ее был Николай Аронович Коварский – известный литературовед, позже он писал критические статьи о театре и кино. В послевоенные годы Коварский написал сценарии к таким популярным фильмам, как «Мать», «Мальва», «Сорока-воровка», «Капитанская дочка» и «Выстрел» – все это были экранизации литературных произведений русских классиков. Коль скоро Николай Аронович оказался вовлечен в круг лиц, так или иначе связанных с одним из героев этой книги, позволю себе рассказать о нем подробнее, тем более что его родная дочь стала приемной дочерью Юрия Павловича Германа.
После развода с Татьяной Риттенберг Николай Аронович остался один, но это продолжалось не очень долго. Так уж случилось, что в 1940 году был арестован известный карикатурист, сотрудничавший и с «Правдой», и с «Крокодилом», сделавший замечательные рисунки к книгам Ильфа и Петрова, Корнея Чуковского, Агнии Барто, Самуила Маршака и даже к «Дяде Степе» Сергея Михалкова. Это был сын донского казака Константин Ротов. Поводом для ареста стала якобы «антисоветская» карикатура, которую художник показывал своим коллегам, – об этом сообщил следователю ранее арестованный коллега Ротова, который таким образом хотел заслужить снисхождение властей. Вот как дочь Константина Павловича вспоминала о том жутком времени:«От нас все отвернулись, домработница ушла, телефон замолчал. Мы остались одни – я, еще ребенок, и молодая красивая мама без специальности. Но был один человек, роль которого в нашей судьбе трудно преуменьшить. Это театральный и кинокритик Николай Александрович Коварский. Он пришел к моей маме и предложил ей сменить фамилию, по сути, выйти за него замуж и удочерить меня – в маму он был влюблен давно. Только это могло спасти маму от ареста, а меня от детского дома».
Замечу, что тут Ирине Ротовой то ли изменила память, то ли она именно так называла отчима – Николай Александрович. На самом деле Коварский обычно представлялся как Николай Аркадьевич, это был его литературный псевдоним.
Еще один добрый поступок Николай Коварский совершил, когда помог мужу Ирины, в будущем знаменитому актеру Алексею Баталову. Кстати, тот также имел прямое отношение к Юрию Герману – в послевоенные годы Баталов снялся в двух фильмах по сценариям этого писателя. А помощь Коварского состояла в том, что Николай Аронович представил недавнего выпускника школы-студии МХАТ режиссеру Иосифу Хейфицу, который собирался снимать на «Ленфильме» фильм «Большая семья». С этого фильма и началось восхождение Алексея Баталова к вершинам популярности – впереди были роли в кинокартинах «Дело Румянцева», «Дорогой мой человек», «Летят журавли», «Девять дней одного года», «Дама с собачкой», «Москва слезам не верит». Кстати, если уж зашла речь о Хейфице, стоит привести слова благодарности в его адрес, сказанные Баталовым в одном из интервью:«Во МХАТе даже ведущие артисты годами сидели без ролей – для себя я такого не хотел. Поэтому я был абсолютно счастлив, когда позвали в кино… Я оставил Москву и уехал в Ленинград к Иосифу Хейфицу. После я снимался у других режиссеров, но Хейфиц сделал из меня актера, как папа Карло – Буратино. Взял одно полено из груды и вырезал из него Баталова – без Хейфица меня в моем нынешнем качестве бы не было».
Коль скоро речь зашла об этом кинорежиссере, приведу также мнение писателя Бориса Васильева: «Иосиф Ефимович Хейфиц один из тех, кто дает людям то, без чего им уже никак не обойтись: надежду, веру и любовь».
Завершая рассказ о Николае Коварском, упомяну, что после переезда в Москву он вошел в круг близких друзей Александра Галича, даже позволял себе называть поэта за впечатляющую внешность «еврейским Дорианом Греем». Однако рассказ о Галиче выходит за пределы этой книги.
Глава 3. Лапшин, Жмакин и другие
Вслед за романом «Наши знакомые» Юрий Герман написал повести «Лапшин» и «Алексей Жмакин». Если героем первой повести является сотрудник уголовного розыска Лапшин, то во второй главным персонажем становится вор-рецидивист, бежавший из мест заключения.
Драматург Александр Штейн отмечал, что эти две повести «написаны рукой истинного прозаика, мастера», приводя в своих воспоминаниях особо восхитивший его отрывок из повести о Жмакине:
«Партия была небольшая – восемь человек. Шли молча и быстро, чтобы не замерзнуть. Дыхание из пара на глазах превращалось в изморозь. Мороз был с пылью – пыльный мороз – любой бродяга тут начинает охать. И деревень не попадалось – только кочки, покрытые голубым снегом, да мелкие сосенки до пояса, не выше. Захотелось есть. Жмакин вытащил из кармана хлеб, но хлеб замерз – сделался каменным. С тоской и злобой Жмакин закинул хлеб подальше в снег. Под ногами все скрипело. День кончался. Ничего не было слышно, кроме мертвого скрипа, – ни собачьего бреха, ни голосов. К вечеру краски сделались фиолетовыми, – пыль сомкнулась в сплошной туман. Лица у всех были замотаны до глаз – у кого портянкой, у кого платком».
Честно говоря, благожелательное отношение Штейна к этому произведению, если судить по приведенному отрывку, мне непонятно. К примеру, я бы не сравнил этот отрывок с платоновскими рассказами – там действительно, что называется, высший класс, а здесь писатель находится всего лишь в начале долгого пути. На мой взгляд, мастерство Германа проявилось гораздо позже, когда он написал свою знаменитую трилогию.
Надо бы пояснить, что две эти повести Юрий Герман написал под влиянием знакомства с работником ленинградского уголовного розыска, впоследствии комиссаром, Иваном Бодуновым, которому позже Герман посвятил повесть-быль «Наш друг – Иван Бодунов». Герой этой были, прочитав про себя, сказал автору: «А ты мою личность не преувеличил? По памяти, был я нормальный сыщик и даже ошибался не раз». Но что поделаешь, в художественном творчестве не обойтись без преувеличений, иначе полотно живописца вполне бы можно было заменить красивой фотографией, а вместо повести предложить читателю биографию героя с приложением перечня раскрытых преступлений и копий судебных приговоров.
А вот как Александр Штейн описывал характер Бодунова:«Он тот самый обыкновенный человек, не «винтик», а самостоятельно мыслящая личность, сохранившая чистоту помыслов, веру в людей, в свое дело, которые и есть противоядие от всех возможных нравственных падений на крутых исторических поворотах».
Немудрено, что история этого человека была положена в основу двух повестей. Прототип главного героя диктовал автору и тот стиль, в котором он тогда писал. «Манера сжатая, выразительная, мужественная» – так охарактеризовал этот стиль восхищенный Александр Штейн. С этим, пожалуй, можно согласиться. Тем более что, в сущности, это все те же, любимые многими детективные истории, хотя бы и вышедшие за привычные пределы благодаря растущему мастерству писателя.