Страница 3 из 12
Но мама была непреклонна.
— Я этого не хочу, Боря. Именно — я! И никто другой. Как в военном городке. Зато подумай: каждую семью, каждого ребёнка я буду знать. И когда в ясли пойдёт, и когда в садик, и когда в школу.
И папа ничего не ответил, — по всему было видно, что мама права. Поднимается мама чуть свет, квартиру приберёт, завтрак приготовит, позвонит в регистратуру и обязательно поинтересуется: нет ли на её участке высокой температуры? Если есть — мама вначале к тяжёлому больному забежит, а уж тогда идёт в поликлинику и там принимает лёгких. Вечером мы собираемся все вместе. Я — на диване с книжкой, папа — у телевизора, Мотька — на ковре, мама — за столом с «историями болезни».
Сидим, занимаемся своими делами. Иногда мама сбегает на кухню — что-то у неё варится — и тут же назад. А Мотька даже головы не поднимет, разве поведёт ухом, покажет, что она мамино движение заметила. И вдруг… Сколько этих «вдруг» бывало в нашей жизни! — звонок в дверь. Папа повернётся в мамину сторону, — какая печаль в его глазах! Но поздно… Мама отодвинет стул, пойдёт в коридор как-то подчёркнуто спокойно. И начинается шёпот.
— Вы уж извините, Ольга Алексеевна, заболел Миша… Температура. Горит прямо, не могли бы вы взглянуть на мальчика…
— Конечно, конечно, — скажет мама.
— Я на работе разнервничался, в такую рань прибежал!
Папа буркнет:
— Ничего себе — «рань», половина двенадцатого! Люди спать ложатся…
А дело в том, что Мишкин дедушка администратор театра. Мама говорит, что дедушка Фешин человек хороший, но уже давно день перепутал с ночью — такая у него работа. Мишка говорит, что он дедушку почти не видит, им как-то не встретиться. Когда Мишка в школу идёт — дедушка спит. Мишка из школы — дедушка не проснулся. Мишка ложится спать, дедушка в театре. А дедушка Фешин пока в коридоре ждёт маму, с Мотькой общается.
— Извини, — говорит, — псинка, я конфетку забыл.
Мотька слово «конфетка» хорошо знает.
Мама кричит из другой комнаты:
— Не нужно! Мотя конфеты не любит.
Наконец дверь захлопывается, и мы остаёмся одни. В квартире без мамы пусто. Папа выключает телевизор, смотреть не хочется. Ходит по комнатам, вздыхает. На улице дождь, с ветром. Что-то гудит за окном, жалуется. Асфальт поблескивает от воды. Покачивается ближайший фонарь от ветра. Кружок света ходит по асфальту — кто-то будто бы подметает темноту светящейся метлой: вжик-вжик.
— Саня, спишь? — это спрашивает папа.
Тихонечко залезаю под одеяло. Мы не говорим друг другу, что ждём маму. Под одеялом начинают приходить в голову стихи. Они мне нравятся. Я повторяю их про себя, стараюсь запомнить.
Я просыпаюсь от яркого дневного света в комнате. За столом мама, она просматривает мои тетрадки.
— Небрежно! — вздыхает она. — Буквы глядят в разные стороны. Грязно. Я думала, Саня, ты станешь отличником. А теперь…
И вдруг мама начинает говорить совсем о другом…
— Знаешь, когда, я была в твоём возрасте, шла война. Ленинград находился в блокаде. Фашисты стояли недалеко от нашего дома, и мы, конечно же, не занимались. А мне так хотелось научиться писать…
Я слушаю маму. Хорошо бы она рассказала про булочку из дуранды, но она, кажется, сегодня говорить об этом не собирается. Я знаю эту историю наизусть. Я сам могу рассказать её всем.
Тогда моей маме только исполнилось семь лет, а меня, говорят, ещё не было, хотя как это могло случиться — представить трудно. Фашисты стояли под Ленинградом. Они забрасывали город снарядами, требовали, чтобы ленинградцы сдавались. Но ленинградцы и не думали сдаваться.
А в нашей квартире вот что было… Моя бабушка работала в госпитале врачом-хирургом. Говорят, у неё были золотые руки. Стоило бабушке прикоснуться к ранам, как раны наших солдат заживали. Несколько раз бабушка получала ордена за боевые заслуги, и у нас есть портреты: бабушка с орденами, как генерал.
Однажды бабушка пришла домой, где её давно уже ждала моя мама и мамина старшая сестра тётя Надя.
— Девочки! — сказала бабушка. — На фронте всё тяжелее, и бойцы просят меня приехать. Вам придётся остаться одним дома.
Бабушка поцеловала маму, потом тётю Надю, взяла вещи и пошла к машинам, которые уже подъехали к дому. В машинах сидели солдаты и матросы.
— Бейте фашистов! — кричали девочки. — А о нас не беспокойтесь.
Так и остались девочки одни в большой квартире. Они постелили под письменным столом матрасик, так, казалось, спасаются они от бомбёжек. А Ленинград находился уже сотни дней в блокаде… Люди умирали от голода. В один прекрасный день пришёл к девочкам с фронта матрос и передал им, что наши войска собирают силы, чтобы разгромить и уничтожить фашистов.
— Мы должны победить, — сказал матрос. — Другого пути нету.
И он пошёл в город, передавать приветы другим детям.
А девочки в это время решали испечь для своей мамы лепёшки из дуранды. Это всё, что у них было. Что такое дуранда, я точно не знаю. Мама говорит, что очистки от зёрен. Если их размочить — есть можно. Но холодными они превращаются в камень. Девочки поджарили размоченную дуранду на сковородке и отдали два чёрных камушка-лепёшки матросу, чтобы он передал гостинец их маме, моей бабушке. Что же дальше? Матрос вошёл в походную врачебную палатку. А там моя бабушка перевязывала раненого комиссара. Матрос подождал, когда она закончит, и протянул ей гостинцы от дочек.
— Лепёшки из блокадного Ленинграда. Подарок от дочек нашего доктора, — пояснил матрос комиссару.
— Дайте мне, — попросил комиссар и долго разглядывал эти странные гостинцы. Губы комиссара сжались, глубокая складка пробежала по его переносице.
И тут началась артиллерийская канонада. Земля сотрясалась. Все понимали: мы наконец переходим в наступление.
Вдруг комиссар появился перед войском.
— Друзья! — сказал комиссар. — Сейчас мы пойдём в наступление. Жизнь или смерть, другого пути нету!
Он разжал ладонь и показал две чёрные лепёшки:
— Эти камушки, два пирожка, спекли дочки нашего доктора в блокадном Ленинграде. Лепёшки из дуранды.
И комиссар положил одну лепёшку на камень и разбил её на мелкие крошки прикладом. И каждый матрос и солдат брали у него по крошке и ели.
— За Родину! — крикнул комиссар. — За девочек! За их счастье!
Странное дело! Силы прибывали у солдат и матросов. Их руки крепче сжимали винтовки. Враги стреляли из пулемётов. Вокруг рвались снаряды. Но воины шли вперёд. Никто не падал. Наших солдат и матросов кто-то словно заколдовал от смерти. Страх прошёл по фашистским окопам.
А наши войска шли вперёд. И там, где они проходили, начинала расти трава, на голой земле расцветали цветы, листья распускались на деревьях, весело щебетали птицы.
— Мир! Мир! — говорили освобождённые люди.
А бабушка отламывала крошки от второй лепёшки и давала нашему войску перед новыми боями. Но для себя бабушка забыла взять крошку. И под Берлином фашистская пуля попала, говорят, ей в самое сердце.
Звонок давно прозвенел, а Галина Ивановна ещё не пришла из учительской. Мы с Мишкой Фешиным стали сверять задачки. Мишка говорит, что он задачки щёлкает как орехи. Я тоже щёлкаю. Но мне больше нравится чтение.
Захлопали крышки парт — вошла Галина Ивановна, оглядела колонки и сказала:
— Мне бы очень хотелось, чтобы ребята нашего класса имели общественные обязанности. Проведём маленькое собрание…