Апология

IIIУходят ночи призраки.Прощайте, не до вас,и утро входит близкоев умытый круглый глаз.Так снова совмещаетсярисунок бытияс вчерашним обещаниемвозврата в Мир и Я.Мы заполняем сызновавсе контуры свои,мы вызволены — вызваныиз сонной колеи,в которой исчезали мы,какой-то были срок,и не оттуда ль залитанам чернота в зрачок?IVНеведомо где были мы,мне не пересказатьнежитое бессилие,что нежило глаза,что я впритык разглядывалдо голубой зари,скитался и разгадывалпод веком изнутри.И нерадивым школьником —учеником тоски,я провожу угольникомпо ужасу доски.Не знаю, как я выкручусь,какой я друг ночам…Когда-нибудь я выучусьбессмысленным вещам.VКто помнит контур смазанныймучительной земли,селеновыми фазами очерченной вдали?— И загремели крышками,вставая в полный рост,мы их подсказки слышаликак излученья звезд.Их пальцы в кляксах двигалиськ тому, что было ртом,их жизнь клубилась выдохомна воздухе крутом.Не небо — синь еловая,в нее белым-белоуходит «бестолковоепоследнее тепло".VIРавнина, даль безмолвная,забор, а там — простор,земля зеленокровная,без звука разговор,вся выглаженно-плоская,зеркальна и странна,свинцовою полоскоюнад нею — тишина.Дыхание оборвано,за битвой этажей,а здесь — пространство сорноев обломках падежей.И не хватает воздухавдохнуть, шагнуть сейчасна улицы раскосыев разрез глядящих глаз.VIIБеззвучные известиябезжизненных полей,как бедные предместияи мерзость пустырей,сюда не знают выходаиз собственных границ —огромным общим выдохомотсутствующих лиц.И дерзкая забывчивостьпроснувшихся честна,нахмурена, улыбчива,уступчива, ясна.Дыхания сцепления,тепла опрятный дым,неровные движенияпо лестницам крутым.

20 июня 94

КИНОТЕАТР «ВСТРЕЧА»

IНочь облегла, колеблется неба каштановый бархат,на дребезжащем троллейбусе едем вдоль черного парка.Окна в молочном наросте греются нашим дыханьем,плещут туманные крылышки каторжного уюта.Плохо стоять в темноте деревьям посмертным изданьем.Жизнь в переулках гремит битой посудой.IIМесяц декабрь и железный мороз нелюдим.Если есть человек — он как мы,он бредет через срезанный сон, через вежливый дым.Он в тяжелой одеждепокроя Усть-Кут и Нарым.Он руки засунул в карманыи кажется всех потерявшим.Он держитдыхания образ туманный,чуть влажный,папиросным цветком голубым.Есть у него два билетасинего цвета,типа «мне Родина снится»,один он кому-то продаст,если нет — он шапку положит на свободное рядом сиденье.Тепло его головыулетучится в сумраке млечном,по которому скачут убийцыи свистят безопасные пули.IIIУ кассирши стрелковые были перчатки без пальцев,она хорошо отрывала билеты.Обращенье к мужчинам: «Мужчина!»,а к женщинам только «гражданка…»Глаза — два пограничника на советско-монгольской границе.… прыйтулив к каменюге Павло карабин:— Спасибо, Джульбарс, шо прийнес мне зеленую эту хвуражку,пусть клыками помял козырек,дай, красавица, белую ляжку,для тебя я припас пузыреки надраил гвардейскую бляшку.…Розенбаум зудит, что «продрог»…Юнга тщательно производит отмашкуи мелькает-мелькает над палубой белый флажок.

янв. 90

ПОДВАЛ

Уходит вниз стена в засохших язвахк живущим под землей,в подвалах пахнущих мышами.Свет маленький, как родинка, в окнебесцветные травинки греет.Они укрупненывниманьем настороженным ребенка,боящегося их исчезновенья,потери линий, липкой пустотынеосвещенного пространства,его подстерегающего всюду.На поворотах лестниц затхлый воздухиграет серым черепом своим:то ниточкой гнилой его потянет,а то подбросит, расколов пинком.Что мне мерещится за этим спуском,который, может, быть всю жизнь продлится,кого внизу я встречу?Вот проходитнаполненная временем старуха.Младенец толстый шлепает босыминогами по огромным половицам.И грязный кот, как сморщенная тряпкалежит в углу и сохнет.На меня уставились все трое.Мне хочется уйти отсюда,но лестницы широкие ступеникуда-то провалились. Я впередиду и сразу попадаюв какой-то узкий, страшненький коридор,набитый скарбом, все в чехлах из пыли.Здесь по-другому, кажется, темноот лампочки в янтарной паутине,и двери в клочьях ваты, из клеенкиторчащей, будто когти их скреблиневедомого зверя, но и онне уцелел.