Ботинок

- Без тебя не хочется, - отвечала Кристина.

- Это никуда не годится, - говорил Мишель, стараясь скрыть свою радость. - Дай поцелую!

Мишель наклонил голову Кристины и поцеловал в губы. С тех пор, как Кристина позволила Мишелю не надевать ботинки артиста Фалина, делавшие его выше ростом, целуя, он вынужден был либо вставать на цыпочки, либо притягивать Кристину к себе.

На работу Мишель являлся бледным, невыспавшимся, но счастливым. Товарищи по работе понимали и завидовали ему.

***

Однажды после очередного спектакля, артистов и технический персонал, занятых в мюзикле "We will Rock you", попросили остаться. К собравшимся вышел продюсер Баранов. Ядовито улыбаясь, он объявил, что сегодня был последний спектакль, и что завтра начинается демонтаж реквизита. Зал загудел:

- Что случилось? Почему не предупредили заранее? Что с нами теперь будет?

- Спокойно, господа! Отвечу всем по порядку. Театр Эстрады расторгнул с нами контракт, - трагическим голосом сказал продюсер Баранов. - Позиция театра понятна: за полгода мы не сделали ни одного аншлага! Если быть до конца честными - наш мюзикл провалился. Вы хотите знать, в чем причина провала? Прежде всего, в том, что никто не мог предвидеть, что московская публика не доросла до жанра мюзикла и вообще до европейской культуры. В провале есть и наша вина: игра артистов оставляла желать лучшего, иногда присутствовала откровенная халтура. В итоге, мы не собрали денег, на которые рассчитывали. Заработанного едва хватит, чтобы расплатиться с англичанами и с театром Эстрады за аренду зала.

- Простите, - спросил Мишель, - А нам Вы собираетесь заплатить?

- Обязательно заплачу, - раздраженно ответил Баранов. - Но не сейчас, а позже. Мюзикл переезжает в Санкт-Петербург. У меня подписан новый контракт. Мне дали площадку при условии, что будут наняты местные артисты. И нечего на меня так смотреть. Да, я подписал кабальный контракт, но пошел на это ради вас. В Санкт- Петербурге публика не так консервативна, как в Москве. Там мы заработаем, и я рассчитаюсь с каждым из вас полным рублем. Надеюсь, на этот счет ни у кого нет сомнений. Всем ясно?

- Простите, как раз есть сомнение, - сказал Мишель. - Я, например, полгода вкалывал. За просто так, получается? А что, прикажете, сказать моей жене. У меня дома нет ни копейки. Ребенка нечем кормить!

- У Вас есть ребенок?

- Ещё нет.

- Не морочьте мне голову. Всем тяжело. Понимаю и сочувствую. Но что же делать? - развел руками Баранов.

- В этих случаях порядочные продюсеры продают имущество, но с людьми рассчитываются, - заявил Мишель.

- Что? - взвизгнул Баранов. - Вы мне предлагаете, продать машину, дом, квартиру? Ну, ты и наглец, Мишель! На твоем месте я вообще бы молчал в тряпочку! Хамство какое! Все знают, что ты работал из рук вон плохо. То занавес не откроется, то свет вырубится! Не было дня, что бы на тебя не жаловались. По-хорошему тебя давно нужно было выгнать. Не хотел говорить, но теперь скажу: провал мюзикла целиком на твоей совести. Видеть тебя не хочу. Уйди с глаз моих.

Мишель посмотрел на сидящих в зале товарищей. Ни одного сочувствующего взгляда! Только холодная тишина.

- Мне уйти? - растерянно спросил он.

- Уберите этого типа! - неистово заорал продюсер Баранов.- Вон отсюда!

Мишель вышел из зала. Не чувствуя ног, он подошел к огромному окну и прислонился лбом к стеклу. Он был раздавлен. Идти домой без денег он не мог.

Больше всего расстраивала правота Баранова. Техника, за которую отвечал Мишель, оставляла желать лучшего и действительно постоянно ломалась. Отчасти это происходило по вине Мишеля. Он не мог сосредоточиться на работе. Он думал только о двух вещах: как смыться домой так, чтобы никто не заметил; и о том, как побольше заработать. Кристина становилась по особенному ласковой только при виде денег.

Часть 24. Изгой.

Веревкин-Рохальский сидел за столом с выражением острой зубной боли. Напротив, на краюшке стула, пристроился Мишель.

- Не понимаю, почему я не могу вернуться в родной театр? - спрашивал Мишель, глядя куда-то в сторону. - Из театра меня никто не увольнял. У меня аховое положение: дома - ни копейки. Если бы у меня был ребенок, его нечем было бы кормить.

- Причем тут ребенок? - устало отвечал Веревкин-Рохальский, - Пока ты на стороне халтурил, чемоданами деньги загребал, мы были тебе не нужны. Ты ни разу не пришел, не поинтересовался, как мы тут крутимся, как выживаем. А мы задыхались: рук не хватало. на твое место я вынужден был взять другого человека.

- Ну, не знаю, не знаю.

- Он не знает! А я знаю, что поступить по-другому было нельзя. Что теперь прикажешь с этим человеком делать? Выгнать? А он, между прочим, не мальчик. И у него, в отличие от тебя, реальный ребенок есть и, кажется, не один.

Мишель тяжело вздохнул и сказал:

- Мне всё понятно: я единственный, кто осмелился сказать Баранову, что он сволочь, и теперь ни один театр не хочет со мной иметь дело. Наверное, это простое совпадение? Видит Бог, я не хотел приходить в театр, которому отдал 15 лет жизни, наивно полагая, что вы сами позовете меня. Ждал и не дождался. Я вот, наступив себе на горло, являюсь сам. И что же? Театр не только не хочет помочь, но толкает меня в пропасть.

- А вот этого не нужно! - воскликнул Веревкин-Рохальский. - Не нужно все валить с больной головы на здоровую. Силком в эти мюзиклы тебя никто не тащил. Теперь поздно искать виноватых. Сочувствую, но ничем помочь не могу. Вакансий в театре нет. Приходи месяца через два, там видно будет.

- За два месяца моя семья сдохнет с голоду.

- Халтурил с утра до вечера и не сделал накоплений? Быть такого не может! Не нужно было с Изюмовым ссориться.

- С Изюмовым я не ссорился. Это моя теща выгнала его со свадьбы. Между прочим, от моей халтуры Вам тоже кое-что перепадало.

- Во-первых, не мне, а театру. На этот счет у меня есть все необходимые документы. А во-вторых, это продолжалось всего пару месяцев, а потом все твои денежки прикарманил твой бывший дружок, Изюмов. Все вопросы к нему. И хватит об этом.

Мишель встал. Глаза его сверкали гневом.

- Хорошо, я уйду, и вы меня никогда больше не увидите, - сказал он. - Пусть останется на Вашей совести, что в трудную минуту Вы не протянули руку помощи человеку, находящемуся на краю гибели.

- Фу, Мишель, опомнись! Какая гибель! В Москве около сотни театров. Ну, хорошо, ежели так желаешь, я, пожалуй, могу объяснить, почему с тобой никто не хочет работать. Объяснить? - спросил Веревкин-Рохальский и покраснел, как краснел всегда, собираясь сказать человеку неприятную правду.

- Объясните, если сможете, - насупился Мишель.

- Без обид?

- Какие могут быть обиды, говорите.

- Ну-с, хорошо. Раньше ты был творцом. Во главу угла ты ставил работу. Тебе был интересен конечный результат. И ты его достигал, несмотря ни на что. Режиссеры доверяли твоему вкусу. А теперь что? А теперь у тебя одно на уме - срубить бабки и слинять под бочок к любимой женушке.

Работа тебе до лампочки. Скажешь - сделаешь, не скажешь - не сделаешь. Кому такой работник нужен? Никому! Не смею судить, но на тебя дурно повлияла женитьба.

- Что же мне делать?

- Хочешь вернуться в театр - разведись.

- Спасибо, с этим я разберусь как нибудь сам, без посторонних, - ответил Мишель.

Он поднялся и направился к выходу.

- Я предупреждал - без обид, - крикнул ему вслед Веревкин-Рохальский.

Мишель был уже за дверью, когда Веревкин-Рохальский остановил его:

- Постой, Мишель! Черт с тобой. Я почему-то чувствую угрызения совести. Хочешь со мной поработать в Кремле на концерте, посвященном Дню милиции?

Мишель растерянно улыбнулся.

- Монтировщиком! Только монтировщиком! - фальцетом выкрикнул Веревкин-Рохальский.

Своей мягкотелостью он остался недоволен.

***

Мишель выложил на стол пачку стодолларовых купюр, и рядышком аккуратно пристроил полоску синей бумажки.