Страница 25 из 128
Как ни странно, но в Прибалтике, в Каунасе, Моисеев встретил женщину, которая в 1976 году родила ему сына — Амадея. В том же городе Моисеев вскоре познакомился еще с одной женщиной, которая вскоре круто изменила его судьбу, — Аллой Пугачевой. Их первая встреча произошла в 1975 году в ночном клубе «Орбита», где тогда выступал Моисеев. Пугачева зашла туда случайно, будучи с дочерью в гостях у родителей своего бывшего мужа Миколаса Орбакаса.
Б. Моисеев вспоминает: «В ресторане сидит тетка. Мне говорят: «Вот она, звезда». Я сел напротив и посмотрел ей прямо в глаза… В ней было что-то сумасшедшее, какой-то напор, какой-то порыв…»
После этой встречи пройдет каких-то пять лет, и судьба вновь сведет Моисеева и Пугачеву вместе. На этот раз местом встречи станет знаменитое варьете в Юрмале «Юрас перле». К тому времени Моисеев из рядового артиста превратился в главного балетмейстера Государственного балета Литовской ССР (до этого он танцевал в Государственном ансамбле Литвы «Тримитос» в Вильнюсе), однако его главная мечта — покорение Москвы — не оставляла его ни на минуту. И благодаря Пугачевой ему удалось ее осуществить.
Б. Моисеев вспоминает: «В 80-м году совершенно случайно я танцевал в Юрмале, в шоу, где, кстати, принимала участие и Лайма Вайкуле. Алла меня заметила. Она была там с Болдиным, Резником, его супругой Мунирой и Раймондом Паулсом. В силу какой-то моей экстравагантности они к Алле меня тогда подпустили, и я начал издалека, так, чтобы привлечь ее внимание. У меня тогда был такой номер «Синьор Ча-ча-ча» — я выходил, держа в зубах огромную розу. И вот я вышел с этой розой, поцеловал ее и бросил Алле на стол. Она так захотела поймать этот цветок, что только какая-то добрая случайность не позволила ей всем телом рухнуть на пол этого клуба.
Я думаю, она вспомнила ту каунасскую встречу. Потом ко мне подошел Болдин и сказал, что я очень понравился Алле, что она собирается делать новую программу… «Давайте созвонимся, может быть, так получится, что Алла пригласит вас работать в Москву». В то же время я получил приглашение от Паулса работать в шоу у Лаймы. Раймонд решил в то время потихоньку заниматься ее карьерой, ее репертуаром. Но как бы ни была хороша, изящна и мила Лайма — это не Алла Пугачева. Алла — это неповторимое явление природы…»
Через некоторое время после этой встречи Моисеев на свой страх и риск приехал в Москву с собственным шоу, которое он показывал в Олимпийской деревне. Вот как он сам вспоминает те дни:
«В то время я был уже звездой в Литве, два раза в неделю имел свою телевизионную передачу и каждую неделю танцевал там новую программу. Когда я появился в Москве, коммунисты меня не хотели. Гомосексуалист — раз и еврей — два. Этот шлейф тянулся за мной, хотя никто меня ни с кем не видел… А я тогда был дико влюблен в своего коллегу, в танцора. Сейчас он живет в одном маленьком белорусском городе. Нам приходилось скрываться только для того, чтобы подержаться за руки. Это было очень грустно. Но в то же время на всех тех коммунистических приемах находился какой-нибудь начальник, который обязательно хотел посидеть рядом со мной… Я вспоминаю конец 70-х… Эти коммунисты и комсомольцы водили танцоров в бани и трахались там. Их страшно тянуло на все это! И мы, молодые мальчики, играли в их игры. Нас заставляли это делать, нас запугивали…
На каждой комсомольской пьянке находился «террорист», любитель красивых тел молодых мальчиков. Это ни для кого не было секретом, это все знали. Я помню один из приемов в зале «Орленок», там сейчас — «Русская Тройка». Они мне кричали: «А ну, Боряшка, станцуй голым!» И я раздевался, чтобы потом поехать, допустим, на Дни комсомола на Камчатку или в Тунисскую республику. Потому что хотелось жить, хотелось, чтобы мое искусство было доступно всем…»
Вскоре Моисеев действительно получил приглашение от Пугачевой и вместе со своим трио «Экспрессия» был зачислен в ее коллектив. Более того, Моисеев стал не только членом пугачевской труппы, но и другом ее семьи. Когда из-за творческой загруженности Пугачевой и проблем со здоровьем ее матери — Зинаиды Архиповны — встал вопрос о том, с кем ехать отдыхать в Сочи ее дочери Кристине, решено было отправить ее именно с Моисеевым. Согласитесь, такое дело постороннему человеку Пугачева вряд ли бы доверила. И Моисеев прекрасно справился с этим поручением: Кристина вернулась домой прекрасно отдохнувшая и загоревшая.
Дебют Моисеева и трио «Экспрессия» в составе пугачевского коллектива состоялся в программе «Пришла и говорю». Дебют был признан удачным, однако вскоре из Министерства культуры пришло строгое указание: «Убрать ЭТО из программы!» (под ЭТИМ, естественно, подразумевался Моисеев). Пугачевой не хотелось лишать свою программу столь экстравагантного трио, поэтому она пустилась на хитрость — заставила Моисеева отпустить бородку, чтобы выглядеть более мужественно. Как ни странно, но чиновников из минкульта эта «поправка» вполне удовлетворила и проблема была благополучно решена.
Творческий альянс Моисеева с Пугачевой продолжался чуть больше семи лет, после чего распался. Почему? На этот счет существует две совершенно противоположные версии. По одной из них, Моисеев ушел от Пугачевой со скандалом из-за творческих разногласий, по другой — без всякого скандала под давлением внешних обстоятельств. Причем обе эти версии излагает в ряде своих интервью сам Моисеев. Послушаем эти признания.
«Собеседник», октябрь 1997 г.: «Я уходил со страшным скандалом — десять лет с ней (Пугачевой. — Ф. Р.) не разговаривали, вот только недавно снова начали общаться…»
«Мир новостей», декабрь 1997 г.: «Когда я разругался с Аллой и ушел из ее коллектива, мне не хотелось жить. Но я все-таки превозмог себя. И в этом мне помогло мое вечное желание быть звездой. Мое вечное тщеславие и вечный поиск…»
«Московский комсомолец», март 1998 г.: «Может быть, наступило время, когда захотелось стать самостоятельным. Я перешел планку «актер второго плана», потому что понял: мне есть что сказать. И так случилось, что группа собиралась в Индию — я уже руководил «Рециталом», — и мне сказали: «Ты не поедешь». Якобы я не прошел комитетские органы. Я думаю, сыграл роль мой дух космополитизма, который я никогда не скрывал. И я видел, как Алла переживала. И как она тянула (за что я ее очень уважаю) с этим честным разговором. Я все понял и тихо, без скандала ушел. И начал свою карьеру…»
И все же черная кошка между Моисеевым и Пугачевой тогда пробежала. Потому что многочисленные очевидцы происшедшего утверждали, что оба артиста действительно перестали друг с другом разговаривать. О том, какими были их отношения после этой размолвки, говорит и такой факт. «Стоит Богдан Титомир со своей шоблой 13-летних, и она (Пугачева. — Ф. Р.) ему говорит: «Познакомься! Это — главный педрила страны!» Для меня это было унизительно. Перед кем она сняла шляпу?! Она меня опустила этим, как в тюряге…» — рассказывает Моисеев.
Однако пройдет всего каких-то шесть-семь лет, и добрые отношения между Моисеевым и Пугачевой вновь восстановятся. Но вернемся в конец 80-х.
В 1989 году Моисеев на два с половиной года уехал в Италию, в Милан. Артист вспоминает: «Окна моего пансионата выходили на театр «Ла Скала», это самый центр Милана, и я видел, как занимался Нуриев. Тогда же я познакомился с примой труппы Нуриева. Парень этот был из Москвы, я не буду называть его фамилию, мы сдружились, и я стал вхож к Нуриеву. Это не значит, что мы ужинали вместе и просыпались утром вдвоем, близок с ним я не был никогда. Он был сверхгениален, и я горжусь тем, что дома у меня хранится его личный автограф и его тикет (билет)».
Во время пребывания Моисеева в Италии на родине артиста скончалась его мать. Однако никто из родственников Моисеева не сообщил ему об этом печальном событии, и он узнал об этом уже после того, как состоялись похороны. Б. Моисеев вспоминает:
«Связи с братьями я, к сожалению, не поддерживаю: я имею на них глубокую душевную обиду. Я провел два с половиной года за границей, не знал о маминой кончине… Они неправильно поступили: стали делить ее и мою мебель (я был одним из главных наследников), продавать за бесценок квартиру и хоронить на православном кладбище, к которому я не имею претензий, но на еврейском кладбище, рядом, — весь род ее, братья, сестры, которые тоже были раздавлены, унижены той системой, потому что они были евреями… Для меня ее православные похороны были большой обидой, сейчас я должен найти время, чтобы перенести ее к родителям, туда, где будет и мой последний приют…»