Страница 5 из 32
«Через пару дней я зашел на радио заполнить какие-то документы, и секретарша мне говорит: «Хотите увидеть вашу будущую исполнительницу? Вон в углу за роялем сидит». Я посмотрел – действительно сидит, разбирает мои ноты и что-то вполголоса напевает. Автор текста толкнул меня в бок: «Ты посмотри, что нам подсунули – да у нее совсем голоса нет…» – «Ладно, отвечаю, посмотрим».
Потом, конечно же, не выдержал и явился на запись. Притаился, чтобы она меня не увидела. В студию вскоре пришла Алла и начала петь. Вот тут я обалдел…»
Обалдел не только Шаинский, но и большинство радиослушателей, которые спустя некоторое время стали свидетелями премьеры этой песни. Спустя несколько дней редакцию «Доброго утра» уже завалили письмами, в которых «Как бы мне влюбиться?» была названа песней месяца. Трифонов ликовал. То же самое и Шаинский, который тут же написал для новоявленной звезды очередную песню – «Не спорь со мной». И она тоже стала победителем того же конкурса – «Песня месяца».
Между тем ложку дегтя в бочку меда внес Союз композиторов, который отправил на радио депешу, где выражалось возмущение вопиющим фактом, что не член их организации второй раз побеждает в престижном конкурсе. «Это все подтасовка!» – делали вывод в Союзе композиторов. На радио струхнули. И предложили Шаинскому отказаться от первого места в обмен на хорошее отношение в последующем. Композитор отказался. В итоге этот конкурс вскоре прекратили. А Пугачеву главный редактор музыкального вещания запретил даже на пушечный выстрел подпускать к радио. Но радийщики здесь проявили принципиальность: приводили ее на записи ночью, когда все начальство разъезжалось по домам. Правда, мама певицы была не в восторге от этих полуночных записей. Она возмущалась: «Да как же можно девчонку на ночь отпускать? Что это за радио такое? Куда смотрит комсомольская организация?» Но, поскольку за каждую запись Пугачевой платили по две ставки – 10 рублей, что было неплохой прибавкой к семейному бюджету, роптать на эти ночные отлучки мама юной певицы вскоре перестала.
Вспоминает Д. Иванов: «Мне было так забавно видеть, как она слушает нас, открыв рот. Трифонов же просто за ней ухаживал. Он бывал у нее дома, познакомился с родителями. Правда, Алла не отвечала ему взаимностью. Но и он любил ее, наверно, не столько как женщину, а как какое-то свое творение. Он даже немного учил ее петь. Говорил, например: «Вот здесь не надо обертонов, пой «белым звуком»…
У нас с Трифоновым был своеобразный бзик – уберечь будущую звезду от случайных связей. Например, композитор мог предложить песню через постель. Мы с Володей за Алкой слегка подслеживали: туда ли пошла, с тем ли человеком общалась. Короче, пасли. Например, Алла говорила: «Я встречаюсь с Вадимом Гамалией. Он хочет показать мне новую песню». Был такой очень популярный композитор. А уж до женщин какой ходок! (Его давно уже нет в живых: убили прямо на улице Горького.) Ага, соображали мы, Вадик – человек непростой. И своими тайными тропами чапали следом за Алкой!»
Следующяя песня, с которой связана очередная громкая история в жизни Аллы Пугачевой, называлась «Великаны». Песня входила в репертуар тогдашней звезды советской эстрады ленинградского певца Эдуарда Хиля. Но поскольку ее автором был приятель Иванова и Трифонова, то они уговорили его дать спеть свое творение и Пугачевой. За бутылку водки договорились со звукорежиссером и ночью записали песню. Причем один куплет пел Хиль, другой – Алла. Но этот вариант песни продержался недолго. Когда ее в таком виде услышал по радио Хиль, его возмущению не было предела. «Да как вы смеете! – бушевал он. – Меня, популярного исполнителя, ставить на одну доску с какой-то безвестной девчонкой!» Говорят, когда про это рассказали Пугачевой, она расплакалась. А потом, вытерев слезы, сказала: «Ну, ничего, я ему еще докажу. Я буду популярнее его!..» Вряд ли те, кто слышал тогда эти слова, в них поверили. А ведь они сбудутся. Только до этого момента еще добрых десять лет.
Еще один подобный скандал произошел летом 1966-го, когда режиссер «Доброго утра» Лев Штейнрайх включил Пугачеву в состав участников концерта-«солянки», проходившего в саду «Эрмитаж». Пугачева оказалась практически единственной малоизвестной артисткой в этом концерте, что жутко не понравилось некоторым участникам-мэтрам. Как вспоминает Д. Иванов: «Какой же жуткий скандал разразился, когда об этом узнали корифеи… Ладно уж, не стану называть имен тех, кто заходился в истерике, требуя вышвырнуть за ограду эту… как ее… Пугачеву. Сама она стояла в двух шагах от эпицентра этого позорнейшего урагана с лицом, выражавшим не то «сейчас пойду и повешусь», не то «а пошли вы все…», короче, концерт был под угрозой срыва.
– Ребята, я не могу! – сказал нам белый как мел Лева Штейнрайх. – Мне самому она нравится. Но гляньте на них. Они же меня сожрут заживо!
– А мы? – спросили мы.
Лева побледнел еще больше, хотя уже, казалось, дальше некуда, и крикнул страшным фальцетом:
– Пугачева будет в программе!
Корифеи испуганно отошли в кусты.
А потом на сцену вышла Пугачева… В те времена не было никаких цветных дымов, лазерных лучей и взбесившегося полуголого балета. Глуховатый рояль и одиноко торчавший микрофон – вот и вся атрибутика. И печальная девочка, никак не одетая, никак не выглядевшая… Ладно бы еще она вышла со своим популярным «Роботом», так нет же! Она решилась исполнить песню Бориса Савельева на стихи Инны Кашежевой «Я иду из кино»…
Я знал эту песню, совсем не годящуюся для людей, пришедших развлечься воскресным вечерком. В ней говорилось о девочке, увидевшей в старой хронике отца, погибшего на войне. С первых же слов зал удивленно притих. Я ни звука не услышал из зала и тогда, когда песня закончилась. А потом был настоящий обвал. Пугачеву не хотели отпускать, требовали песню на «бис», требовали «Робота»…»
Благодаря своим приятелям с радио Пугачева стала вхожа в Театр на Таганке. Там она пересмотрела чуть ли не весь репертуар, а также была введена в тамошнюю тусовку. Она общалась с Владимиром Высоцким, Борисом Хмельницким и другими ведущими артистами театра, которые относились к ней как к товарищу. Был момент, когда Высоцкий пристроил ее в один из спектаклей – Пугачева сыграла крохотную роль в массовке, продефилировав по сцене из одного конца в другой. Однако никакого романа между нею и Высоцким не было и в помине.
Вообще постоянного парня у Пугачевой в те годы еще не было. Хотя нравилась она многим и в училище, как мы помним, она «романила» направо и налево. Но все эти увлечения быстро заканчивались. Один из ее тогдашних кавалеров – некто Александр Николаев – был так сильно влюблен в рыжеволосую певицу, что посвящал ей свои стихи. Кстати, много лет спустя, разбирая свой архив, Пугачева обнаружит эти вирши и на одно из них даже напишет песню, которая станет шлягером – «Я тебя поцеловала».
Одно время за Пугачевой ухаживал даже космонавт Герман Соловьев, с которым она познакомилась во время своей первой гастрольной поездки с радиостанцией «Юность» в Тюмень (об этой поездке речь еще пойдет впереди). Когда они вернулись в Москву, космонавт стал приглашать Пугачеву на различные мероприятия, даже познакомился с ее родителями. Но дальше обычных ухаживаний дело у них так и не пошло, хотя мама Аллы просто спала и видела, чтоб ее дочь вышла замуж за человека такой романтической профессии, как космонавт. «Ведь не эстрадник какой-то», – часто приговаривала Зинаида Архиповна. Но на дочь эти причитания никакого впечатления не произвели. В итоге это увлечение Пугачевой быстро закончилось.
Как поведает много лет спустя сама певица, она и женщиной станет не благодаря постоянной связи, а исключительно по воле случая. Это случилось 2 марта 1967 года. Вот как описывает происшедшее человек, который, по его же словам, лично слышал этот рассказ от Пугачевой, – А. Сумин:
«В тот день молоденькая девушка Алла вышла на улицу и поняла – ЭТО должно случиться сегодня. И решила, что, как в сказке, это будет первый, кто заговорит с ней и постарается познакомиться. Этим человеком оказался художник, старше ее, который заговорил с девушкой на платформе метро. В его мастерской, где-то в районе Кузьминок, все и случилось…»