Учебка. Армейский роман

— Курсант Тищенко!

— Я.

— Выйди из строя, боец!

— Есть, — Игорь понуро вышел на центр прохода.

— Посмотрите еще раз на этого чмошника! Благодаря этому «дембелю» ни вы, ни я, ни младший сержант Шорох целый месяц не сможем пойти в увольнение. Это называется — здравствуй, жопа, новый год! И зачем только, Тищенко, ты в наш взвод попал?!

— Хоть бы тябе и, правда, дамой атправили! То шынэль парэжыш, то в увальнении залятиш, — поддержал Гришневича Шорох.

«Но почему они так озлобились на меня? Почему? Ведь это могло случиться с каждым. У всех без исключения курсантов роты верхние пуговицы парадки стерты автоматами. Разве я виноват, что попался именно я, а не кто-нибудь другой? Черт, и почему я эту дурацкую пуговицу не перешил?!» — Игорь смотрел на взвод ничего не видящими глазами.

— За что ты залетел, знаешь? — спросил Гришневич.

— Так точно. У меня была верхняя пуговица потерта.

— Я не знаю, что там у тебя потерто — а в бумаге, что Денисову принесли, написано, что был задержан из-за нарушения формы одежды.

— Мы ведь присягу принимали — у всех такие пуговицы…

— Закрой рот, боец! Я тебе слова не давал! — взбешенный Гришневич подскочил к Игорю и несколько раз ударил его кулаком в грудь.

— Астарожна, а то Тищэнка у нас все врэмя балеет — ещо умрот этот «дембель»! — зло прокомментировал Шорох.

От обиды и унижения Игорю хотелось плакать, но он сдерживал слезы. Ему казалось дикой несуразностью то, что весь этот шум поднимается из-за одной единственной пуговицы. И впервые Тищенко подумал, что армия напоминает огромный сумасшедший дом: «Господи, разве они не понимают, что подняли скандал из-за ничего?! И ведь вовсе не потому, что меня не любят. Будь на моем месте любой другой, не Сашин, конечно, с ним бы поступили точно так же. Но ведь это глупо и абсурдно! Такое впечатление, что все они дружно сошли с ума». Тищенко смотрел на перекошенные злобой, казавшиеся ему безумными лица сержантов и ничего не слышал из того, что они говорили. Вернее, он слышал каждое слово, но это слово тут же вылетало из головы, уступая место следующему. «Сумасшедший дом! Сумасшедший дом!» — твердил себе Игорь, глядя на брызжущего слюной Гришневича. Тищенко все же смог сдержать слезы и, в конце концов, упрямство вытеснило обиду и страдание. Как кабан, затравленный тигром, нападает на своего врага, так и Игорь все больше и больше желал броситься на Гришневича и вцепиться ему в горло.

Медленно, очень медленно возвращался Игорь из глубин своей души к окружающей действительности.

— Это еще хорошо, что не я ему увольнительную выписывал! А Денисов меня вызвал и спрашивает:

— Кто Тищенко выписывал увольнительную.

— Он думал, что я и хотел меня наказать. А я ему сразу и отвечаю: «Вы, по просьбе старшего лейтенанта Вакулича.» Тут он и заткнулся! Только объявил, что взвод лишается на месяц увольнений. Может быть, это еще можно будет поправить — раз Денисов выписал увольнительную, то взвод наказывать нечего. Я поговорю с Мищенко — может, мы с ним что-нибудь сообразим. Ну что, Тищенко — хороший подарок ты взводу сделал?

— Н-никак н-нет, — дрожащим голосом сказал Игорь.

— Ну что же — пускай теперь тебе взвод спасибо скажет. Разойдись! Тищенко, почему ты мне не доложил о том, что залетел в увольнении?

— Боялся…

— Иди, о чем с тобой говорить?

Вначале курсанты молча разошлись по своим кроватям, но потом, словно снежный ком, стал нарастать возмущенный гул.

— Почему из-за этого чмошника я должен пропускать увольнение?! — возмущенно вопил Резняк.

— И я тоже?! Ну что, Тищенко, язык проглотил? — недовольно крикнул Петренчик.

— Чего вы на него наезжаете? На его месте мог бы быть любой из нас. В конце концов, это смешно — зачем такой шум из-за пуговицы устраивать?! Если кто и виноват в том, что мы больше в увольнение не пойдем, так это патруль и наш Денисов! Одни дураки придумали черт знает что, а другой дурак поверил и наказал Тищенко ни за что, ни про что! Ведь Тищенко абсолютно ничего не сделал — подумайте хоть об этом! — вступился за Игоря Доброхотов.

— Надо было поменьше таблом щелкать! Увидел патруль — сразу же бежать надо, а не стоять с раззявленным ртом, как ворона! — возразил ему Петренчик.

— Это был центр города. Куда же я мог побежать? — спросил Тищенко.

— Не знаю. В туалет! В магазин! В метро! Куда угодно!

— Так ведь я ничего не сделал! А если бы побежал, то патруль мог подумать, что я что-то сделал. Поймали бы, а потом сутки продержали.

— У тебя вечно сто отговорок — захотел бы и не попался!

— Да что ты с ним разговариваешь?! Ему все равно в увольнения ходить не надо — что ему с этого запрета?! — вновь вступил в разговор Резняк.

— Ты, Резняк, уже два раза в увольнении был и к тому же в нормальном увольнении — дома. А я еще ни разу — этот раз можно не считать, все равно в госпитале просидел, — тихо сказал Тищенко.

— А зачем тебе увольнение? Ходить по городу и членом груши околачивать?! — ехидно спросил Резняк.

— Ко мне мать время от времени приезжает. Я бы тоже не отказался в увольнение сходить.

— Ну вот — теперь и сам не пойдешь, и мы из-за тебя тоже в казарме сидеть будем! На тебя мне наплевать, а вот взвод жалко! — презрительно процедил Резняк.

— Разве я виноват, что у нас в армии такая тупорылая система — коллективная ответственность? Пусть бы меня одного наказали! Хотите — я даже схожу и попрошу об этом ротного? — предложил Тищенко.

— Конечно, сходишь! Но ты нам зубы не заговаривай — здесь дело не только в этом. Денисов, скорее всего, тебя просто выгонит, вот и все. Наверное, придется тебе темную делать?! — Резняк с трудом удерживался от искушения наброситься на Игоря.

— Как хотите, — холодно ответил Игорь и уставился в окно.

— Что — стыдно глаза поднять?! Так сделать тебе темную? — наседал Резняк.

— Я уже сказал — как хотите, — безразличным голосом повторил Тищенко.

Резняк принял безразличие за самоуверенность и подумал, что Игорь надеется на помощь Курбана:

— И на своего чурбана не надейся — он далеко, а мы рядом!

— Ни на кого я не надеюсь. Отстань — и без тебя тошно! — Игорь с тоской взглянул на пушистые белые тучки, неторопливо проплывающие над городом.

— Ну что, ребята — сделаем ему темную? — поинтересовался Резняк у обступивших их курсантов.

— Все равно уже поздно. Да и залетать за него не хочется, — проворчал Байраков.

— Еще и в самом деле умрет — потом отвечай за него! — поддержал Петренчик.

— Ну, а ты как думаешь? — спросил Резняк у Гутиковского.

Гутиковский пожал плечами и ответил, как самый настоящий дипломат:

— А что я? Я, как взвод.

— Взвод решил, что будем делать! — нажимал Резняк.

— Никто еще ничего не решил! И вообще — мне надо идти стирать пилотку, — решительно сказал Гутиковский и, не желая никуда вмешиваться, поспешно ушел в умывальник.

— Ладно — поцелуйте зад этому чмошнику за то, что он сделал! А я ему прощать не собираюсь! Ничего, как-нибудь рассчитаемся, Тищенко, — пообещал Резняк, недовольный тем, что его предложение не встретило должной поддержки.

Все кончилось гораздо быстрее, чем Игорь мог предположить в самом начале. По лицам курсантов он понял, что его никто особенно не осуждает и бить не будут. Но это было еще хуже — если бы побили, хоть немного уменьшилась бы вина за запрет увольнений.

Совершенно разбитый и расстроенный Игорь поплелся в умывальник. Кожа на лице горела от избытка эмоций, все еще продолжающих терзать курсанта и Игорю хотелось скорее добраться до воды. Подставив лицо под холодную, освежающую струю, Тищенко услышал какой-то странный шум и крики, раздающиеся из туалета. «Наверное, какая-нибудь драка. И нос в чужое дело совать не хочется, и в туалет зайти надо!» — с досадой подумал Игорь и нерешительно открыл дверь в туалет. Возле писсуара стояли Петров, Абилов и Брегвадзе.

— Ну, чито, Пэтров — я вэдь тебя прэдупрэждаль?! А?

Петров пробормотал что-то нечленораздельное.