Страница 143 из 174
Игорь ничего не ответил и лишь вопросительно смотрел на Гришневича в ожидании дальнейших указаний.
— Ну, што ты рот раззявив, чама — думай, што будеш делать дальшэ?! — вновь подключился к разговору Шорох.
— А что ему делать? Надо шинель искать — больше ничего не остается!
Но Шорох воспринял предложение Гришневича довольно скептически:
— Нада то нада, да разве этат, тьфу ты, сможэть?
— А что ему остается? Тищенко, сможешь себе шинель достать?
— А где ее можно достать?
— У нас, слава богу, ещо две роты есть — во и думай! — Шорох испытывающее взглянул на курсанта.
— Украсть, что ли? — не понял Игорь.
— А мы тебе этого не говорили! Ты думай, думай! Ночь длинная. А шинели во всех трех ротах выдавали, — настойчиво намекал Гришневич.
— Там же дневальные! Еще поймают… не буду я ничего красть! — тихо, но решительно сказал Игорь.
— Красть не будешь? А шынэль портить будешь? — разозлился Шорох.
— Ладно — оставим это! Надо что-то самим думать. Во-первых, он все равно слишком бестолковый и ничего не сможет сделать, а во-вторых, там и в самом деле дневальные. Это не в бригаде, где можно полроты под носом у спящего вынести.
— А можа, правда, у брыгаде? — загорелся Шорох.
— Да ну — курсантов не отправишь, а самим тоже идти неудобно.
— Ро-т-та, отбой! — проорал дневальный.
— Второй взвод — отбой! — крикнул Гришневич.
Все уже лежали в постелях, и Игорь после команды сержанта тоже начал раздеваться.
— А чего это ты, Тищенко раздеваешься? А? — недовольно спросил Гришневич.
— Так ведь вы сами команду «отбой» дали.
— Я подал команду взводу, а не тебе! Сейчас садись и пиши письмо домой о том, что ты испортил новую шинель. Пиши, чтобы выслали из дома сто двадцать рублей. Долго я буду ждать?!
Тищенко достал из тумбочки ручку и принялся за письмо.
— Да смотри — я проверю, написал ли ты про шинель! — пригрозил Гришневич.
«Неужели эта свинья и в самом деле будет читать мое письмо? Хотя, кто его знает — от таких можно всего ожидать. Лучше напишу», — решил Игорь и в самом конце письма написал про шинель. Правда, в письме он спрашивал не столько про деньги, сколько о том, можно ли купить шинель?
— Написал? — нетерпеливо спросил сержант.
Гришневич и сам уже был не прочь лечь спать, и ему надоело ждать, когда Игорь закончит.
— Написал.
Сержант не стал читать письмо и лишь приказал утром бросить его в почтовый ящик. «И на том спасибо», — подумал Игорь и, спрятав подальше отрезанный кусок шинели, лег спать. Несмотря на беспокойный вечер, Игорь почти сразу же уснул.
Глава тридцать вторая
Комсомольское собрание
Шорох принес Тищенко шинель. Гришневич предлагает Игорю взять веревку и идти в сушилку, если он еще раз подрежет шинель неправильно. Почему, по мнению Резняка, Фуганов может сидеть даже на гвоздях. Туй — «избранный» комсорг взвода. Гришневич предлагает комсомольцам разобраться с отдельными курсантами и предупреждает, что иначе разберется со всеми остальными. Кохановского бьют сразу, а Тищенко обещают потом. Очистка хоздвора. Неожиданная неприятность. На берегу Свислочи. Завтра ожидается учебная тревога. Почему Резняк и Петренчик легли спать в одежде.
Капли дождя проникали везде, где только могли проникнуть, и казалось, будто весь мир превратился в огромную грязно-серую лужу. Кроме того, поднялся резкий, пронизывающий ветер, который целыми охапками срывал большей частью еще зеленые листья и швырял их под ноги идущему строю. Поежившись от сырости, из-за которой даже в шинели было холодно, Игорь вспомнил утренние события…
Сразу после подъема в казарму пришел Шорох и бросил под ноги Игорю шинель:
— Надевай и скажы спасиба, што нашлись харошыя люди и дастали табе эту шынэль. А то так бы хадив у сваим пальто.
— Большое спасибо, — поблагодарил Игорь, только что вернувшийся с лестничной площадки, где он бросил письмо, написанное вчера матери.
— Вот тебе, Тищенко и спасибо! Что бы ты, интересно, делал, если бы не младший сержант Шорох?!
Не зная, что ответить, Игорь просто пожал плечами.
— Ну-ка прымер! — приказал Шорох.
Игорь одел шинель. Она оказалась ему чуть великоватой и к тому же одна пола доходила чуть ли не до земли, а другая была значительно короче. Сама шинель была далеко не первой свежести, о чем говорили многочисленные потертости на рукавах и воротнике. Погон и петлиц не было, но все пуговицы (правда, изрядно потертые) оказались на своих местах.
— Да уж — трохи ты, Тищэнка, худаватый для этой шынэли, — задумчиво сказал Шорох, глядя на курсанта.
— Ничего, сойдет — может быть, он скоро раскабанеет! Это какой размер?
Ответ Шороха интересовал Игоря не меньше, чем Гришневича, но младший сержант промямлил что-то невразумительное и Тищенко ничего не разобрал.
— Товарищ младший сержант, а какой вы мне размер шинели принесли? — не выдержал Игорь.
— А што — я можэт быть ящэ и размер должэн быв прынясти такой, какой ты хочэш? Якой прынес, в таким и хади — все равно ничаго другога нет!
— Я понимаю… Спасибо вам большое. Просто… интересно, может быть, вы знаете, какой это все же размер?
— Сорак васьмой, трэтий рост, «смилостивился» Шорох.
— На целый размер больше, вздохнул Игорь.
— Что-то я не понял, боец — может тебя что не устраивает? — зло спросил Гришневич.
— Никак нет — все устраивает. Просто немного жалко — у всех новые шинели, а у меня старая, пояснил Тищенко.
— Не нада была щолкать, если новую хатев!
— Значит так — сейчас шинель подрезать некогда, поэтому подрежешь ее после возвращения из бани. Пойдешь в середине строя, чтобы не было видно, что полы в шинели разной длины и что ты без погон и петлиц. Ясно?
— Так точно.
— Ну, Тищенко — если ты и на этот раз испортишь, это будет просто хамством! Тогда лучше сразу бери веревку и иди в сушилку! — сержант посмотрел на Игоря таким взглядом, что Тищенко ни на секунду не усомнился, что сержант не шутит…
«Черт — вся шинель промокла. И где ее теперь сушить? В казарме сыро и холодно — она там скорее сгниет, чем просохнет», — огорченно подумал Игорь, глядя на то, как шинель превращается в тяжелую, до отказа пропитанную водой губку. Мелкий, моросящий дождь настолько испортил всем настроение, что в этот раз по возвращении в казарму обычно шумные после бани курсанты угрюмо молчали, думая о том, как бы просушить свои шинели. Кохановский даже имел глупость посоветоваться об этом с сержантом. Выслушав вопрос курсанта, Гришневич пришел в негодование и заорал на весь кубрик:
— Шинель мокрая? А ты знаешь, боец, что делать? Искать какой-то выход надо! Метаться, а не ждать! Вешайте возле окон, сушите утюгом или на себе… Это ваши проблемы. Или вы, может быть, думаете, что я, как в детском саду, начну ваши мокрые вещи на печку складывать?!
Сержант вроде бы постоянно задавал вопросы Кохановскому, но тот никак не успевал отвечать — Гришневич говорил слишком быстро.
Но вот сержант исчерпал потоки своего красноречия и Кохановский, воспользовавшись паузой, пояснил:
— Виноват, товарищ сержант! Я просто хотел посоветоваться… Я…
— Что ты там мычишь?! Ты еще не понял, что нужно делать? — резкий голос Гришневича, словно нож, разрезал воздух.
— Разрешите выполнять? — задал положенный в таких случаях вопрос Кохановский.
— Разрешаю бегом, боец! — буркнул сержант.
— Есть, — Кохановский решил отойти подальше, чтобы пока не показываться Гришневичу на глаза.
Первая рота уехала в полевые лагеря, и первый этаж казармы опустел.
Как это водиться, его быстро захламили, а на очистку отправили второй взвод. Наскоро развесив шинели на спинки кроватей, курсанты отправились на первый этаж. Предстояло разобрать и сложить в один из кубриков все кровати. Затем вымыть пол, чтобы подготовить его к ремонту и покраске. Но самое интересное, что после этого кровати вновь надо было поставить на прежнее место. Пол можно было вымыть и без перетаскивания кроватей, но Атосевичу показалось, что «так будет удобнее». Курсантам так не казалось, но их об этом никто не спрашивал. Постепенно первый этаж один за другим покинули Атосевич, Гришневич и Шорох и курсанты остались без надзора. Естественно, работа начала потихоньку сворачиваться и вскоре совершенно замерла. На грохочущем до сих пор первом этаже установилась едва ли не мертвая тишина. Впрочем, курсанты на всякий случай держали поблизости от себя кровати, чтобы в случае неожиданного появления старшины роты или сержантов изобразить упорный и интенсивный труд. Но никто не приходил и курсанты, вконец осмелев, лениво расселись на голые решетки металлических коек. Но сидеть было неудобно, потому что туго натянутые прутья резали кожу. Резняк сел на одну из самых неудобных кроватей и как ни пытался найти удобную позу, все же не нашел и ему пришлось встать. Встав, Резняк тут же набросился на безмятежно развалившегося Фуганова: