Страница 40 из 79
От неожиданности Степка, обескураженный таким поведением деда, не знал, что сказать. У него глаза полезли на лоб от удивленья: как это запечный, незрячий дед пронюхал то, чего никто в хуторе не знает?
— Женись! — продолжал Михайла, все еще не найдя ровного дыхания. — Чего ж ты позорить-то нас будешь, охальник!
— На ком же мне жениться-то? — раздевшись, вопрошал Степка. — У мине и невесты нету.
— Ишь ты, — вновь сильнее заволновался дед, — на пакость дак нашел он, куда ходить, без помощников. А невесту я, что ль, тебе искать стану?!
— Ну нету, дедушка! — взмолился внук, стоя посреди избы. — Чего ж я тебе еще скажу-то?
— Запрягай Ветерка да поезжай на Шерстянку вон, — уже милостиво говорил дед. — Тама, слыхал я, у бабы Курчавки дочь хорошая есть. У Хвалюши тоже, сказывают, хорошая девка… Вот и езжай да погляди.
Вспомнил Степка, что видел эту Курчавкину Дуню — смуглая, красивая, только уж больно тоща́. Ну, да с годами поправится. На такой-то можно и жениться… Схватил он шубу, шапку на ходу накинул и был таков. Вскоре после того ворота хлопнули — уехал, стало быть.
Снова прислушался Михайла — тишина. Только часы на стене тикают. Опять в горницу двинулся. Бабьего воя за стеной не слыхать, а говор доносится, как из-под земли, и разобрать ни единого слова невозможно. Санька, скорее всего, туда подалась, да и застряла, негодная. Постучал дед клюкой по стене, выждал. Кажется, его там поняли: Марфа отозвалась громко, но слова не понял.
Пока дед из горницы двигался, Санька бегом через заднюю калитку стрельнула и в избе оказалась раньше, чем он до своей кровати добрел.
— Ну, из-за чего там бабы вой-то подняли, Санюшка? Чего у их стряслось?
— Да не у их, дедушка, — всхлипнула Санька, сбрасывая шаленку с плеч, — у нас вовсе… Об Мите об нашем бумага пришла, что будто бы давно помер он… в лазарете…
Хотел дед шагнуть к постели и шагнул уже к самой кромке ее, да как-то неловко подвернулась левая нога, и сунулся он в кровать, больно ударившись головой о стенку. Санюшка помогла ему поднять ноги на кровать. И притих дед, пряча от внучки выбежавшие горькие слезинки. Потом, когда Санюшка за стол, к своим тряпкам присела, простонал глухо:
— Да сколь же убивать-то их будут да хоронить! Небось, уж земля матушка опилась кровью…
Вечером в избе у Мирона собрались все Рословы. Горевать вместе полегче. Тут и выяснилось для деда, что никакой бумаги о смерти Дмитрия не было. А Тихон ездил на Прийск, случайно разговорился там с незнакомым человеком, который лежал вместе с Дмитрием в лазарете и знает, что еще в середине ноября перенесли его в другую палату чуть живого и через неделю он там умер.
Тихон всячески пытал того человека, чтобы убедиться, не вышло ли ошибки, но солдат обрисовал все приметы Дмитрия, даже назвал по именам отца и мать его. Сказал, что не раз беседовали они с земляком, родных вспоминали и жизнь домашнюю. Знает, что дед у него слепой есть, что коня выездного Ветерком зовут. А сам тот солдат пришел домой в конце декабря.
Вот и гадали всем миром, стоит ли верить солдату, поскольку сам он мертвого Дмитрия не видал, а лишь слышал о смерти его и через неделю после того из лазарета выписался. На костылях и теперь ходит: ноги одной ниже колена у него нет.
Дарья полдня Макара оплакивала, потому как вестей от него почти так же давно нет, как и от Дмитрия. О том же и другие думали, и, хотя чаще поминали одного Дмитрия, оплакивали все-таки сразу двоих.
Глядел-глядел на эти горячие слезы Василий, слушал-слушал надрывные стоны — не выдержал.
— Да об Макаре-то хоть не войте вы! — взмолился. — Живой он, правда, пораненный, в городу лежит…
Враз оборвались у Дарьи слезы, взглядом пронзила племянника, и другие притихли тоже. Все на Василия нацелились, рты разинули, ждут.
— Видал ты его, что ль? — требовательно, с укором спросила Дарья.
— Видал, — виновато признался Василий, — в тот раз, как Лавруха-то ночей поднял… В железнодорожной больнице лежит. — И рассказал почти все, умолчав лишь о случае с полковником Кучиным, чтобы не думали, что и в больнице каждый день опасность его подстерегает.
— Эх, и бессовестный же ты, Василий Григорич! — молвила Катя, подобрав незаметный еще живот. — Ведь уж больше месяца с тех пор минуло. Одна тетка Дарья, небось, цельное ведро слез вылила, а он все молчит! Да железный ты, что ль?
— Неловко, Вася, — подал голос дед, — нехорошо у тибе вышло. Горе и так давит нас постоянно, а ты еще вон сколь его добавил.
Заерзал Василий на лавке, покраснел, и уши загорелись до зуда.
— Ну не велел мне дядь Макар сказывать, поймите вы! — оправдывался он.
— Да ты ведь и сам уж не маленький, — заметил Тихон, стукнув деревянной ногой.
— Да Макар, он ведь, как дитенок малый, — будто выгораживая Василия, сказала Дарья, — то с фронту патрон прислал Федьке, то вот, ишь, сказывать про сибе не велит… То провожать до станции не пустил, от мазарков татарских заворотил мине… Поеду я к ему завтра же!. — И опять залилась. — Ночь бы только скоротать!
— А вот этого он и опасался, — возразил Василий, уже успокоившись малость. — Везде по дорогам казаки шныряют, долго ли до беды!.. Ладно уж, и я с тобой поеду, коль так. Только ребятишек не бери с собой.
— Ну, так-то вот и славно будет, — поддержал дед. — Поезжайте, попроведовайте его. А може, и привезете к свадьбе…
Опешили все от такого заявления, не зная, что и подумать. А Марфа спросила:
— Заговариваться, что ль, стал ты, батюшка? Какая еще свадьба?
— Такая, — лукаво отозвался дед. — Степка-то твой где?
— Не знаю.
— Вот все мы ничего и не знаем. Невесту глядеть поехал на Шерстянку.
— Ну и ну! — оживился Мирон, теребя густую бороду. — Одного за упокой поминать, другого женить срочно надоть… Степке-то и погодить можно бы.
— Да вот не годит он, бездельник! — с обидой возразил дед. — По бабам, варнак, вдарилси… Женить его надоть, чертана́, поколь греха большого не наделал, поколь в подоле не принесли!.. А тут вон уж великий пост на носу — нельзя свадьбу играть. Потом — весна, сев, покос, жатва, не до того. Его ведь, жеребца, не удержишь, коль не боится позору… Вот и надоть скорейши женить.
Ксюшка с Нюркой хихикнули на полатях, а взрослые все поняли, что прав дед. Жизнь берет свое, и перечить ей нельзя.
Степка вернулся в тот вечер поздно, когда спать уж все полегли. На смотрины ездил он не один — Ваньку Данина с собой брал. В дверь избяную пролез осторожно, хотя и убежден был, что дед не спит. Носом шмыгнул и тихонько раздеваться стал.
— Ну-к, приглядел, что ль, невесту-то? — шепотом спросил дед, опуская ноги на пол и садясь на кровати. — Какая тебе поглянулась: Курчавкина аль Хвалюшина?
— Никакая не поглянулась, дедуня, — покаянно молвил Степка, еще раз недовольно шмыгнув носом.
— Эт как же так?
— А так! Увезли к венцу их при нас, дедунюшка.
— Эт что же, так враз обоих и увезли? — несказанно удивился Михайла.
— Так и увезли враз, — невесело говорил Степка, присаживаясь к деду на кровать. — Кошевки, запряженные парами, наперегонки понеслись.
— Кхм, — запечалился Михайла, — как же нам быть с тобой, Степушка?.. Постой-ка! Да ведь сваха надысь, Анна, приезжала и сказывала, будто на Зеленой у Дорони Гребенкова девка-то есть хорошая… Веронькой вроде бы звать… Не встречал ты ее?
— Была тут на вечерках она как-то осенью.
— Ну вот, поезжай да сговорись с ей. Коль вы сговоритесь, то и сватов пошлем.
Такое предложение Степке в самый раз. И было возрадовался он, да рассказал ему дед обо всех новостях, какие узнал в отсутствие внука. Слетела с него вся праздничность, а дела сватовские откатились куда-то на задний план.
Выслушав деда, тяжело вздохнул Степка с перехватами. Выскользнувшие слезинки растер кулаком и двинулся в куть, чтобы закусить перед сном. А Михайла, прежде чем улечься в постель, сказал: