Страница 25 из 79
Спеша на помощь восставшим, части Северного летучего отряда всю эту ночь с беспрерывными боями упорно продвигались к Троицку. Только к утру передовые роты ворвались на станцию и заняли ее.
Не спалось в ту ночь и буржуям. Почуяв недоброе, некоторые бросились бежать на собственных подводах. Другие устремились на вокзал. Кое-кто успел отправиться на Оренбург, остальных же здесь, на вокзале, застали красные бойцы.
Еще на подступах к станции, перебегая от бугорка к бугорку, Макар все увереннее чувствовал, что доберется он до родного города невредимым. И как-то нежданно, нелепо даже ввернулась в мозги одна мыслишка. Тут ни на секунду отвлекаться нельзя, соображать надо, как лучше перебежку сделать да укрыться, а у него словно червяк в башке завозился.
Перескочил сажени четыре, плюхнулся в сугроб рядом с Андроном и, теребя сосульки усов, торопливо и громко заговорил:
— Слышь, Андрон, встренуть бы нам в городу Самоедова да надеть бы на штык его требуху!
— Балабонить-то перестань да вперед лучше гляди, — сердито отозвался Андрон, запоздало дернувшись от визгнувшей рядом пули. — Ты сперва дойди до его, до города-то!
Андрон завозился в снегу, намереваясь подняться. Вскочил и Макар. Впереди кто-то закричал «ура». Поднялись ряды наступавших и бросились на станцию. Оставляя ночной город, удирали из него казаки.
Держа винтовку наперевес, Макар бежал по путям, перескакивая через рельсы и задыхаясь не столько от бега, сколько от лютого предутреннего мороза. Многие из бежавших сзади Макара сворачивали в депо. А он устремился к зданию вокзала, будто ждали его там.
Андрон Михеев держался неподалеку. С первых дней на фронте во всех боях и разведке не покидали они друг друга, за исключением лазаретных недель. Андрон был малость постарше, да и легкие надорваны у него в шахте, потому не всегда поспевал за товарищем. Но и Макар не бросал его.
В вокзал ворвались они первыми. Придавленно взвизгнули некоторые барыньки и замерли все, словно топор над ними занесли. Стреляя взглядом по сидевшим и толпившимся тут беглецам, приметил Макар одного недалеко от выхода на вокзальную площадь. Шапка на нем черная каракулевая, колпаком сшита и надвинута на уши, богатая соболья шуба крытая, а низ лица замотан голубым шарфом, так что лишь здоровенный горбатый нос висит над ним. Словно хищная птица, поводит он сторожко выпуклыми глазами.
Признал его Макар безошибочно и подошел.
— Э-э, господин хороший, — весело сказал он, — никак домой, в теплые французские края наладилси?
Сидя на большом чемодане, господин молча уставился на солдата снизу вверх.
— Не признаешь, стало быть? Да где там! Ведь мы всего разок и виделись-то.
— Нет, не признаю, — пробубнил из-за шарфа господин, не отрывая от Макара напряженного взгляда.
— А помнишь, как в хутор ты к нам приезжал, а я тебе из-под горы уголек-то показывал?
— Не нужен мне ваш уголь, даже золото…
— Ну-ну, — перебил его Макар, — я еще тогда так-то подумал, а ты только теперь об том догадался. Мы и сами угольку и золоту место найдем. А тебе — скатертью дорога, поколь ноги тут не переломали. Ишь, стирка-то какая у нас идет, всю грязь отстирать бы надоть!
— Балас это, золотопромышленник, — сообщил Макар, когда вышли на привокзальную площадь.
— Эка новость! — засмеялся Андрон. — Да мне на его шахте поработать довелось…
Договорить не успел Андрон: судорожно дернулся Макар, ахнул негромко и повалился. На площади никого не было, да и выстрелы звучали неблизко.
— Да что с тобой? — недоумевал Андрон, подхватив друга и пытаясь поднять его.
— О-о… как складно, — проскрипел Макар, — и больница тут недалечко…
— Ранило, что ли?
— По бедру вот, как ломом хряпнуло…
— Эй, эй, товарищ! — закричал Андрон, увидев человека, направившегося по краю площади мимо вокзала. Подошел в засаленном полушубке железнодорожник. — Пособи-ка вот раненого бойца в больницу доставить.
Из двух винтовок получилось подобие носилок. Макар, еле державшийся на одной ноге, свалился на них поперек, и двинулись к больнице.
— Ну вот, — ворчал дорогой Андрон, — а еще загадывал Самоедова встретить да приколоть…
— Самоедова? — отозвался рабочий, шагая впереди. — Опоздали вы, братцы. По весне еще сказывали, будто девка бардачная прямо в заведении его и зарезала.
— Судили ее? — спросил Андрон.
— Да где там! Скрылась будто бы, не нашли.
— Ишь ты, дело-то как оборачивается, — кряхтел на винтовках Макар. Каждый шаг носильщиков болью отдавался в бедре. Горючая мокрота́ появилась там.
В приемном покое, когда сдал Андрон раненого сестре милосердия с рук на руки, простился с другом и собрался уходить, захватив обе винтовки, Макар остановил его:
— Слышь, Андрон, ты винтовочку-то мою оставь. И подсумок с патронами, чтоб полный был.
— Как-это — оставь? — возмутилась молоденькая сестрица, сдвигая с бедра лежащего на кушетке Макара грязные, окровавленные кальсоны. — Вы что же и оружие здесь хранить собираетесь?
— Собираюсь, милая, не шуми, — отвечал Макар, оглядываясь на залитое кровью бедро. — Ну, чего там у мине? Долго я тут проваляюсь?.
— Да сверху-то вроде и не так уж страшно, — помягчела сестра, убирая тампоном кровь и стараясь разглядеть рану. — Сквозная по бедру… А вот сколько задета кость и не дала ли она трещин или осколков — это уж врачи потом разберутся. Так что полежать вам придется порядочно, а оружие хранить никто не разрешит.
— А я спрашивать ни у кого не собираюсь, хорошая ты моя, — заулыбался Макар. — Сперва она мине костылем послужит. И лежать она будет со мной в постельке, заместо женушки родимой. Нельзя ноничка без такой подружки жить… Ну иди, Андрон, а то отстанешь от наших. Кланяйся там всем..
Андрон ушел, а сестрица долго еще хлопотала возле раненого. Тугую перевязку сделала, отчего боль сникла, утихомирилась. Повеселел Макар. К тому же нашлись и кальсоны взамен грязным. Собираясь в палату, он велел сестре взять его котомку, снял с винтовки штык и разрядил ее, поднялся возле кушетки на здоровую ногу и, подхватив приклад под мышку, закостылял в коридор, приговаривая:
— Вот видишь, барышня, она ведь мине в бою спасала, а немцев да беляков кусала. А тут вот и носилками побыла, и костылем служит… Как же с такой верной подружкой расстаться!
В тот же день командующий Северным летучим отрядам мичман Павлов отправил такую телеграмму:
«Из Троицка Оренбургской губернии, 25 декабря 1917 года. Петроград. Совету Народных Комиссаров. В. И. Ленину. Копия — Штабу Республики, Антонову-Овсеенке.
После упорных боев под станциями Полетаево, Еманжелинская и особенно ожесточенной схватки на перегоне между станциями Еманжелинская и Нижне-Увельская, с незначительными боями на подступах к городу наши войска в четыре часа утра заняли станцию Троицк и предместья… Казачьи банды бегут в панике, не принимая боя. Продолжается преследование. В Троицке и в уезде объявлена Советская власть…»
Советская власть снова объявлена, казачьи банды в панике бегут… Федор Федорович Сыромолотов вместе с городским партийным комитетом немедленно приступает к формированию органов Советской власти в городе и уезде. Всюду не хватает нужных людей. Кругом притаились несдавшиеся, непокоренные вражьи агенты, не смирившиеся со своей участью буржуи. К тому же разбитые банды не за границу бежали, а рассеивались, растворялись тут же, в станицах.
Потому вскоре, как только прошло первое ошеломление от победы красных отрядов, в городе появились враждебные листовки с угрозами советским работникам. А следом поползли слухи о том, что начальник штаба Дутова полковник Половников и бывший начальник троицкого гарнизона полковник Кузнецов собирают в станицах казачьи отряды и грозят перевешать всех большевиков.
Ничего такого лебедевские мужики не знали. Услышав о занятии города красными, приободрились они, распрямились: ездить можно теперь хоть куда без опаски, потому как прижали казаков и деваться им некуда. А коли власть наша, то, стало быть, и земля — крестьянам, войну — долой! Иные горячие головы требовали тут же собрать сход и отрядить послов в Бродовскую. Но другие попридержали их.