Страница 18 из 79
Раздумались мужики, размечтались, а мешки-то из-под зерна под ними пустые лежат. Дома с мукой обоз ждут, а он с бедой возвращается. Куда-то на другие мельницы ехать придется, да с разведкой, чтобы опять в казачьи лапы не угодить.
Когда дорога привела на возвышенность, откуда виден весь хутор, как на ладони, взгляды мужиков зацепились за новое строение. Горячо взялись за стройку дома для сельского Совета. В два дня перевезли сруб, и тут его моментально собрали. И покрыть успели, а с отделкой застопорилось, медленнее пошло.
— Нашей крестьянской власти и поселиться-то негде, — посетовал Гаврюха. — Командовают мужиком все, и шкуру дерут с его тоже все, кому не лень. А позаботиться об ем некому.
С утра в тот день редкие-редкие снежинки пролетали, потом истлели они, исчезли, а часам к одиннадцати тучи разошлись, солнышко заиграло. Десятка полтора мужиков на стройке сельсовета трудилось. Ребятишки тут же вертелись. Без них нигде не обходится. Кажется, Федька Рослов, сынишка Макара, первый и узрел приближение необычного обоза.
— Глядите, — закричал он, — спереди баба в седле едет, а за ей — две подводы не нашенские! Брезентом прикрыты.
Оставив подводы на дороге, всадница повернула невысокого буланого коня к стройке. С седла глядела белолицая, черноглазая молодая женщина, лет двадцати пяти. В вязаной голубой шапочке, красивом сером плаще с поясом. На ногах — сапожки коричневые.
— Здравствуйте! — звонко приветствовала она мужиков, глазевших из оконных проемов сруба. — Скажите, пожалуйста, где здесь живет Тихон Михайлович Рослов?
— Вон в той избе, — показал через пруд Тимофей Рушников, — в левой половине. Да вон парнишка, племянник его, покажет и самого Тихона разыщет. Может, в кузне он… А вы по какому делу-то к ему?
— Я не к нему, а ко всем вам, товарищи, приехала проводить выборы в Учредительное собрание. Надо пригласить всех для голосования. Нет ли у вас помещения, где можно собраться?
— Помещение-то вот строим поколь. А придется вам возле двора либо во дворе устраиваться. Тихон пошлет ребятишек, они и оповестят всех. И мы туда подойдем вскорости.
Федька пристроился к стремени наездницы и повел ее к плотине.
— Как тебя звать, мальчик? — ласково спросила женщина.
— Федькой.
— Ты в школу ходишь?
— А у нас и школы-то никакой нету.
— Значит, совсем ты неграмотный, Федя?
— Не-е, буквы мне тятя показывал и писать научил. Письмы я от его с фронта читаю и пишу ему, как мама велит.
— Ну, вы подъезжайте вон к тем воротам, — показал Федька, когда с плотины поднялись, — а я в кузню к дядь Тихону заскочу. Тама он, стучит.
Уговаривать хуторян собраться к рословскому двору совсем не понадобилось. Как только прослышали, что туда чай привезли, табак, мануфактуру, — моментально сбежались все, как на пожар.
Немало хороших агитаторов было на счету у троицкой большевистской организации, но учительница Мария Селиванова выделялась убежденностью, умением донести открытую правду, повести за собой слушателей. Удалось ей уговорить какое-то торговое товарищество выделить деревне хоть немного необходимых товаров и проскочить со всем этим через казачьи дозоры. Правда, тем дозорам велено было хлеб выуживать у мужиков, чтоб войско прокормить, а все остальное пока не касалось их.
Когда мужики со стройки пришли, у двора и во дворе у Тихона весь хутор сбежался. Столов натащили откуда-то. А на них — товары городские. Мужики табачком запасаются, бабы чай хватают. Кое-кто к мануфактуре подступается, да много-то не возьмешь — дорога больно.
У крыльца тоже стол стоит, на нем — бумаги.
— Граждане! — говорила Селиванова, поднявшись на ступеньки крыльца, чтобы видеть всех. — Вот здесь перед вами девять списков кандидатов от разных партий. Каждый должен выбрать один из этих списков. Но я предлагаю вам брать только восьмой номер. В нем — кандидаты от большевистской партии.
— И чего ты, барышня, с восьмым этим номером привязалась, — подал голос Прошечка. — Может, я первый номер хочу али второй. Чего они все обозначают?
— Конечно, вы имеете право брать любой список. Но для чего же вам голосовать против себя, против своих интересов? Вот в первом списке — кандидаты от партии народной свободы. Самые видные богачи. Разве у вас интересы одинаковы с ними? Во втором — кандидаты от казаков…
— Ну, про етот нам пояснять не требовается, — загудели мужики.
— Третий, — продолжала Селиванова, — от социалистов-революционеров, четвертый — от социал-демократов… Но все, кроме восьмого, будут защищать интересы буржуазии в Учредительном собрании. Только большевики заботятся о простом трудящемся человеке. Вы же знаете, что Советское правительство приняло декреты о земле и о мире, именно поэтому мы должны поддерживать голосованием большевиков.
Она прочитала воззвание городской большевистской организации:
— «Товарищи! Солдаты и солдатки, рабочие и работницы, крестьяне и крестьянки! Кто за немедленную передачу земли народу без всякого выкупа, голосуйте за список № 8.
Кто за обуздание хищнических аппетитов промышленников, за рабочий контроль над ними, голосуйте за список № 8.
Кто против смертной казни, голосуйте за список № 8.
Ни одного голоса соглашателям, меньшевикам и социал-революционерам. Ни одного голоса буржуазии и помещикам.
Солдаты, казаки, кто за прекращение военных действий с Германией, голосуйте за список № 8.
Женщины, солдатки, кто хочет прекращения войны и возвращения своих мужей с поля боя, тот голосуй за список № 8.
Товарищи, граждане, спускайте в избирательную урну листки только с цифрой № 8. Стойко помни цифру № 8. С этой цифрой приглашай других делать то же самое.
— Если нет вопросов, можно приступать к голосованию, — закончила Селиванова.
— Да сколь же их, вопросов-то задавать, — молвил Прошечка и двинулся к столу.
В углу двора кум Гаврюха вел агитацию на свой лад.
— Эти все партии — есеры да как их там еще — такие ж, наверно, хорошие, как тот земский начальник с полицейским…
— Какой еще земский начальник? — спросил кто-то.
— Да ездили земский начальник с полицейским долги с мужиков выбивать по деревням. Заехали переночевать к одному крестьянину. А у того и покормить-то их нечем. Ну, послали бабу купить у кого-нибудь еды на ужин, а сами заспорили, кто из них для мужика лучше. Каждый, понятно, себя хвалит, потому переспорить никто не может. К мужику обратились, чтоб спор их решить. А тому неловко прямо-то сказать, он и говорит: «Обое вы, господа, — хорошие». — «Нет, — говорят начальники, — так не может быть, все равно кто-то один лучше должен быть, а кто-то — хуже». — «Ну, тогда подумать мне надо хорошенько, чтобы правильно ответить». — И вышел из избы. А потом воротился скоро да и говорит: «Сичас во дворе слышал, как сани с телегой спорили, кто из них лучше для Сивки. А Сивка услышал их спор да и отвечает из конюшни: «Обое вы, сволочи, всю жизнь на мне едете — один зимой, другой летом».
Засмеялись мужики. А Кестера сказочка взбесила.
— Больно умен твой мужик! — заорал он и направился к столу. — Все равно за большевиков голосовать не буду: фронт они Вильгельму продают!
Его слова расслышала Селиванова и хотела что-то сказать, но ее опередил Тимофей Рушников:
— Врешь, буржуйский прихвостень! Фронтовики лучше знают, кто кого продает. Когда я в лазарете лежал в Петрограде, к нам сама царица пожаловала. Сусед мой, кавалерист, без ноги остался. Она у его и спросила, против какого немецкого полка он сражался. «Против Гессенского», — ответил солдат. Тогда вот она еще и спросила: «А кто победил, вы или наши?» На фронте у нас разные агитаторы были, а царица-матушка складнейши всех разъяснила, кто наши, а кто не наши. Сам-то, небось, тоже на немцев поглядываешь, как на своих.
Всегда тихий и даже вроде бы застенчивый, Тимофей удивил хуторян своей резкостью. Недолюбливали Кестера почти все мужики, но так же вот прямо в глаза говорил ему недобрые слова только инженер Зурабов. Да еще Виктор Иванович открыл его как сотрудника жандармского полковника Кучина. Остальные предпочитали не связываться с этим крутым человеком.