Страница 42 из 55
— В качестве грубого, толстокожего полицейского выражаю вам глубочайшую признательность, — с улыбкой произнёс Аллен. — Я рад узнать ваше мнение о Джереми Джонсе. Ведь не каждый раз встречаешь незаинтересованного свидетеля с ценными наблюдениями.
— Простите.
— За что? Кстати, прежде чем мы продолжим, не объясните ли вы положение дел между Найтом, Мейд, Брейс и Гравом? В чем суть? Характерная актриса обижена, а тем временем восходит вторая звёздочка? Или что?
— Стоит ли спрашивать меня, если вы сами все видели? — кисло осведомился Перри.
— И плюс блистательный молодой декоратор в хвосте свиты без всякой надежды на продвижение?
— Да. Вот именно.
— Хорошо. Оставим пока это. Вы не знаете, кто именно может быть покупателем из США?
— Понятия не имею. Это конфиденциальные сведения. По крайней мере, я понял Гринслэда именно так.
— Случайно, не миссис Констанция Гузман?
— Да не знаю я! Совсем ничего не знаю. Мистер Кондукис, в конце концов, может быть просто с ней знаком. Да это и не особенно важно.
— По-моему, они знакомы. Во всяком случае, она была на «Каллиопе», когда произошло крушение. Одна из немногих спасшихся, если не ошибаюсь.
— Подождите-ка… Тут что-то есть… Подождите…
— С удовольствием.
— Я только что вспомнил… Мелочь, конечно. Однако я вспомнил один эпизод… Когда ещё шли репетиции, Кондукис появился в театре и сообщил, что мы можем выставить реликвию на всеобщее обозрение… Гарри вошёл, когда мы разговаривали в этом кабинете. Он сиял, как медный грош, и нисколько не смутился. Он поздоровался с мистером Кондукисом, словно на время пропавшим дядюшкой, осведомился, не ходит ли тот на яхте, и попросил напомнить о нем миссис Г. На свете, разумеется, тысячи миссис Г., но когда вы заговорили о яхте…
— Как Кондукис отреагировал?
— Как обычно. Никак.
— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу характера его обязательств перед Гравом?
— Ни малейших.
— Шантаж например?
— Не думаю. А Кондукис, если вас заинтересует и эта линия, мне кажется, в своём уме. Да и Гарри, насколько мне известно, тоже. Насчёт шантажа… тут я ни в чем не уверен, хотя вряд ли. Он чудак, он вечный нарушитель мира в любой труппе, но я не считаю его порочным, способным на преступление.
— Почему?
Перигрин немного подумал.
— Наверное, потому, — сказал он с лёгким оттенком удивления, — что он забавен. Во всяком случае, он меня смешит. В театре он сотни раз доводил меня до белого каления, а потом как скажет что-нибудь возмутительно-скандальное, так едва смех удержишь, несмотря на злость. Скажите, вам доводилось обвинять в убийстве подобного клоуна?
Аллен и Фоке призадумались.
— Не помню, — осторожно проговорил Фоке, — чтобы в случаях душегубства мне приходилось натыкаться на смешные стороны. А вы, мистер Аллен?
— Мне тоже. Однако я не уверен, что наличие или отсутствие чувства юмора может служить достоверным тестом.
Перигрин улыбнулся — в первый раз за все утро.
— Вам известно, что мистер Грав является дальним родственником мистера Кондукиса? — спросил Аллен.
— Мне?! Нет! — воскликнул Перигрин. — Кто вам это сказал?
— Грав.
— С ума сойти… Это трёп. Хотя… да, это многое бы объяснило.
— Что именно?
— Железную руку Правления. Распоряжение ангажировать его.
— Да, да. Кстати, что он закончил?
— Уверяет, что колонию для несовершеннолетних преступников. Только я ни на миг ему не верю. Гарри — сноб, правда, наизнанку.
— Ещё какой!
— По-моему, он начал в военно-воздушных силах, затем болтался по разным странам, пока не прибился к «Лестнице в подвал». Это театр. Однажды у него так долго не было работы, что он перебивался чем попало: шофёр на грузовике, лакей и официант в заведении со стриптизом. Он утверждает, что на языке у него гораздо больше, чем позволяет себе высказать.
— Когда это было?
— Лет шесть назад. Как раз накануне «Лестницы», куда он попал после беготни по многочисленным агентствам. — Перигрин помолчал, потом спросил:
— Все?
— Я хочу попросить вас ещё об одном одолжении. Я понимаю, что у вас сейчас масса хлопот, но, если найдётся свободная минутка, пожалуйста, припомните все детали ваших встреч с мистером Кондукисом и все, что случилось прошлым вечером, и подробно запишите. Каждую мелочь. А заодно все, что вы могли упустить из виду вчера.
— Вы действительно считаете, что Кондукис имеет какое-то отношение к событиям прошлого вечера?
— Не знаю. Он здесь был. Возможно, он совершенно ни при чем, но надо проверить. Выполните мою просьбу?
— Должен признаться, с крайней неохотой. Это малоприятно.
— Как малоприятен и вид тела Джоббинса, — сказал Аллен.
— Что бы там ни произошло, — проговорил побледневший Перигрин, — кто бы ни опрокинул бронзового дельфина, я не верю, что это было обдуманное, хладнокровное убийство. Мне кажется, этот некто перевернул подставку в слепой попытке остановить надвигавшегося Джоббинса. И, клянусь Богом, мне вовсе не хочется принимать участие в погоне за этим человеком, кто бы он ни был: мальчик или кто другой.
— Прекрасно. Кстати, как насчёт мальчика, если он ни в чем не виноват? Почему вы пытаетесь использовать его в качестве буфера, удобного предлога для оправдания собственной неохоты, более удобного, чем защита постороннего человека? Учтите, что его сбросили с яруса. Именно сбросили. Он уцелел благодаря одному шансу из сотни, да и то хрустнув, как яичная скорлупа. О да, — добавил Аллен, внимательно наблюдавший за Перигрином, — это сравнение отдаёт плохим вкусом. Убийства вообще отличаются дурным вкусом. Вы имели случай столкнуться с одним из них, так что должны бы понимать.
— Зачем вы так? Это отвратительно.
— В таком случае ступайте, и пусть вас вытошнит. А потом, поразмыслив на досуге, сядьте и запишите все — абсолютно все! — что вы знаете о Кондукисе и прочем. В данный момент я вас больше не задерживаю. Проваливайте!
— Из моего собственного кабинета, смею вам напомнить. Кроме того, на площадке лестницы провалиться вряд ли удастся. Разве что откину копыта.
— Очко в вашу пользу, — засмеялся Аллен. — Не сердитесь. Уверяю вас, гораздо лучше откинуть копыта на лестнице, чем в комнате ожидания Скотленд-Ярда. Ладно, попробуем ещё раз. Если ваша совесть и желудок не станут слишком возражать, может быть, вы расскажете мне вкратце о прошлом членов труппы? Нет-нет, — Аллен слегка приподнял руку, — я знаю, что вы относитесь к ним лояльно, и вовсе не прошу компромата. Я только хочу напомнить вам, Джей, что подозрение так или иначе падает на лиц, работающих в театре, поэтому неизбежны долгие беседы и различные предположения. В труппе, за исключением вас, мисс Дюн и мисс Мейд, поскольку у вас хорошие алиби, и, возможно, Гарри Грава, нет ни одного человека, включая Уинтера Морриса и Джереми Джонса, который не имел бы физической возможности убить Джоббинса и покалечить ребёнка.
— Не понимаю, откуда вы это взяли. Все они, кроме Тревора, ушли. Я сам видел, как они уходили. Двери были заперты на замок и засов.
— Служебная дверь была заперта, но не на засов. Хокинс отпер её собственным ключом. Главная дверь была открыта, когда уходила мисс Брейс, а на засов её закрыли только после ухода Морриса и Найта. Они слышали, как Джоббинс гремит задвижкой.
— В таком случае их можно со всей уверенностью исключить.
— А вы примерьте ситуацию на себя, — возразил Аллен. — Джоббинс ещё жив. Кто-то стучит в главную дверь. Он спускается в нижнее фойе. Знакомый голос просит открыть. Скажем, актёр забыл в гримерной деньги или ещё что-нибудь. Джоббинс впускает его. Вошедший направляется за сцену, говоря, что уйдёт через служебный вход. Джоббинс возвращается на пост. В полночь он делает свои обычные телефонные звонки. Продолжение следует.
— Откуда вы знаете?
— Господи, дорогой мой сэр! Для блистательного драматурга у вас не все в порядке с логикой. Я не знаю. Я просто выдвигаю версию, которая может свести на нет вашу теорию о запертом театре. Это простое, даже простейшее предположение недалеко от истины. Ну ладно. Я лишь пытаюсь внушить вам мысль; желая выглядеть деликатным и лояльным, даже защищая убийцу, вы никак не поможете очиститься от подозрений остальным шестерым, или даже семерым, если учесть Кондукиса.