Страница 39 из 40
За день проведено 23 групповых воздушных боя. Отдельные сражения носили ожесточенный характер и длились до 40 минут.
Наши летчики сбили 18 вражеских машин. Особенно отличились тов. Шапочкин, сбивший три „мессершмитта“ (до этого на боевом счету тов. Шапочкина было пять сбитых самолетов), и младшие лейтенанты Акулов и Парфименко, сбившие по два самолета. Боевой счет гвардии капитана Гриба, сбившего в этот день один самолет, вырос до 14. Лейтенант Козунов, сбивший накануне два самолета, поджег еще одну вражескую машину. По одному самолету сбили летчики Кологривов, Феоктистов, Локинский, Хворов, Котов, Калашников, Войтенко, Тарасов, Агеев…»
И все это только за один день!
Он сказал: «Севастополь!..»
Шли месяцы. Мы уже были на Крымской земле. И вот…
Когда мы ждем чего-то слишком долго, счастья не сознаешь в полной мере. Скорее испытываешь удивление, смешанное с очень сложным противоречивым чувством, в котором есть и какой-то элемент недоверчивости.
Шла весна. И какая весна! У каждого из нас было на душе то, что вылилось тогда у нашего старшего сержанта Николая Морозова в строки, которые напечатал в те огненные дни сорок четвертого «Черноморский летчик»:
Так мы чувствовали и так мы жили тогда. Но все же то, что я услышал в то весеннее утро, не укладывалось, несмотря на все ожидания и предположения, в рамки обычного.
— Михаил Васильевич! — голос комдива то звучал отчетливо, то пропадал в телефонной трубке. — Я к тебе по несколько необычному делу…
— Слушаю…
— Понимаешь, севастопольцев у нас осталось очень мало…
— Каких севастопольцев? — сразу не понял я.
— Тех, кто дрался за Севастополь, хорошо знает город, бухты, подходы к крепости и все прочее…
Мне показалось, что я ослышался. Не может того быть! Он сказал: «Севастополь». Радостная догадка мелькнула в мозгу, но я, испугавшись, постарался тут же не поверить ей.
— Да, многие погибли. Часть ранена. Время-то какое пошло, товарищ комдив!
— Тяжелое время, ничего не скажешь… Ну, не буду тебя томить… Хочу просить тебя — слетай сам в Севастополь. Посмотри там, что к чему. Не тебя учить. Надвигаются большие события…
— Спасибо! — вырвалось у меня совсем не по-уставному. — Спасибо!
— Вот я и думал, что ты обрадуешься…
Да, я никогда в жизни не забуду этой минуты. «Надвигаются большие события!..» Значит, скоро на повестку дня встанет мой город. Мой — потому, что я частица его. Мой — потому, что лучшие мои друзья спят в его земле. Мой — потому, что в бесконечных снах и ночах мне грезились голубые бухты твои, широкий разлет твой, Севастополь.
Сколько раз мысленно прогуливался я по Большой Морской. Вот в начале улицы на одном из зданий установлена мемориальная доска в память революционной демонстрации рабочих Севастополя и французских матросов, расстрелянных 20 апреля 1919 года по приказу интервентов. Большая Морская связывает две площади: Ушакова и Революции.
Особенно красив проспект Нахимова. Он тянется между односторонней застройкой и Приморским бульваром по берегу главного рейда.
Выше, на левой стороне Большой Морской улицы, — мемориальная доска, указывающая, что во дворе, в штольне, в период обороны Севастополя 1941–1942 гг. находился городской комитет обороны.
С площади Ушакова можно пройти на улицу Ленина. Нет, я, кажется, всерьез размечтался… Неужели все это я увижу? Скоро. Через каких-нибудь два часа!
Вытаскиваю из планшета газету. Все эти месяцы я таскаю ее с собой. Она — о самом главном для меня:
«Вечно будет жить в памяти народной бессмертная слава Севастополя, его героической обороны. В течение 250 дней защитники морской крепости отбивали бесчисленные атаки немецких войск. Враг оставил на подступах к городу до 300 тысяч своих солдат убитыми и ранеными.
Немцы три раза штурмовали Севастополь — в октябре и в декабре 1941 и летом 1942 года.
Черноморский флот был главной силой обороны. За время боев у Севастополя корабли Черноморского флота 402 раза открывали огонь по наступавшим немецким войскам. Артиллерийский огонь кораблей сочетался с бомбовыми ударами морской авиации.
Поколения моряков будут черпать в истории обороны Севастополя высокие примеры самоотверженности, отваги и беззаветной преданности Родине и долгу. Бессмертный подвиг пяти черноморцев, бросившихся под немецкие танки со связками гранат; героизм семи комсомольцев, защищавших знаменитый дзот № 11; легендарное мужество артиллеристов батареи Пьянзина — эти и многие другие образцы непоколебимей стойкости и воли к победе служат источником воинского воспитания…».
Это написано в те горькие дни разлуки с тобой, Севастополь.
Здесь нельзя снова не сказать о том, о чем уже приходилось писать.
У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Это даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовешь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и радостно. Так уже скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти. Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствовал, чего ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, померялся с ней силами и победил.
Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной судьбой. А это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычных обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе, а здесь, словно собрав силу и мужество многих и многих, открывает в себе неведомые ему ранее тайники, становится неизмеримо выше обыденного, словно сам себя измерил другой меркой.
Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвышая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, остаться верным той, давным давно взятой высоте.