Взрослая жизнь для начинающих

Не то чтобы он бросал на нее «взгляды соблазнителя», тогда как Габриэл напряженно смотрел на Тамару горящими глазами каждый раз, когда передавал ей тарелку, — судя по всему, в выражении его глаз был скрыт особый смысл, но Мэри Габриэл в такие моменты сильно напоминал корову, которую срочно пора доить. Лайам не делал ничего особенного, он просто смотрел прямо на нее, а в его всегда полуприкрытых карих глазах скрывалось нечто, недоступное расшифровке, и Мэри понимала, что он легко может прочитать ее мысли. Вот почему она смущенно отворачивалась, — ей было совершенно ясно, и она ничуть не пыталась успокоить себя хоть каким-то сомнением в том, что он знает, и совершенно точно знает, что творится у нее внутри.

А внутри у нее пугающим вихрем трепетала страсть, настолько безумная, что Мэри никак не могла поверить, что все это происходит с ней, и еще больший сюрреализм этой ситуации придавало то, что Лайам — слишком молодой, слишком красивый, слишком классный, — кажется, ухаживал за ней.

Хотя она и понимала, что это дурно и неуместно, по целому ряду причин, весьма серьезных, — а то, что она состояла в браке, было лишь одной из них, Мэри чувствовала, будто ее несет теплый поток каждый раз, когда Лайам говорил с ней. А разговаривали они подолгу; каждый раз, когда Мэри и Лайам работали в одну смену, им казалось, что они болтали всего двадцать минут, а на самом деле пролетал уже весь вечер, — ей уже много лет не случалось вот так говорить о музыке, о книгах, о том, что для нее значат те или иные вещи. Мэри, видя его искреннее, серьезное ко всему отношение, ощущала свой возраст, но не особенно сильно; некоторые милые и наивные вещи, которые он говорил, вызывали у нее улыбку, потому что она вспоминала, как когда-то сама такое говорила, и так же убежденно.

Но что еще важнее, — Мэри с кривой улыбкой усмехнулась над самой собой, пока украдкой бросила долгий взгляд на Лайама, разгружавшего посудомоечную машину, — ему, помимо всего прочего, было девятнадцать, и от его безупречной чистоты и свежести ей становилось больно. Что-то гипнотически внушало желание прикоснуться к нему. Каждый раз, когда она оказывалась на расстоянии вытянутой руки от его кудрявых волос, или от нежных родинок на загорелых предплечьях, или от его мягких старых футболок, она прикладывала все усилия, чтобы не потянуться и не дотронуться до него пальцами. Так трудно было удержаться… А поскольку он работал в вечернюю смену, как и она, Мэри так часто приходилось стоять, сунув руки в карманы, что ей, как барменше, было не совсем удобно. В мыслях (по крайней мере) ей казалось, что лишь шаг — и она уже не будет только смотреть на мягкую линию изгиба его нижней губы, а прикоснется к ней своими пухлыми губами, и она боялась, что однажды мозг не уследит за телом и оно на самом деле сделает все то, о чем думала.

Ей было странно, что она не чувствует никакой вины. Честно говоря, Мэри чувствовала себя виноватой только в том, что совсем не испытывает чувства вины. Но она не особенно мучилась из-за этого и не считала, что обманывает Криса. Она настойчиво старалась вспомнить Криса таким, как он виделся ей прежде, и убедить себя, что он привлекательнее Лайама или более внимателен к ней, но это совершенно не получалось, — было лишь неясное чувство, говорившее ей, что это сильное, всепоглощающее влечение для нее так ново и неизведанно, потому что в последний раз она испытывала что-то подобное (к Крису) очень-очень давно.

И от этой мысли она замирала как вкопанная. И огорчалась.

Помимо его внешности, — а Мэри могла часами им любоваться, — замечательно в Лайаме было то, что он с ней по-настоящему разговаривал, — для нее это было совершенно непривычно. Он часами задерживался в пабе и болтал с ней, иногда приходил и тогда, когда была не его смена, прислонялся к стойке и поджидал, что она будет проходить мимо. Он не старался вскружить ей голову, и от этого казался еще обаятельнее. Они просто чудесно беседовали. Никто не кричал, не читал лекций, не пропускал мимо ушей ее слова, чтобы поскорее высказать свой следующий аргумент. Он просто хотел услышать, что она скажет. Лайам разговаривал с ней так, как будто она была такой же юной идеалисткой, как он, — Мэри, последние пять лет исполнявшая роли только Учительницы или Жены, почти забыла, что можно вот так просто беседовать.

— Мэри, где бы тебе на самом деле хотелось быть? — спросил он ее, когда они перед закрытием протирали бокалы. Марк мыл шваброй пол, а Ангус пересчитывал деньги в кассе, но Мэри почти не замечала их присутствия.

Ей пришлось задуматься. Где бы ей хотелось быть? Чего бы она хотела от жизни, помимо возможности платить за квартиру и ездить в отпуск? Нет, она больше не мечтала о сказочной любви. Или о семье. Ни о чем, по большому счету.

Мэри улыбнулась. Если бы такой вопрос задал кто-нибудь из ее друзей, она была бы уверена, что в ответ они ожидают услышать: «А, где-нибудь в Уондзуорте, если Клапам мне будет больше не по карману. Но дом обязательно должен быть с садом».

— Не знаю, — сказала она, сосредоточенно стирая с бокала грязную полосу. — Я думаю, что меня здесь все устраивает. Понимаешь, здесь — в широком смысле слова, и буквально — вот здесь. И я не собираюсь в ближайшем будущем отправляться в дальние путешествия. Я вообще, кажется, никуда не хочу больше ездить. — Это у Криса к двадцати девяти годам было два рюкзака и ни одного чемодана. Она прикусила уголок рта. Почему-то ей совершенно не хотелось рассказывать Лайаму о Крисе, хотя во время всех их разговоров мысли о нем так и крутились где-то на периферии ее сознания. А чего еще ожидать от этого поганого эгоиста.

— Неужели? — удивленно спросил Лайам. — Но ты же так много путешествовала.

Мэри перестала протирать бокал и задумалась.

— Э, да, думаю, да. — Она постаралась не добавлять: «Но я путешествовала с мужем, а не потому, что на самом деле хотела поехать». Лайам был таким простым и открытым, что она просто вынуждена была говорить правду, а не пытаться произвести на него впечатление какими-нибудь красивыми выдумками, и даже не стараться подстроить свой ответ, чтобы получилось то, что он хотел от нее услышать. Все это для нее было так ново, так обезоруживающе очаровательно.

— Все дело в том, что я не так уж и люблю путешествовать, потому что стоит мне приехать из аэропорта домой, лечь спать и проснуться на следующее утро, как самой уже не верится, что я куда-то уезжала, — медленно проговорила она. — Я, наверное, живу только реальностью. Если бы не фотографии, мне было бы трудно поверить, что все это на самом деле случилось со мной. — Она посмотрела на Лайама с улыбкой Джины Лоллобриджиды. — Знаешь, я никогда об этом раньше не говорила. Как мне кажется, я отношусь к людям, для которых существует только здесь и сейчас. Моего внимания хватает ненадолго. Одновременно я могу иметь дело только с чем-то одним, а то, чего я не вижу, просто для меня не существует.

Он наклонил голову набок.

— Тогда тебя не должны беспокоить муки совести.

— Нет. — Она взяла из ящика еще один бокал и сделала вид, что хмурится ему в ответ. — Совесть — это другое.

— Ты хочешь сказать, что легко совершаешь дурные поступки и начинаешь из-за них переживать только потом? Это удобно.

— Лайам, Лайам, Лайам, именно так и устроен ужасный мир взрослых. И мне так жалко. — Она отвернулась, стараясь скрыть улыбку и то, как вспыхнули у нее щеки. Он заставлял ее чувствовать себя миссис Робинсон[85], а ведь ей не было и тридцати.

— Ну почему ты постоянно рассуждаешь о своем возрасте, — мягко проговорил он. — Для меня он не играет никакой роли. Он просто не играет никакой роли, и точка.

— Скажи это Эсти Лаудер[86].

— Важно то, что тебе удалось сделать. — Лайам поставил на полку последний бокал и начал споласкивать в раковине тряпки. — Человек не перестает учиться, закончив школу. Каждый день нужно переживать что-то новое, оказываться в ситуациях, из которых сможешь что-то для себя вынести.

85

Героиня американского фильма 1967 года «Выпускник», в котором наивного выпускника колледжа Бенджамина расчетливо соблазняет миссис Робинсон, женщина средних лет, приятельница его родителей.

86

Известна фраза Эсти Лаудер: «Продавая крем, вы должны продавать мечту о вечной юности».