Ковчег спасения

Судя по статье, в нежелании проливать кровь Торна уж точно нельзя заподозрить. Угроза Ресургему объявлялась смехотворной, цели Торна извращались, сам он выставлялся безумным маньяком, число гражданских жертв сильно преувеличивалось.

Инквизитор внимательно рассмотрела портрет. Она никогда не встречала Торна лично, но знала о нем многое. Рисунок мало походил на оригинал, но Департамент внутренних угроз счел изображение достаточно правдивым. Что ж, тем лучше.

– Я бы на вашем месте не тратил время на эту чепуху, – заявил вдруг водитель, когда Виллемье наконец задремала. – Парень уже труп.

– Кто? – спохватилась она, моргая.

– Торн. – Шофер ткнул толстым пальцем в газету. – Ну, тот, который на рисунке.

Интересно, этот человек специально выжидал, когда она задремлет? Это у него такие невинные игры с пассажирами?

– Я не знаю, жив он или нет. В газетах не читала про его смерть и в новостях не слышала.

– Правительство его шлепнуло. Давно на него зуб точило.

– Как же его могли шлепнуть, даже не зная, где он?

– Да знали они, вот в чем дело. И пока не хотят, чтобы нам про это стало известно.

Виллемье подумала, что шофер издевается над ней. Наверное, догадался, что везет правительственного чиновника, и решил: она слишком занята своим делом, чтобы доносить о мелком зубоскальстве.

– Если застрелили, так почему не объявляют? Тысячи людей считают, что Торн отведет их к земле обетованной.

– Да, но единственное, что для них хуже живого мессии, – это мессия, превратившийся в мученика. Если разлетится слух о его смерти, беды́ не оберешься.

Виллемье пожала плечами, сложила газету:

– Вообще-то, я не уверена, что он вообще существовал. Может, правительство как раз и хотело создать фигуру народного вождя, бунтаря, чтобы сильней придавить народ. Вы же вряд ли верите всем историям про него.

– Про спасение с Ресургема? В это уж точно не верю. Хотя было бы здорово, если б это оказалось правдой. Мы бы избавились разом от всех нытиков.

– Вы и в самом деле так считаете? Что желающие покинуть планету – нытики?

– Прости, милашка. Я вижу, с какой ты стороны баррикад. Но кое-кому нравится эта планетка. Уж не обижайся.

– Я не обижаюсь.

Она откинулась на сиденье, прикрыла газетой лицо. Если этот сигнал не дойдет до водителя, тогда уж ничего не поделаешь. Придется терпеть.

К счастью, до него дошло.

На этот раз дрема благополучно перешла в глубокий сон. Снилось былое, являлись воспоминания, разбуженные голосом агента номер четыре. Виллемье так давно ее не видела! И уже старалась не думать о ней как о реальном человеке. Живые воспоминания были слишком болезненными. За ними тянулись воспоминания о прибытии Виллемье на Ресургем, о жизни, в сравнении с теперешним блеклым существованием казавшейся волшебной сказкой.

Этот голос – он будто дверь в прошлое. А там многое, от чего нельзя убежать и спрятаться. И забыть о нем тоже нельзя.

Какого же черта агент номер четыре позвонила?

Она проснулась, ощутив перемену в движении. Водитель загонял машину к месту разгрузки.

– Где мы?

– Зольнхофен как он есть. Рекламы нету, здесь тебе не столица. Но ты ведь сюда и хотела.

Сквозь щель в стене склада виднелось небо с кровавым отливом. Рассвет.

– Мы слегка опоздали, – заметила Виллемье.

– Милашка, мы прибыли в Зольнхофен четверть часа назад. Но ты спала как убитая. Я будить пожалел.

– Да уж, пожалел, – проворчала инквизитор, но все же отдала водителю остаток денег.

Ремонтуар наблюдал, как пришедшие последними члены совета рассаживаются по ярусам кресел. Из старейших кое-кто мог добраться самостоятельно, но большинству помогали роботы, экзоскелеты либо целые рои черных летающих дронов величиной не больше наперстка. Некоторые из членов совета были настолько близки к концу телесного существования, что уже почти покинули бренные тела. Они представляли собой головы на паукообразных устройствах для перемещения. У двоих напичканный машинерией мозг раздался настолько, что уже не помещался в черепной коробке. Собственно, кроме мозга, плавающего в прозрачной куполовидной емкости, присоединенной к пульсирующей аппаратуре жизнеобеспечения, ничего телесного у этих людей не оставалось. Они принадлежали к числу наиболее обобществившихся сочленителей, теперь едва ли не вся их умственная деятельность проходила в сети. Если бы не многолетняя привычка к телесному существованию, они бы отказались и от мозга. Так древний аристократический род не спешит разрушать свое ветхое гнездо, хотя там уже никто не живет.

Ремонтуар ловил мысли каждого новоприбывшего. Явились люди, которых уже давно считали мертвыми, те, кто никогда на памяти Ремонтуара не участвовал в заседаниях Узкого совета.

Дело Клавэйна привлекло всех, даже давно отошедших от дел.

Ремонтуар вдруг ощутил присутствие Скади. Она появилась на полукруглом балконе. Зал совета был изолирован от всех потоков информации, воспринимаемых мозгом сочленителей. Находящиеся внутри могли общаться без помех, но были полностью отрезаны от остальных разумов Материнского Гнезда. Это позволяло совету общаться свободно, не опасаясь прослушки.

Ремонтуар оформил мысль, обозначил ее как имеющую первостепенную важность, чтобы привлечь общее внимание, и разослал членам совета.

– Клавэйну известно об этом заседании?

Скади резко повернулась к нему:

– С какой стати ему знать?

– Но ведь мы собрались говорить о нем – за его спиной.

Скади улыбнулась:

– Если бы он согласился присоединиться к нам, не было бы нужды в этом разговоре. Проблема не во мне – в Клавэйне.

Ремонтуар встал. Теперь все взгляды были направлены на него. А кто не имел глаз, тот навел сенсорное устройство.

– Скади, разве он создал какие-либо проблемы с ним? Я против того, чтобы мы обсуждали судьбу Клавэйна втайне от него.

– Я не вижу в этом ничего дурного. Мы все желаем ему только хорошего. И я полагала, что вы, его друг, лучше других поймете это.

Ремонтуар окинул взглядом зал. Фелки не видно, и это вовсе не удивительно. Она имеет полное право быть здесь, но вряд ли Скади захотела ее пригласить.

– Да, признаю: мы с Клавэйном друзья. Он не раз спасал мне жизнь. И мы через многое прошли вместе. Это значит, что мое отношение к нему может быть слишком субъективным. Но, думаю, моя субъективность никого здесь не введет в заблуждение. И я скажу вам вот что…

Ремонтуар помолчал, обводя зал взглядом, всматриваясь в лица.

– Нужно ли кому-либо напоминать, чем нам обязан Клавэйн? Что бы вам ни внушала Скади, правда такова: ничем не обязан. Если бы не он, никого из нас здесь бы не было. Он был для нас не менее важен, чем Галиана. Не менее. Помните об этом.

– Конечно, Ремонтуар прав, – подхватила Скади. – Но заметьте: он говорит о Клавэйне в прошедшем времени. Все его великие подвиги в прошлом, причем в далеком. Я не отрицаю, что после возвращения из экспедиции он хорошо послужил Материнскому Гнезду. А остальные разве справлялись плохо? Клавэйн проявил себя не хуже, но и не лучше прочих старших сочленителей. Но разве мы не вправе ожидать от него большего?

– Чего же именно?

– Большего, чем упрямое солдафонство, чем постоянный риск.

Ремонтуар понял: хотел того или нет, стал адвокатом Клавэйна. И ощутил легкое презрение к прочим членам совета. Знал: многие из них обязаны Клавэйну жизнью. И могли бы о том заявить. Но здесь и сейчас – промолчат. Не осмелятся перечить Скади.

Защищать друга придется в одиночестве.

– Кому-то ведь нужно патрулировать границы.

– Несомненно. Но у нас есть для этого люди гораздо моложе, быстрее и, откровенно говоря, менее ценные. Бесценный опыт Клавэйна нужен здесь, в Материнском Гнезде, доступный всем нам. Я не верю, что он совершает экспедиции за пределы Гнезда, исходя из чувства долга. Нет, им руководит чистейший эгоизм. Он пользуется принадлежностью к нашему сообществу, принадлежностью к выигрывающей стороне, не принимая полностью обязательств сочленителя. Это указывает на несовпадение его интересов с нашими, на самоуверенность – на то, что враждебно нашему образу мыслей. Полагаю, это указывает даже на предрасположенность к предательству.