Страница 4 из 10
– И вот еще что, – сказала я, глядя в окно на медсестер. – Эти сеансы меня изменят?
Доктор Черлетти тщательно поразмыслил над моими словами:
– Вовсе нет, мисс Уэллс. Вас изменила депрессия. Мы же попытаемся вернуть вас в прежнее состояние.
– Вернуть меня в прежнее состояние…
Он снова улыбнулся и глубоко вздохнул:
– Вы вернетесь к нормальной жизни. Скажите, вы не собираетесь забеременеть в ближайшем будущем?
– Вряд ли, доктор.
– ЭСТ безвредна для беременных, но этот фактор следует учитывать. После сеанса вы можете ощущать определенную дезориентацию. Это совершенно нормально.
– Дезориентацию? Какую именно?
– Пожалуйста, прилягте. Легкое головокружение. Возможно, галлюцинации, хотя они случаются не всегда. Вы можете забыть на мгновение, где вы и кто вы такая. Кое-кто испытывает слуховые галлюцинации – слышит звон колоколов и тому подобное.
– Подождите. Кажется, это серьезно.
– Прилягте, пожалуйста. Вовсе нет. Пациенты утверждают, что это похоже на пробуждение в гостиничном номере. Сначала вы не очень понимаете, где оказались, но быстро приходите в себя. Ложитесь, раз уж пришли. Сделаем анестезию. Вы вообще не почувствуете разряда.
Вошла медсестра с двумя шприцами: в одном – анестетик, в другом – мышечный релаксант. Я легла на хрустящую бумагу и стала разглядывать созвездия на звукопоглощающих потолочных панелях. Затем я закрыла глаза. Врач сказал, что первую инъекцию я почувствую, а вторую – нет, что вся процедура продлится всего минуту и что сила импульса будет в полтора раза выше судорожного порога для женщины моего возраста. Насколько я поняла, следовало вызвать у меня судорожный припадок, чтобы перезагрузить мозг. Черлетти – вероятно, чтобы успокоить меня – принялся излагать историю медицины, уверяя, что сейчас все стало намного лучше. Когда-то использовались электроконденсаторы, представляете? Я почувствовала, как к моим вискам прикрепляют что-то металлическое. Затем мне протерли локтевой сгиб смоченным в спирте холодным тампоном, и последовал ужасный щипок проникающей иглы. Я затаила дыхание. Почти сразу же комнату наполнил неприятный запах гнилого лука, и я отключилась, а потом оказалась в каком-то другом месте. Я помню, что именно я подумала в тот момент: «Не надо возвращать меня в прежнее состояние. Забросьте меня подальше».
Позже, после раздумий, я поняла, что почувствовала себя отрезанной от мира. Ощущение не было неприятным: больше похоже на шок, когда холодные конечности погружают в горячую воду. Казалось, будто меня вынимают из кожи, кушетку, обтянутую хрустящей бумагой, вынимают из-под спины, а из легких выкачивают воздух, – и я на мгновение зависла в пространстве, полностью отделенная от всего, что меня окружало. Вырезанная из мира, точно вырезанный из теста пряничный человечек. Вырезанная и помещенная неизвестно куда.
Как называется временной промежуток, на протяжении которого мы отсутствуем? Вот, например, мы выпили столько, что минуты разделены пробелами, целые часы теряются для нас – и все же мы где-то находимся, что-то говорим, совершаем какие-то поступки и несем ответственность за то, что произошло. Другой пример: очнувшись, мы вдруг обнаруживаем, что говорим по телефону, и нам приходится притворяться до конца. Как называется этот промежуток? Какая часть человека не отключается в такие мгновения? Виноваты ли мы в том, что совершаем тогда? И наконец, кем мы становимся, будучи не в себе?
– Ну вот.
Я открыла глаза. Доктор улыбался мне, и я заметила каплю пота между его бровями.
– В течение всего дня вы можете чувствовать что-то вроде легкого похмелья.
Я оглядела комнату: ничего не изменилось, только выглядела она так, словно я смотрела из-под тонкого слоя воды. А потом я сказала нечто очень странное. Доктор улыбнулся и переспросил:
– Где что, мисс Уэллс?
– Извините, я, должно быть, еще не пришла в себя.
– Вы сможете сами добраться домой?
Я заверила его, что смогу.
Он кивнул и сказал:
– Думаю, вы заметите сдвиг. Мы стараемся проводить второй сеанс на следующий день после первого. Итак, увидимся завтра, а затем на следующей неделе. Запишитесь у Марсии, когда будете уходить.
Он улыбнулся медсестре и легонько потрепал ее по заду, когда та направилась к выходу. Марсия, блондинка с химической завивкой, голубыми тенями на веках и носом набок, достала мою одежду и с легкой усмешкой стала ждать, пока я не переоденусь. Возможно, она улыбалась из-за того шлепка. А может, ее рассмешил вопрос, который я задала, еще не отойдя от анестезии: «Доктор, где все эти дети?»
– Я кое-что видела, – сказала я в тот же день тетушке Рут. – То есть, когда я закрыла глаза, когда они… Я подумала, что нахожусь где-то в другом месте.
Мы сидели в моей квартире и пили чай, вернее, она сидела, а я лежала в постели, положив руку на лоб и борясь с «похмельем», о котором предупреждал доктор. Простая комнатка с большим окном на север и кроватью под ним, моя бывшая детская спальня, теперь – по контрасту – была оформлена ультрасовременно: белые стены, громадные распечатки моих собственных фотографий, вставленные в рамы, красные шторы, плоская низкая кровать, заваленная белыми подушками. Ни мебели, ни девчачьих безделушек: только деревянный стул и на нем – черные брюки, которые я надевала сегодня. Кровать, вид из окна. Не комната, а заявление о намерениях.
– Голова еще кружится? – спросила тетя Рут. Она носила стальные ожерелья и черные хлопковые платья и, хотя ей было только пятьдесят, красила волосы в белый цвет: согласно ее теории это скрывало возраст. – Пей больше чая. Знаешь, мне не нравится, что они с тобой делают.
– Тетя Рут, не надо. Мне сейчас нужно, чтобы голова прояснилась. Через час я встречаюсь с Аланом.
– Ладно, не слушай меня. Ты уверена, что сможешь увидеться с Аланом?
– Рут, ты в этом году устраиваешь хеллоуинскую вечеринку?
– Не сворачивай с темы. Конечно нет. Как же делать это без него?
– Он бы хотел, чтобы вечеринка состоялась.
– Тогда ему не надо было умирать, – поспешно ответила она. – Только не говори, что в электрошоке нет ничего страшного.
– Электросудорожная терапия. Это последнее средство. Мне говорят, что судороги разорвут патологические связи в моем мозгу, но я-то знаю, как все обстоит на самом деле. Они думают, что я должна стать кем-то еще. Очевидно, эта Грета уже никуда не годится. Она проработала тридцать с лишним лет, но пришло время ее обновить, заменить все части.
– Только одну часть.
– Только одну часть. Меня. Мне тоже это не нравится, но не знаю, что еще можно сделать. Я не могу… Я с трудом заставляю себя вставать по утрам. И все же…
– А что именно ты видела?
Это произошло сразу после появления запаха гниющего лука, сказала я, после того, как я ощутила себя вырезанной из мира, – причем воздействия электричества как такового я не почувствовала. Я открыла глаза и подумала, что процедура закончена. Но оказалось, что я лежу в другой комнате. Вернее, не так – в той же комнате, которая изменилась: стены из белых стали мятно-зелеными, на месте прибора ЭСТ стояли громоздкая эмалированная машина и поднос с белыми ватными тампонами, на стене висел плакат с изображением устройства мозга. Но самым странным был вид из окна. Там, где раньше находился покрытый гравием двор с курящими медсестрами, возникла мощеная площадь, расчерченная линиями и цифрами, полная бегающих, задыхающихся, смеющихся и кричащих детей.
– А потом я опять открыла глаза.
– Ты хочешь сказать, что закрыла их и снова открыла?
– Я хочу сказать, что у меня словно было две пары век. Я открыла вторую пару и снова увидела детей, на этот раз в панталонах и… старомодных платьях: они были выстроены в ряд. А потом все закончилось – надо мной склонился доктор, и я… – Я засмеялась и поставила чашку. – Я спросила у него: «Где все эти дети?» Наверное, он счел меня сумасшедшей. Я не могу этого объяснить. Это было так же реально, как кабинет врача. Я слышала шум уличного движения через открытое окно, чувствовала запах свежей краски.