Многосказочный паша

Сказав это, нечестивец положил к ногам великого хана портрет несравненной Чау-кынь.

Окончив обед свой, великий хан концом копья поднял изображение бесценной жемчужины, посмотрел и подал окружавшим его воинам.

Они, казалось, нисколько не смутились при виде такой блистательной красоты.

— Скажите мне, о вожди, — спросил, сомневаясь, великий хан, — стоит ли из-за этой куклы ссориться с китайским рабом нашим?

Все вожди воскликнули в один голос, что она достойна возлечь на великолепнейшее ложе хана.

— Хорошо, — сказал хан. — Впрочем, я не знаю тол« ку в красоте. Пусть снимут шатры, сегодня же вечером двинемся мы к югу.

Татарский хан с тысячами воинов вторгся в северные провинции Поднебесной Империи; он огнем и мечом истреблял и старых, и малых и очень красноречиво выказывал любовь свою к небесной жемчужине, сжигая целые города и селения.

Тейтум, тилли-лилли, тейтум, тей! Но возвратимся к блестящему двору великолепнейшей Ю-ань-ди и удивим весь мир событиями, которые там происходили. Звездочеты и мудрецы вопросили небо и объявили, что брачная процессия должна начался непременно в тридцать третью минуту четырнадцатого часа, в противном случае брак будет несчастлив.

Кто может описать пышность и великолепие этой церемонии или дать о ней хотя бы слабое понятие? Ах, это невозможно! И хотя бы десять тысяч поэтов, всякий с десятью тысячами серебряных языков, описывали ее целые десять тысяч лет кряду, было бы напрасно.

Вот каков был порядок свадебного шествия.

Впереди шли десять тысяч полицейских служителей с длинными бамбуковыми палками в руках, размахивая ими то вправо, то влево, чтобы очистить дорогу. Звуки тихой музыки сливались с жалобным писком тех, которые потирали себе руки и спины от палочных ударов и, прихрамывая, отодвигались дальше от дороги.

За полицейскими несли сто тысяч фонарей, чтобы придать более света солнцу, которое немного потускнело от блеска церемонии.

За фонарями тянулись погребальным маршем пять тысяч обезглавленных преступников, которые несли свои головы за длинные косы.

— Истаффир Аллах! Что ты врешь? — воскликнул паша — Слышишь ли, Мустафа, что собака осмеливается говорить нам?

— Могущественнейший из пашей, — сказал унижено китаец, — если мудрость ваша считает это ложью, то оно, без всякого сомнения, и должно быть ложью. Но это ложь не раба вашего, а десяти тысяч поэтов Поднебесной Империи, которые целые десять тысяч лет писали згу повесть.

— И несмотря на все это, твои поэты врут, — заметил

Мустафа. — Да-да. По, клянусь мечом пророка, я тебя, собака, велю отколотить палками, если ты осмелишься еще раз посмеяться над нашими бородами.

За обезглавленными преступниками, которых изволит отвергать Ваша Мудрость, шли преступники с головами на плечах, которых в этот день общей радости повелено было казнить.

За ними шли две тысячи разбойников, которые были присуждены к смерти за то, что старались переворачивать все в государстве. За свои злодейские козни их приговорили быть повешенными за ноги и висеть таким образом до тех пор, пока ястребы не расклюют тела и вороны не разнесут кости их.

За ними шествовало Знамя возобновления.

Далее шел атаман разбойников, присужденный быть расплющенным между двумя досками, которые висели у него на шее.

Другой разбойничий атаман, осмелившийся ругать великолепие двора Поднебесной Империи, был за то присужден съесть свои собственные слова, которые были написаны на бумаге, напитанной сильнейшим ядом, и потом издохнуть в ужасных мучениях.

За ним следовал важнейший преступник. Он был в милости у брата солнца и луны и занимал высокое место врача при золотом троне. Но его уличили в намерении отравить опиумом великолепнейшего Ю-ань-ди. Кроме того, он пьяный шатался по улицам в мандаринской одежде, закидал грязью мандарина первой степени, слагал с себя платье мандарина, чтобы вмешиваться в толпу черни, и связывался с шутами, плясунами и фокусниками. Реестр всех преступлений, написанный на огромном листе, висел у него на спине. Его присудили мучиться завистью и лишиться всех надежд когда-либо снова возвыситься.

Сзади врача следовал злейший враг его, лишившийся милости, желтый мандарин. Он ехал на колеснице из черного янтаря; два палача подняли вверх его руки для смеха. Преступление этого мандарина заключалось в том, что он играл в простонародные игры со своими людьми Наказание его ограничивалось позорной выставкой.

Вот преступники, которым суждено было страдать в день общей радости.

За ними шли пятьдесят тысяч стрелков легиона голубого дракона. В руках несли они опахала из конских волос, чтобы отгонять комаров и мух, которые тоже слетелись посмотреть на блестящую процессию.

Потом шло десять тысяч прелестных дев в легких одеждах. Они нежными и сладостными голосами воспевали гимны любви. Дев сопровождали десять тысяч юношей, которые щекотали их и в то же время пели хвалебные гимны целомудренному Фо.

За ними шло пятьдесят тысяч стрелков легиона зеленого дракона. Каждый из них нес по павлиньему перу.

Пятьсот врачей двора Поднебесной Империи несли серебряные коробочки с золотыми пилюлями. Вместе с ними шествовал и главный врач, человек великолепнейшего ума, к которому прибегали только во время кризисов. В правой руке он нес палку, к концу которой привязан был пузырь, наполненный горохом; этим инструментом приводил он в порядок мысли властителя мира, когда они были в расстройстве. За ним следовали по пяти в ряд пятьдесят тысяч дураков и такое же число плутов, которые воровали все, что попадалось им под руки.

Потом шел известнейший факир и нищий, глава одной знаменитой секты. Вместо двух кос у него была всего одна длиной в сорок футов. За ним шли приверженцы, которые повергали к ногам его все свое имущество за письмена и речи — рецепты от всех болезней, которыми он щедро наделял их.

Затем шествовали:

Знамя верности.

Десять тысяч молодых женщин. Каждая из них несла у груди ребенка и убаюкивала его под звуки труб. Это означало мир и спокойствие брачной жизни.

Пять тысяч политиков. Они противоречили один другому и старались тем занять народ, который, впрочем, препорядочно страдал от их безумных споров.

Второй законодатель, который объяснял народу разные системы на непонятном языке.

Придворный фокусник, удивлявший людей проворством, с каким он вынимал деньги из всех карманов.

Знамя любви.

Секретарь Поднебесной Империи с гусиными крылышкам. Он очень походил на гуся и ехал верхом на разукрашенном осле, который был весь увешан колокольчиками.

Пять тысяч старух, которые пели гимны в честь секретаря, нюхая табак под звуки гобоев.

Благоденствие Поднебесной Империи в отлично отделанной коробке из косточки дикой вишни. Ее нес придворный дурак.

Пятьдесят тысяч стрелков легиона красного дракона. Они все щелкали зубами под сладостную музыку,

Десять тысяч поэтов, которые пели на разные голоса всякий свою оду на этот торжественный день.

Бессмертный поэт того времени, одетый в бархат с головы до ног и обвешанный золотыми кольцами и цепями из драгоценных каменьев. В руках держал он серебряную лиру и ехал на белом осле, лицом к хвосту, чтобы иметь всегда перед глазами несравненную Чау-кынь, бесценную жемчужину, и вдохновляться ее прелестями.

Тут следовали великолепный Ю-ань-ди и несравненная Чау-кынь. Они сидели на чудесной колеснице, украшенной глазами колибри, которую везли двенадцать прекрасных магнатов, присланных солнцем и месяцем в подарок их брату.

Двадцать тысяч прелестных юношей. Они одеты были в меха черной лисицы, били в барабаны из слоновой кости и ехали верхом на черных, как вороны, конях.

Двадцать тысяч негров, гадких, как черти. Они были одеты в меха белых медведей, ехали верхом на белых арабских лошадях и свистели, засунув в рот пальцы.

Все мандарины Поднебесной Империи второй степени. Они задыхались от пыли и посылали всю процессию к черту.

Двадцать миллионов народу. Они едва передвигали ноги от голода, но все-таки прославляли честность и бескорыстие этих мандаринов.