Страница 29 из 53
— Посмотрите, мисси Сигрев, — сказала негритянка, — куры несутся; скоро будет много яиц. Мастер Уильям поздоровеет; потом будут цыплята.
— А ты не вынула всех яиц из гнезд, Юнона?
— Нет, мисси; в каждом оставила по одному, чтобы куры видели.
— Хорошо, мы спрячем яйца для Уильяма, и, надеюсь, это вернет ему силы.
— Я и так сильно окреп, мама, — сказал Уильям, — мне кажется, лучше оставить яйца, чтобы наседки вывели из них цыплят.
— Томми очень любит яйца, — сказал Томми.
— Да, но Томми не получит яиц; Томми не болен.
— У Томми животик болит, — возразил маленький мальчик.
— А мне кажется, что Томми выдумывает, — сказал Сигрев.
— У Томми голова болит, — продолжал шалун.
— Нельзя есть яйца во время головной боли, — ответил ему отец.
— Томми весь болен, — опять повторил Томми.
— Ну, значит, его нужно положить в постельку и дать ему касторового масла, — сказал Сигрев.
— Томми не хочет касторки, — сказал Томми, — ему нужно яиц.
— Томми яиц не получит, — отозвался Сигрев, — а потому ему незачем сказки сочинять. Когда яиц будет много, для Томми сварят яичко, только, конечно, если он будет хорошо себя вести.
— Я обещала Каролине позволить ей смотреть за цыплятами, — заметила миссис Сигрев, — и думаю, ей также нужно поручить и яйца; она принесет пользу.
Несколько дней Сигрев и Риди пололи посевы, выдергивая сорные травы, которые появились на поле, Между тем Уильям быстро поправлялся. Дня два Юнона аккуратно приносила ему по три, по четыре яйца, но на третий день не нашла ни одного; на четвертый тоже, и м-р Сигрев стал удивляться, почему куры перестали нестись; обыкновенно, раз они начинают класть яйца, это продолжается несколько времени.
На пятый день все сидели за утренним столом; не появился только Томми, и миссис Сигрев спросила, где он.
— Думаю, — со смехом ответил Риди, — что мастер Томми не пожелает прийти ни завтракать, ни обедать.
— Что вы хотите сказать, Риди? — спросила миссис Сигрев.
— Я объясню, — ответил старик. — Меня очень удивило, что в курятнике больше яиц не бывает, и мне представилось, что куры несутся где-то в другом месте. Поэтому вчера вечером я пошел на поиски. Яиц я, правда, не нашел, зато натолкнулся на яичную скорлупу, спрятанную под кокосовыми листьями. Я и сказал себе, что если бы даже на острове имелись зверьки, поедающие яйца, они, конечно, не стали бы так аккуратно запрятывать яичную скорлупу. Поэтому сегодня утром я запер главную дверь курятника и оставил не замкнутой только боковую задвижную дверцу, через которую входят птицы, чтобы усесться на насест. Потом, когда все вы встали, я спрятался за деревья и стал сторожить; вскоре показался мастер Томми; он шел к курятнику. Томми потрогал дверь; она была заперта; тогда Томми вполз через задвижную калитку; как только он попал в птичник, я опустил задвижную калитку и заколотил ее гвоздями, так он и попался в ловушку.
— Там маленький лакомка просидит целый день, — заметил Сигрев, которого насмешило приключение Томми.
— Да, так ему и надо, — заметила Селина. — Пусть это послужит ему уроком. Пусть он кричит хоть целый час, мы не будем обращать внимания на его зов.
— О, я рада. Масса Томми попался; теперь не будет пить яиц, — сказала Юнона.
Сигрев, Уильям и Риди, по обыкновению, принялись за работу; миссис Сигрев, Юнона и маленькая Каролина были заняты в доме. Около часа Томми сидел совершенно тихо, потом начал плакать. Никто не обратил на это внимания. Когда пришло обеденное время, мальчик снова принялся кричать и опять без успеха. Только вечером дверь птичника отворилась, и мастер Томми вышел на свободу. Он вернулся печальный, и, ничего не говоря, уселся в уголке.
— Сколько яиц выпил сегодня, мастер Томми? — спросил Риди.
— Не буду больше, — ответил мальчик.
— Лучше не надо, — сказал ему отец, — не то, вместо того, чтобы поесть лишнего, тебе, как и сегодня, придется остаться без обеда.
— Хочу обедать, — сказал Томми.
— Нет, останешься без обеда, — проговорила миссис Сигрев, — мы не можем позволить тебе и яйца есть и обедать. А если ты вздумаешь плакать, я тебя запру на ночь в курятнике. Сиди и терпи до ужина.
Томми понял, что ничего нельзя сделать, и молча просидел до ужина, но за вечерним столом наверстал потерянное.
После ужина Риди снова стал рассказывать о себе.
— Я вам сказал, мастер Уильям, как от своего спутника узнал, что матушка умерла от разрыва сердца, то есть, вероятно, вследствие известия о моей мнимой смерти. До Ньюкестля я не жил, а мучился.
«Когда почтовая карета остановилась, мой бывший сосед подошел к дверцам экипажа и сказал мне:
— Если я не ошибаюсь, вы Мастермэн Риди, бежавший на корабль? Так ведь?
— Да, сэр, — печально ответил я.
— Ну, ободритесь, — сказал он. — Вы бежали, когда были еще очень юны и неразумны и, конечно, не думали, что доведете вашу мать до отчаяния. Не ваше бегство, а известие о вашей смерти так подействовало на нее: это не ваша вина. Пойдемте, мне нужно сказать вам кое-что.
— Я завтра побываю у вас, — был мой ответ, — я не в состоянии что-либо делать, не поговорив с моими соседями и не посетив могилы матушки. Правда, я не хотел огорчить ее, и весть о моей смерти распустил не я. Но все же я понимаю, что без моего безумия она была бы жива и счастлива.
Ехавший со мной джентльмен дал мне свой адрес, я обещал зайти к нему на следующее утро, но теперь направился к тому дому, в котором жила матушка. Я знал, что ее больше нет там, однако почувствовал досаду, услыхав в нем веселый смех.
Дверь была отперта; я заглянул в комнаты; в том уголке, где бывало сидела она, стояли пяльцы; на них работали две женщины; другие гладили на большом столе.
— Что вам нужно? — крикнули они и стали насмехаться надо мною.
Я ушел и направился к соседнему коттеджу, в котором жили близкие друзья моей матушки. Я застал жену хозяина дома; она меня не узнала, и я объяснил ей, кто я. Во время болезни матушки она ухаживала за ней до самой ее смерти и рассказала мне все, что я хотел знать.
Мне стало легче, когда я узнал, что моя бедная матушка не могла жить, так как страдала неисцелимым раком; в то же время соседка сказала мне, что бедная больная постоянно думала обо мне; что мое имя вечно было у нее на губах; что она ни в чем не нуждалась, так как м-р Мастермэн обходился с ней очень хорошо и ласково. После этого я попросил добрую женщину отвести меня на могилу матери. Она надела шляпу, показала мне место, где погребли матушку, потом, по моей просьбе, оставила меня одного. Я сел на травянистый холмик над ее гробом и долго, горько плакал, мысленно прося у нее прощения.
Стемнело; наконец, я ушел с кладбища и вернулся в коттедж доброй женщины, которая ходила за моей матерью.
До поздней ночи разговаривал я с ней и с ее мужем, и так как они мне предложили переночевать у них, остался в их доме до утра.
На следующее утро я пошел к моему спутнику; на медной дощечке, прибитой к его двери, я прочитал, что он адвокат. Он усадил меня на стул, закрыл дверь, задал мне много вопросов, желая удостовериться, действительно ли я Мастермэн Риди, объявил, что он был при смерти м-ра Мастермэна, и что у него в руках очень важная бумага, которая доказывает, что не один Мастермэн должен был получить страховые деньги за погибшее судно, но и матушка, так как судно страховали оба владельца. Следовательно, Мастермэн обманул и обобрал мою мать.
Адвокат сказал, что он нашел этот акт после смерти Мастермэна в потайном ящике его стола; что, так как моя матушка умерла, и меня, как предполагалось, не было в живых, он не счел нужным разглашать это неприятное обстоятельство. Однако теперь, когда я вернулся, он, по его словам, считал своей обязанностью поднять дело, предложив войти в соглашение с властями города, которые охраняли имущество в ожидании постройки больницы и богадельни.
Адвокат прибавил, что страховая премия за погибший корабль составляла три тысячи фунтов; что треть судна принадлежала моему отцу, и что он имел право получить треть страховых денег, а благодаря процентам, накопившимся с тех пор, сумма эта достигла более двух тысяч фунтов. Это была очень приятная новость, и вы, конечно, поймете, что я согласился на все его предложения.