Страница 27 из 60
— Да, я Аксолотль.
После этих слов Таваддуд замолчала.
— Я думала, он просто насмехался над тобой, — прошептала она наконец.
— Я рассказал тебе, что украл мое первое тело. Я явился в Сирр из пустыни и практически завладел им.
Таваддуд закрыла глаза.
— Мой дед помнил ту ночь, когда пришел Аксолотль, ночь гулей, — начала она. — Он говорил, что это походило на чуму. Она распространялась вместе с шепотом. Улицы были заполнены людьми с пустыми глазами, безумцы резали собственную плоть, жадно ели, занимались любовью.
— Да.
— В конце концов гулей подняли на Осколок Соареца. Мужья взяли своих жен, которых больше не узнавали, матери взяли детей, которые разговаривали странными голосами, и всех их прогнали вниз, в пустыню.
— Да.
— Кающиеся начали охотиться за историями. Сказать неправду означало смерть.
— Да, — Зайбак немного помолчал. — Мне хотелось бы заявить, что я не желал этого. Что я был опьянен ощущением плоти, что потерялся в многочисленных сплетениях и не понимал, что делаю. Но это было бы ложью. Я был голоден. И я все еще голоден. Если ты останешься со мной, Таваддуд, твои мысли станут моими мыслями. Ты этого хочешь?
— Да!
Нет, ответила одна из ее половинок, но Таваддуд не знала, которая.
Она проснулась в холодном и тихом склепе и уже не могла понять, о чем напоминал ей клубящийся над крышами после утреннего дождя пар. Она сидела, пока солнце не поднялось до середины неба, и пыталась вспомнить тайну Принца-цветка, но она исчезла вместе с Зайбаком-Аксолотлем.
Тогда девушка, которая любила монстров, а одного больше всех других, собрала свои вещи и перешла жить во Дворец Сказаний. Но это уже совсем другая история.
История заканчивается, и тогда Таваддуд становится Арселией, а Арселия — Таваддуд. Она окружена чем-то теплым и твердым и удивляется, глядя на свои руки — более красивые, чем она помнит, надушенные и умащенные, покрытые затейливым красно-черным узором, украшенные золотыми кольцами. Таваддуд поднимает руки — руки Арселии — и ощупывает себя, словно слепая. Человек с темным лицом наблюдает за ними, но Таваддуд говорит себе, что беспокоиться не о чем: это друг, и он не причинит им зла.
Расскажи, что произошло, просит Таваддуд, и на мгновение чувствует нежелание Арселии говорить. Но Таваддуд настаивает, а Арселия ощущает себя в безопасности, частично в кувшине-птице, частично в теплом теле.
«Когда-то давно я жила на острове, у самого моря. Я отлично распознавала узоры. Видела их в облаках и вывязывала в носках для своих внуков. Потом мои руки стали болеть и дрожать. Я не хотела становиться дряхлой и отказалась от своего разума. Тогда мне прислали загрузочную аппаратуру. Я попрощалась с Ангусом на его могиле. Сидя там, я проглотила таблетку и надела на голову холодную корону. Я надеялась, что встречусь с ним там, на другой стороне. Но боль в моих руках так и не прошла».
Ш-ш-ш. Не думай об этом. Думай об Алайль.
«Я скучаю без Алайль».
Я понимаю. Каково это — быть Алайль?
«Я помогала ей различать узоры в пустыне, в ветре и в диком коде. Мы находили сокровища. Там, под землей, живут призраки, и их можно выкопать, если только знать, где искать. Нам нравилось летать. Мы забирались на снасти рух-кораблей. Нам кричали, чтобы мы спускались, но мы не обращали на это внимания. Посмотри, какими испуганными они выглядят там, внизу, — Веласкес и Зувейла, и все остальные. Они не видят огоньков под кожей пустыни, а мы видим, и мальчик тоже видит. Взгляни на огоньки!»
Таваддуд поднимает руки и прижимает ладони к глазам. Чем сильнее она надавливает, тем ярче становятся огоньки.
«Взгляни на них!»
Нет, нет. Взгляни на меня. И вот она смотрит на Арселию и улыбается. По ее щекам текут слезы, но она все равно улыбается.
Думай об Алайль, а не об огоньках.
«Устала. Болят руки. Совет. Встречи. Кассар хочет отказаться от огоньков, отдать их алмазным людям. Возможно, пришло время от них отказаться. Я слишком устала, чтобы ходить по пустыне. Раньше я никогда так не уставала. Я снова хочу уставать. Я хочу спать. Хочу видеть сны. Давай танцевать, пока я не устану? Я слышу музыку».
Она пытается подняться. Ее ноги хотят танцевать.
Позже. Я знаю, каково это. Куда ушла Алайль?
«Ее забрал Аксолотль».
Нет. Этого не может быть.
От шока голову как будто стягивает жесткой колючей проволокой. Таваддуд отчаянно старается сохранить сплетение, позволяет воспоминаниям Арселии окутать себя — холодное утро, волны бьют в суровый скалистый берег, лицо ласкает соленый ветер, в руке рука — и через мгновение она снова оказывается в мыслях птицы.
Ты уверена? Он был в моей истории, Арселия. Или ты тоже рассказываешь историю?
«Нет, просто раньше я не знала его имени. Но это был он, джинн из твоей истории. Аксолотль».
Откуда он пришел?
«Он был нами, а мы были им, и он сказал, что все будет хорошо, что Алайль отправится в лучшее место, как думала я, сидя на могиле. Но я видела, как ею завладел дикий код. Насекомые из черных чернил. Они покрыли ее всю. Аксолотль лгал. Истории всегда лгут».
Какие истории?
«Я видела их в огоньках. Там был круг. Он хочет перепрыгнуть через квадрат. Он пытается, но безуспешно, снова пытается и опять не может этого сделать. Квадрат влюблен в круг и не хочет его отпускать. А круг ищет то, что потеряно».
Где ты это слышала?
«Я не помню».
А куда… куда ушел Аксолотль?
«Я не видела. Она спрятала меня. Когда он пришел, она убрала меня в тайник. Вокруг него в атаре сплошная стена. Я скучаю по Алайль. Я ее карин. Она мой мухтасиб».
Да, конечно. Ты навсегда останешься ее карином.
«Она должна была больше мне доверять. Она могла жить во мне. Она всегда брала меня с собой наблюдать за огоньками, а потом прятала меня. Она должна была больше мне доверять. А теперь ее нет. Она оставила мне только одно».
Что же?
«Я не могу тебе сказать».
Скажи, и тогда сможешь уснуть. Скажи, и сможешь танцевать.
В ее голове эхом звучит сложное, как лабиринт, слово. Тайное Имя сверкает перед ее мысленным взором своими слогами, словно цепочкой жемчужин. Оно очень длинное, почти целая мелодия, и, как все Имена, приносит с собой ощущение безмятежности: кухня в доме отца, еда уже почти готова, его руки лежат у нее на плечах, а волны набегают на берег давно исчезнувшего острова. И запах волос Ангуса ранним утром.
Теперь пора опять уснуть, говорит Таваддуд. Арселия ощущает, как губы произносят слова, превращающиеся в музыку, и вот она снова в кувшине-птице, и ей снится, что она танцует, что она стала Таваддуд.
Таваддуд поднимается и бережно усаживает Арселию на жердочку. У нее болят суставы рук. Искусственное сплетение устанавливается на время, но никогда не обходится без последствий. Таваддуд лишь надеется, что та часть ее, которая осталась в сознании Арселии, даст карину хоть какое-то спокойствие, хотя сама чувствует себя более встревоженной, чем прежде. Она снимает бими и опускается на стул. Ноги дрожат.
Почему он это сделал? В ее голове мелькает облик Алайль. Как он мог? И зачем?
Он Отец похитителей тел. Но он говорил, что никогда больше не станет так поступать. А вдруг это из-за меня? Из-за того, что мы не можем быть вместе?
Таваддуд ощущает присутствие Аксолотля в фрагментах воспоминаний карина. Круг и квадрат. В этом есть что-то странное: примитивная абстракция, словно рисунок ребенка. Запретные истории похитителей тел обычно бывают очень увлекательными, полными опасностей и неожиданностей, с персонажами, которые входят в ваше сознание и становятся вами. Но в данном случае это грубое и откровенное стремление что-то найти.