Корабль-призрак

— Да, да… немного погодя… все в свое время; но прежде я должен заняться с мингером Филиппом: мне надо многое сказать ему касательно его дел.

Филипп при этом невольно вспомнил, как ему приходилось уламывать мингера Путса, когда он впервые приглашал навестить его бедную мать, и он невольно улыбнулся такой предупредительности со стороны хитрого старика, но вслед за тем воспоминание о матери нагнало облако грусти на его чело, что не укрылось от внимания Амины.

Она сразу угадала, что происходило в душе Филиппа и в помыслах ее отца, и недолго думая, пошла и принесла шляпу и трость старика, затем сама проводила его до дверей. Таким образом, Путс, хотя и очень неохотно, но все же, повинуясь по привычке воле дочери, должен был отправиться к бургомистру.

— Уже так скоро, Филипп?! — воскликнула девушка, возвращаясь в комнату, где оставался молодой человек.

— Да, Амина, я еду сегодня же, но надеюсь, мне удастся еще вернуться сюда перед отплытием. В случае же, если бы мне не пришлось вернуться, я хочу передать вам теперь мои распоряжения. Дайте мне ключи!

Взяв ключи из ее рук, он открыл нижний шкафчик буфета и железный ларец, где были деньги.

— Вот здесь, Амина, мои деньги! Нам незачем считать их, как предлагал ваш отец! Как видите, я не лгал, когда говорил, что у меня тысячи гильдеров! Но в настоящее время они мне не нужны: ведь мне еще предстоит обучиться морскому делу. А когда я вернусь, если мне суждено вернуться, то на эти деньги я буду иметь возможность приобрести собственное судно. Но я не знаю, что мне готовит судьба, и потому должен вперед позаботиться обо всем!

— Ну, а если вы не вернетесь? — спросила Амина.

— Если я не вернусь, то эти деньги будут ваши, Амина, точно так же, как и все, что здесь есть в этом доме, да и самый дом!

— Но ведь у вас есть родные, родственники… не так ли?

— У меня есть всего только один родственник, мой дядя, богатый человек, но когда мы с матерью бедствовали, он мало помогал нам, или, вернее, почти вовсе не помогал, так что я ему ничего не должен, и он ни в чем не нуждается. В целом свете есть только одно существо, которое дорого мне, и к которому привязалась мое сердце, и это существо вы, Амина! Смотрите на меня, как на брата, и я обещаю, что буду всегда питать к вам самую нежную братскую любовь.

Амина молчала. Филипп достал из початого мешочка еще горсть червонцев на дорожные расходы и затем, замкнув железный ларец и буфет, отдал ключи девушке. Он собирался сказать ей еще что-то, когда в дверь слегка постучали, и в комнату вошел патер Сейсен.

— Храни вас Бог, сын мой, и тебя также, дитя мое, хотя я еще никогда не видал тебя раньше! Если не ошибаюсь, ты — дочь мингера Путса!

Амина утвердительно кивнула головкой.

— Как я вижу, Филипп, комната эта отперта! Я слышал о том, что произошло, и мне надо поговорить с тобой, а потому я попросил бы эту девушку оставить нас на время одних.

Амина тотчас же вышла, и патер, сев на кушетку, пригласил Филиппа сесть подле себя.

Разговор их продолжался долго: прежде всего духовный отец стал расспрашивать Филиппа» об его тайне, но не мог добиться от него тех сведений, какие он желал; молодой человек сообщил ему приблизительно столько же, как и Амине, но не больше. Он также объявил о своем намерении отправиться в плавание, и что в случае, если бы он не возвратился, все свое имущество Г он завещает доктору и его дочери. Тогда патер стал расспрашивать Филиппа о мингере Путсе; осведомился, не известно ли ему, какую веру исповедует старый доктор, так как его никто никогда не видал ни в одной церкви, а слухи ходили о том, что он не только еретик, но даже и не христианин. На это Филипп, как всегда, отвечал с полной откровенностью, но при этом прибавил, что дочь жаждет просветиться учением христианской веры, и просил святого отца принять на себя эту задачу, к которой он, Филипп, недостаточно подготовлен. На это патер Сейсен, угадавший отношения молодого человека к этой девушке, охотно согласился.

Пробеседовав около двух часов, они были прерваны вернувшимся Путсом, который, как пуля, вылетел из комнаты при виде патера Сейсена. Тогда Филипп призвал Амину и просил ее, как одолжения, чтобы она принимала в его отсутствии патера Сейсена, после чего добрый старик благословил их обоих и ушел.

— Надеюсь, вы не дали ему денег, мингер Филипп? — сказал Путс, когда старый патер ушел.

— Нет, я не дал ему ничего, — отвечал Филипп, — но очень сожалею, что не подумал об этом!

— Нет, что вы! Вы прекрасно сделали, что ничего не дали ему; ведь деньги гораздо лучше, чем то, что он может дать вам; только пусть он больше не приходит сюда!

— Почему же нет, отец? — возразила Амина. — Если мингер Филипп того желает: ведь это его дом?..

— Ну, конечно, если мингер Филипп этого желает; но ведь он уезжает!

— Ну, если даже он и уезжает, почему же патеру не ходить сюда? Он будет приходить ко мне!

— К тебе, дитя мое? Зачем? Что ему нужно от тебя? Если он станет ходить сюда, то я предупреждаю, что не дам ему ни гроша, и тогда он наверное скоро прекратит свои посещения.

Филипп только усмехнулся на такое предположение, но не стал ничего возражать.

После того юноше не случилось поговорить с Аминой, да ему, в сущности, ничего более и не оставалось сказать ей. Час спустя он простился с ней в присутствии ее отца, который не отходил от них ни на минуту, надеясь получить от Филиппа какие-нибудь сведения относительно его денег, которые тот оставлял здесь.

Два дня спустя Филипп прибыл в Амстердам и, наведя нужные справки, убедился, что не предвиделось никакого отплытия судна в дальнее плавание и именно в Ост-Индию ранее, как через несколько месяцев. Голландская Ост-Индская компания давно образовалась и положила конец всем частным торговым предприятиям этого рода. А суда компании отправлялись только во время года, считавшееся наиболее удобным, чтобы обогнуть мыс Бурь, как тогда еще назывался мыс Доброй Надежды. Одним из судов, отправлявшихся с флотилией, предназначенной к отплытию в ближайшую очередь, было судно «Тер-Шиллинг», трехмачтовый корабль, который в настоящий момент стоял разоруженный и без оснастки.

Филипп разыскал капитана этого судна и сообщил ему о своем желании отправиться с ним в дальнее плавание, чтобы ознакомиться с профессией моряка и изучить под его руководством морское дело. Капитану понравилась наружность юноши, а так как последний соглашался не только не получать никакого вознаграждения за все время плавания, но даже предлагал платить за себя известную сумму за обучение, то ему была обещана койка младшего помощника в офицерской каюте и содержание на офицерском положении. Порешив на этом, ему было сказано, что его уведомят заблаговременно о времени отправления судна, а до того времени он может отложить все заботы и попечения.

Сделав все, что можно для исполнения данного им клятвенного обещания, Филипп решил вернуться к себе домой и снова очутился в отрадном для него обществе Амины.

Мы обойдем здесь молчанием два месяца, в течение которых мингер Путс продолжал работать на своем поприще и редко бывал дома, благодаря чему молодые люди по целым часам оставались наедине. Любовь Филиппа к молодой девушке ни в чем не уступала ее любви к нему; это было даже нечто больше, чем просто любовь, — это было чувство какого-то благоговейного обожания с обеих сторон, усиливающегося с каждым днем. По временам чело Филиппа омрачалось тяжелыми думами о грозившей ему судьбе, но улыбка Амины разгоняла мрачные думы; ему стоило взглянуть на нее, чтобы все остальное было забыто. Амина не скрывала своего чувства; она высказывала его в каждом слове, взгляде и движении. И когда Филипп брал ее руку, или обнимал ее стан, или даже целовал ее коралловые губки, Амина не протестовала; она была слишком благородная и доверчивая девушка; сознавая, что все ее счастье заключается в его любви, она старалась брать от этой любви все, что могла.

Так прошли два месяца, и однажды, когда патер Сейсен, который вообще часто посещал их и уделял Амине особое внимание, застал молодых людей в объятиях друг друга, старик неодобрительно покачал головой.