Страница 57 из 67
В углу зала стояли китайская лаковая мебель и мебеля, вырезанные — то ли индусскими, то ли африканскими мастерами — из цельных кусков дерева красновато-коричневого цвета — дерева, именуемого, как объяснил Потёмкину граф Шереметев, ироко.
На подлокотниках ажурных приземистых кресел, сделанных, видно, из столетних стволов, притаились в тени, готовясь к прыжку, мощные гривастые львы и свирепые леопарды. Змеи, переплетясь меж собой, обвивали кружевные спинки стульев и кресел, ползли вдоль круглых столешниц с необычным растительным орнаментом. Кривлялись, показывая князю большие зубы, уродливые хвостатые обезьяны.
— Эфиопская работа?
— Не ведаю, — признался Шереметев.
— Непостижное искусство, — задумчиво сказал князь, — Удивил, признаться, Пётр Борисович, удивил… Сиё и есть твоя сюрприза?
Шереметев действительно гордился этой попавшей к нему через десятые, а может, сотые руки экзотической мебелью. Но всё-таки не ею рассчитывал он поразить своего высокого гостя. Князя ожидало нечто значительно более удивительное.
Пётр Борисович знал, что Потёмкин уже давно разыскивает мебельный гарнитур, созданный королевским столяром Булем. И вот две недели назад ему, Шереметеву, удалось приобрести этот гарнитур здесь, в Москве, за сравнительно небольшую цену. Пётр Борисович всегда был везучим.
Шереметев отдёрнул ширму, отделявшую часть зала, и немного театральным жестом показал Потёмкину на «Прекрасную маркизу».
— Вот она, сюрприза, Григорий Александрович.
— Ну, ну, покажи, — благосклонно сказал Потёмкин и вдруг осёкся.
Светлейший остолбенел. Он не мог произнести ни одного слова. Но если Шереметев думал, что светлейший ошеломлён красотой гарнитура, то он глубоко ошибался.
Потёмкин был потрясён отнюдь не этим. Он был потрясён ловкостью и предприимчивостью безымянных воров, которые не только ухитрились сразу же после отъезда светлейшего из Петербурга похитить из Таврического дворца приобретённый им гарнитур Буля, но и переправить его в Москву. Более того, воры даже успели отыскать здесь в лице Шереметева тароватого покупателя и ударить с ним по рукам.
«Вор на воре, — думал Потёмкин. — Но каковы искусники? У тебя украдут и тебе же продадут за двойную цену. За всем тем и магарыч с тебя получат, и благодарность востребуют, и щёку для поцелуя подставят, понеже твоими благодетелями мнят себя». Князь, однако, ошибся. Как вскоре выяснилось, приобретённый им в Петербурге гарнитур работы Буля, известный любителям под названием «Прекрасная маркиза», или «Золотые стрелы Амура», по-прежнему украшал одну из комнат Таврического дворца. Его никто не похищал и даже не пытался похитить, а тем паче переправить в Москву. Просто гарнитур «Золотые стрелы Амура», оказавшись в России, вспомнил, что некогда он принадлежал известной колдунье мадам Монвуазен, и… раздвоился, превратившись в два совершенно одинаковых гарнитура-близнеца.
Вот оно, колдовство!
Василий Петрович немного помолчал, чтобы дать мне возможность освоить столь необычный, не лезущий ни в какие ворота факт, а затем продолжал:
— Не каждый, конечно, может поверить в подобные чудеса. А князь Таврический, насколько мне известно, был по натуре прагматиком и рационалистом, любившим во всём ясность. Он не верил в чудеса, но зато безоговорочно верил в жуликов. Раз оказалось два гарнитура, рассуждал он, то один из них подлинный, а другой — нет.
И в Петербург дворецкому князя Феоктисту Феоктистовичу Голошубову было отправлено из Бендер письмо с требованием безотлагательно и безволокитно освидетельствовать на предмет установления подлинности приобретённый князем мебельный гарнитур.
Феоктист Феоктистович был человеком исполнительным. И тотчас же отыскал в окружении будущего короля Франции графа д’Артуа, который тогда скромно проживал в Петербурге, отдыхая от бурных событий на своей родине, подходящую кандидатуру. Де Беркес, как заверили Феоктиста Феоктистовича, знал толк в мебели. Кроме того, ему привелось у потомков некогда сожжённой на костре мадам Монвуазен дважды или трижды собственными глазами видеть знаменитый гарнитур. И не только видеть, но и ощупывать руками.
Де Беркес рвался оказать услугу князю Потёмкину Таврическому. И Феоктист Феоктистович почтительно проводил эксперта в комнату, где стоял гарнитур.
— Прошу-с.
Француз поскрёб ногтём полировку, посидел в кресле, в котором у каждого, по преданию, возникали мысли, достойные кардинала Ришелье и Монтеня, опустился на упругий пуф, награждающий самых неуклюжих кавалеров изяществом и элегантностью, полюбовался собою в зеркале и заявил, что он тут же, на месте, проткнёт шпагой каждого, кто позволит себе усомниться в подлинности этой мебели.
Вопрос можно было бы считать исчерпанным, если бы через день в Таврический дворец не прибыл подарок Потёмкину от графа Шереметева — кусковский мебельный гарнитур. Феоктист Феоктистович опять пригласил де Беркеса. Тот вновь поскрёб ногтём полировку, посидел в кресле, на пуфе, глянул в зеркало и вновь заявил, что готов проткнуть шпагой каждого, кто усомнится в подлинности этой мебели…
Феоктист Феоктистович почесал в затылке. Будучи дворецким князя Таврического, он, как и положено хорошему дворецкому, усвоил не только привычки, но и взгляды своего господина. Поэтому, точно так же как и Потёмкин, Голошубов был уверен, что из двух мебельных гарнитуров «Золотые стрелы Амура» один — подделка. Но попробуй сказать об этом! Проклятый француз так бешено вращал глазищами и хватался за эфес своей шпаги, что Феоктист Феоктистович счёл за благо в спор с ним не вступать. Чего спорить? Пырнёт шпагой — и был таков.
И через неделю в той же комнате вокруг выставленных там мебельных гарнитуров собрались самые уважаемые петербургские краснодеревщики. Был среди них и крепостной графа Шереметева Никодим Егорович Беспалов, который, находясь на оброке, содержал в столице мебельное заведение. Беспаловские кресла, стулья, столы да комоды отличались деликатностью работы, красотой и изяществом. Таких мебелей и в Европах поискать!
Никодим был ещё несмышлёнышем, когда граф послал его вместе с тремя другими своими краснодеревщиками во Францию учиться мебельному делу. Пять лет без малого провёл там Беспалов. И во многом преуспел, постигая секреты хитрого мастерства. Поговаривали даже, что король французский самолично его работу отметил и повелел в королевские столяры зачислить да только граф Шереметев на то своего согласия не дал.
Много во Франции видел Беспалов всяческих мебелей, видел и работу знаменитого Буля, потому Феоктист Феоктистович и возлагал на него особые надежды. Уж кому-кому, а Беспалову и карты в руки.
Уважительно поглядывали на Беспалова и другие мастера, что, дескать, скажет Никодим Егорович, так тому и быть. Кто лучше его во французских мебелях смыслит?!
Беспалов осмотрел дотошно один мебельный гарнитур, потом так же дотошно другой.
С ответом он не спешил, медлил.
— Что скажешь, Никодим Егорыч? — спросил дворецкий.
Беспалов помолчал, а потом решительно указал на мебельный гарнитур, привезённый в Петербург из усадьбы Шереметева.
— Буль. Подлинный, понеже лучше разве что сам господь сотворит.
— Дивная работа, — согласились краснодеревщики.
Итак, один гарнитур оказался подлинным, а другой искусной подделкой. Всё стало на свои места.
Но в тот самый момент, когда дворецкий Потёмкина, с облегчением вздохнув, подумал, что теперь может обо всём отписать князю, из толпы мастеров робко выдвинулся лысенький хлипкий старичок и, шамкая, спросил дозволения понюхать мебель.
— Чего-чего? — переспросил ошарашенный дворецкий.
— Понюхать, — повторил старичок.
— Нюхай, коли желание такое имеешь, — пожал плечами Феоктист Феоктистович, который привык всегда и во всём уважать старость.
Старичок понюхал столик, за которым герцогиня Орлеанская съела, по преданию, пятьдесят семь пирожных, пуфы, делающие элегантными недотёп-кавалеров. Словно идущий по следу охотничий пес, поочерёдно обнюхал козетки, зеркала, канапе, кресла.