Страница 32 из 46
— Что с твоим другом? — спросила Пэтти.
— Он не был моим другом, — ответил я.
— Так что с ним?
— Я думаю, мертв.
— О, мертв… Чет?
— Да?
— Сзади нас никого нет.
Мы говорили непрерывно и не могли остановиться. Мы не могли поверить, что остались живы. Если бы мы сейчас умолкли, Пэтти разрыдалась бы, как дитя, а Драм, возможно, на пару минут запятнал бы свою репутацию.
Я повернул мотороллер на Люстгартен по направлению к реке. Пэтти сказала:
— За нами идет какая-то машина.
— Их машина?
— Не знаю. Скорее всего, да.
— Машина какая, маленькая?
— Ага.
Я вздохнул. На свободной от машин прямой трассе, да при хорошем попутном ветре наш мотороллер мог дать миль шестьдесят пять в час. Но даже этого могло не хватить.
Собор мы проскочили на пятидесяти милях в час. Наша колымага, визжа шинами по мостовой, прошла на двух колесах поворот, и под нами загромыхала брусчатка набережной. Фридрихштрассе я едва не проскочил, пришлось резко затормозить, и Пэтти боднула меня головой. Достав из кармана «Люгер», я произнес:
— На, держи.
Молча взяв пистолет, Пэтти, к моему удивлению, уверенным движением извлекла магазин и сообщила, что осталось только три патрона. Потом она, выгнув шею, обернулась и сказала:
— Они свернули на Фридрихштрассе.
С Фридрихштрассе на Унтер-ден-Линден, потом на Потсдамер-Платц и к Брандснбургским воротам. Расстояние небольшое, но они уже были всего в двух кварталах позади нас. Я наблюдал их в зеркало заднего вида. Они шли на большой скорости с включенными подфарниками.
Когда мы свернули на Унтер-ден-Линден и устремились по широкому проспекту к светившемуся в ночи желтыми окнами зданию русского посольства, их задержало небольшое происшествие. Нас отделяло от посольства два квартала руин мертвого города-призрака, как вдруг хлынул сильный ливень. По ступенькам посольства к ожидавшему на стоянке большому ЗИСу спустились три темные фигуры. Лишь только они сели в лимузин, и он тронулся с места, как мимо, громыхая по усеянной выбоинами мостовой, пронесся наш мотороллер. Завизжала резина, сзади раздались сердитые возгласы, и я увидел, что машину Штрейхеров занесло. Она вылетела на тротуар прямо через дорогу от посольства, потом, выбив целый сноп искр, со скрежетом ударилась бортом о каменную стену, но смогла выровняться.
На Потсдамер-Платц мы выскочили на шестидесяти милях в час. Мотороллер трясло и раскачивало так, будто он отплясывал рок-н-ролл. Раздался звук, похожий на выстрел, и мотороллер с лопнувшим задним скатом так повело в сторону, будто он обезумел. Я изо всех сил вцепился в вырывавшийся из рук руль, пытаясь его удержать. Пэтти с побелевшим лицом вглядывалась сквозь дождь в каменную громаду Бранденбургских ворот, доехать до которых нам так и не пришлось. Мотороллер, вибрируя и кренясь на сторону, словно тонущий корабль, проехал еще немного и замер на месте. Схватив бутылку с виски, я ткнул ей в замок крышки, и мы с Пэтти выбрались наружу в дождь и темноту. До ворот оставалось еще ярдов триста. Сейчас для нас было бы значительно лучше, если бы это были не ярды, а мили, потому что с любопытством наблюдавшие за всей этой сценой два восточногерманских полицейских уже спешили от пропускного пункта в нашу сторону. Дополняя картину, с другой стороны на площадь въезжала машина со Штрейхерами.
Я схватил Пэтти за руку, и, перепрыгивая через обломки, мы бросились бежать сквозь дождь. Пэтти споткнулась и вскрикнула.
— Пистолет! — прошептала она. — Я обронила пистолет.
Опустившись на колени, я стал шарить руками по земле, но нащупал лишь щебенку и кирпичную крошку. В нашу сторону, громко топая, бежал полицейский с фонариком в руке. Пляшущий желтый луч, ощупывая пространство, метался из стороны в сторону и вверх-вниз. Выбрав момент, когда луч отклонился в сторону, я подобрал камень и бросил его назад в направлении мотороллера. Он упал среди обломков, послышался шорох осыпавшихся камешков. Крикнув что-то, полицейский побежал на этот звук. Машина Штрейхеров затормозила. Пэтти и я, пригнувшись, бежали к линии раздела между зонами, где дежурили еще трое полицейских в поблескивавших от дождя накидках.
Вдруг один из них что-то крикнул, и мы отпрянули назад, в развалины. Прямо перед нами высились руины большого здания. Мы бежали вдоль стены, которая когда-то была его фасадом, пока не достигли какого-то пролома, и заскочили в него. Воздух внутри был сырым и затхлым. Со всех сторон поблескивали чьи-то маленькие глазки, и какая-то тварь прошмыгнула прямо рядом с нами. Я успел закрыть ладонью рот Пэтти за мгновение до того, как она вскрикнула. Она напряглась и тут же обмякла. Я скорее не вел, а тащил ее в глубь здания. Мы пересекли пространство, где отсутствовала крыша, и дождь попадал внутрь. Дальше была лестница, и мы медленно поднялись по ее ступеням. Крыс было все больше, они с неодобрением на нас посматривали и разбегались в разные стороны. У меня возникло такое ощущение, будто я находился внутри гигантского сводчатого склепа. Мы старались ступать как можно тише, однако звук наших шагов все равно гулко отдавался в пространстве. Я подумал, что их, наверное, было слышно даже на польской границе. Мы прошли еще немного по отполированному до блеска полу и, перебравшись через груду обломков, вошли под едва заметную во мраке арку.
— Ты как, в порядке? — поинтересовался я у Пэтти.
Она кивнула и издала звук, который лишь с большой натяжкой можно было назвать бодрым. Я повернул налево и сделал три шага. Пол обрывался в никуда. Вернувшись к Пэтти, я попробовал пройти в противоположном направлении. И снова пустота, словно на краю света. Я двинулся вперед: было похоже, что только так мы могли куда-то выйти. Я зажег спичку, она разгорелась ярким пламенем, со всех сторон засветились глаза, и вокруг нас, разбегаясь, засуетились крысы. Мы стояли на платформе между двумя железнодорожными путями. Рельсы были погнуты и скручены, но шпалы в основном были целы. За путями располагались другие платформы и, по-видимому, другие пути. Если верить карте Берлина, то место, где мы находились, было старым Потсдамским вокзалом, который русские так и не восстановили, и его облюбовали крысы.
Огонь спички обжег мне пальцы. Я бросил обгоревшую спичку, снял намокший пиджак и расстелил его на земле рядом с опорой, поддерживавшей навес над перроном.
— Тебе надо отдохнуть, — сказал я Пэтти.
— Здесь крысы, — ответила она. — Ты их видел?
— Садись, они нас не тронут. Замерзла?
— Нет, но промокла насквозь, и есть хочу. По навесу барабанили капли дождя, вода просачивалась сквозь него и тонкими струйками стекала на рельсы.
— Как мы выберемся отсюда? — спросила Пэтти и хихикнула. — А чем питаются крысы?
Она хихикала без остановки, и я сначала легонько, а потом сильнее шлепнул ее по щеке. Однако она, как ни в чем ни бывало, продолжала:
— Друг другом?
Я откупорил бутылку и понюхал. Это был дешевый крепкий картофельный виски, наподобие плохой водки.
— Выпей-ка, — предложил я. — Сразу лучше станет.
Пэтти уже не хихикала, но и не плакала. Я дотронулся до ее руки, та была окоченевшей и дрожала.
— Ну, давай же, — настаивал я. — На пустой желудок много не пей, только чуть-чуть.
Она взяла бутылку и продолжала неподвижно сидеть, вцепившись в нее. Почувствовав себя одной из наших ясноглазых соседок, я, тем не менее, добавил:
— Если ты все-таки хочешь узнать, что произошло с твоим отцом.
Наступила пауза, и я услышал ритмичное бульканье.
Глава 17
Не промолвив ни слова, Пэтти вернула бутылку, и я от души к ней приложился. Обжигающее картофельное пойло порядком отдавало пятновыводящей жидкостью, которую тоже, бывало, выдавали за виски в некоторых местах, где мне пришлось бывать во время войны.
— Ну, лучше стало? — спросил я.
— О-ой, голова закружилась…
— Ничего страшного. Может, поспишь?
Я присел на корточки и соорудил из пиджака нечто вроде подушки.