Вторая жена

Настал день свадьбы. Проснувшееся июльское утро было пасмурно и сыро. После жарких сухих дней шел освежительный дождик и серебристыми каплями падал на широкие листья растений и пестрые лужайки. На ветках деревьев и кустарников и на крыше замка громко чирикали птички, а старая Лена, хлопотавшая около плиты, загляделась в окно, радуясь, что венок невесты будет окроплен дождем.

Одна только карета, да и та нанятая на ближайшей станции железной дороги, подъехала к крыльцу Рюдисдорфского замка. Пока она отъезжала и наконец скрылась в одном из громадных пустых сараев, двое приезжих медленно поднялись на крыльцо замка. Барон Майнау был чрезвычайно аккуратен: он приехал, как было условлено, за полчаса до венчания.

— Господи помилуй, и это жених! — вздохнула старая Лена и отошла подальше от окна.

Наверху широко растворилась стеклянная дверь, и графиня поспешила навстречу гостям. Дождевые капли падали на ее темно-фиолетовое бархатное платье с длинным шлейфом и сверкали па взбитых черных волосах рядом с несколькими, еще уцелевшими от крушения, бриллиантами. С томным взглядом приветливо протянула она барону тонкие, изящные руки в богатых кружевах, и кто бы мог вообразить, что эти руки в ми-путы бешенства способны были с силою фурии швырнуть тяжелый предмет и пробить им стеклянную раму.

От дождя приезжие укрылись в комнате графини, и там Майнау представил ей своего шафера, господина фон Рюдигера. Среди веселой болтовни светского разговора раздавались крики ара в оконной нише, а на выцветшем ковре, ворча, играли два крошечных белоснежных пуделя… Если бы не гирлянда, которую сплела старая Лена, чтобы украсить к приезду жениха входную дверь, и не княжески роскошный туалет графини, никому не пришло бы в голову, что в этом доме готовится брачное торжество, — так пуст и банален был разговор графини, так равнодушно, спокойно и неподвижно стоял у окна жених в элегантном черном фраке и смотрел на двор замка, где теперь снова воцарилась тишина, прерванная только на минуту шумом колес привезшего его экипажа. Хотя Рюдигеру известно было, при каких условиях заключался этот брак, и он был слишком светским человеком, чтобы не находить все это в порядке вещей, эта страшная пустота и безмолвие пугали маленького подвижного господина, и он вздохнул свободно только тогда, когда наконец медленно и торжественно отворилась противоположная дверь.

Вошла невеста под руку с братом и в сопровождении Ульрики. Вуаль закрывала лицо и падала ей на грудь, а сзади касалась подола ее скромного белого тюлевого платья с высоким воротом, кое-где подколотого миртовыми букетиками, да несколько веток мирта украшали ее голову. Напрасно ваш взгляд стал бы искать тяжелого, затканного серебром подвенечного туалета. Бедная невеста из бюргерской семьи не могла бы придумать себе более скромного наряда. Она вошла с опущенными глазами, а потому не заметила сначала удивленного, а потом сострадательно-насмешливого взгляда, которым смерил ее барон Майнау; но она невольно содрогнулась, когда мать с ужасом окликнула ее:

— Что это значит, Лиана? На кого ты похожа?.. С ума ты сошла?

Таково было благословение, которым разгневанная графиня приветствовала молодую девушку, готовившуюся сделать решительный шаг в своей жизни. Она казалась до того взволнованной, что забыла все, и уже подняла было руку, чтобы вытолкнуть дочь за порог.

— Ты сейчас же возвратишься в свою комнату и переоденешься!..

Но тут она невольно замолчала: барон Майнау сжал ее дрожавшую руку; он не сказал ни слова, но взглядом и движением так энергично и красноречиво запрещал дальнейший разговор по этому предмету, что графине поневоле пришлось уступить.

Из-за притворенной двери выглядывала старая Лена и, затаив дыхание, ждала минуты, когда жених заключит в свои объятия ее «прекрасную стройную графиню» и в первый раз поцелует ее; ни «этой дубине» и в голову не приходило приветствовать свою невесту поцелуем; он ограничился тем, что сказал ей несколько ласковых слов, поднес как бы нехотя к губам ее руку, едва коснулся ее, точно боялся сломать эти хрупкие пальчики, и подал ей букет великолепных цветов.

— Цветы у нас у самих есть, — ворчала старуха, и взгляд ее машинально скользнул по длинному коридору, усыпанному зеленью и цветами…

Вслед за тем зашуршало злополучное тюлевое платье по рассыпанным розам и герани, а графиня-мать, шедшая под руку с Рюдигером за женихом и невестой, своим тяжелым бархатным шлейфом сметала в кучи эти бедные цветы.

Мраморные изображения апостолов, украшавшие алтарь и кафедру церкви Рюдисдорфского замка, не раз видели бледное, грустное лицо невесты и слышали холодное «да» из уст равнодушного жениха, потому что в роде Трахенбергов не существовало обычая не только поощрять «сентиментальную любовь», но даже осведомляться — по сердцу ли невесте избранный для нее жених.

Но такой скромной, без пения и органа, свадьбы не было здесь еще никогда. Жених решительно отклонился от всех лишних свидетелей и любопытных зрителей, которые любят пересуживать жениха и невесту. А им было бы о чем пошептаться друг с другом: красивый господин хотя и рыцарски вежливо подвел к алтарю свою невесту, но не удостоил ее ни одним взглядом; только раз, когда они преклонили колена, принимая благословение, казалось, глаза его на минуту остановились на невесте, при виде ее длинных, густых кос, которые, подобно красновато-золотистым змеям, извиваясь вдоль ее платья, лежали на белых плитах пола.

И как торопился он по окончании обряда! Священник слишком долго говорил, а надо было непременно поспеть на следующий поезд… Дождь усилился, и монотонный звук капель, ударявших в пестрые стекла церковных окон, был единственной музыкой, сопровождавшей брачный обряд. Но под конец его солнце проглянуло сквозь серые тучи и заискрилось разноцветными огнями в брызгах фонтана, осветило темную длинную аллею, высокую траву на лужайках, и под его теплым дыханием исчезли все серебристые росинки с цветов, нежный луч солнца заиграл на львиных головах массивного серебряного холодильника, единственного представителя блестящего прошлого, стоявшего на столе в зале, где был приготовлен свадебный завтрак. Завтракали стоя. Сестры и брат ни к чему не прикасались и не принимали участия в общем разговоре. Они стояли вместе, разговаривая вполголоса, и граф Магнус, с глазами полными слез, держал руку Лианы — только в эту минуту, казалось, понял он свою утрату.

— Юлиана, могу я просить тебя поторопиться? Пора ехать! — сказал вдруг барон Майнау, прерывая разговор.

Он подошел к своей молодой жене и показал ей часы, ослепившие ее холодным блеском крупных бриллиантов. Она испуганно вздрогнула, — в пер вый раз этот голос произнес ее имя; правда, он говорил ласково, но как чуждо и холодно звучало оно в его устах! Даже строгая и бездушная мать никогда так не называла ее… Она слегка поклонилась ему и всем присутствующим и в сопровождении Ульрики вышла из зала.

Молча и торопливо, будто преследуемые, поспешили сестры наверх в свою общую комнату.

— Лиана, он страшен! — вскричала Ульрика, когда дверь за ними затворилась, и, залившись потоком слез, обыкновенно спокойная и невозмутимая девушка бросилась на диван и скрыла свое лицо в его подушках.

— Тише, тише, не надрывай моего сердца!.. Разве ты ожидала чего-нибудь другого? Я же — нет, — убеждала ее Лиана, и горькая улыбка мелькнула на ее побледневшем лице.

Она осторожно сняла с головы миртовый венок и положила его в ящик, где до сих пор хранились разные вещицы — воспоминания из ее институтской жизни… Через несколько минут подвенечный наряд заменен был серым дорожным платьем и круглой шляпой с густой вуалью, подвязанной у шеи бантом, а изящные ручки затянуты в перчатки.

— А теперь пройдем в последний раз к отцу, — сказала торопливо Лиана и взяла зонтик.

— Подожди еще минуту, — просила Ульрика.

— Не задерживай меня, я не должна заставлять Майнау ждать, — возразила серьезно Лиана.

Она обняла сестру и вместе с нею вышла из комнаты.