Страница 6 из 13
– Заберите меня, – всхлипывала женщина. – Спасите. У них здесь нет лекарств. Эта война надолго. Она убьет меня без единого выстрела, понимаете?
Врач тактично вышел в коридор. Он не хотел влиять на мое решение. Я посмотрел на Вадима. Его продолговатое лицо слегка вытянулось. Он не хотел брать на себя бремя решения.
– Думай сам, но с ней у нас ничего не получится.
В общем, я отказал ей.
– Понимаю, – вздохнул в коридоре Исса Даниого. Кроме этого, он не сказал ни единого слова, пока мы шли на выход из госпиталя. Морфеусоподобная голова, словно отлитая из черного блестящего металла, покачивалась над широкоплечим белым халатом впереди нас и повернулась к нам только тогда, когда мы оказались возле центральных дверей.
– Удачи, бон шанс, – черная рука пожала мою белую, а потом снова смахнула пот с бритой головы. Я на прощание затараторил что-то о возможности забрать эту женщину, в случае если, и стал перечислять условия этого самого «если», причем их было так много, что Морфеус сразу понял – его пациентка останется в Буаке, – и он улыбнулся, хлопнув меня двумя руками по плечам, мол, не стоит уговаривать, дружище, и себя и меня в том, чего не будет. Я замолчал, понимая, что он прав, и тут же пожалел о том, что приехал в госпиталь, встретил этого черного, как зеркало моей собственной совести, хирурга. А потом, когда мы выехали из ворот госпиталя, я пожалел о том, что не вернулся туда и не предложил этой разъедаемой язвами африканке ехать с нами. Но было поздно, потому что в город вошли лоялисты, и это мы узнали от повстанцев, на которых наткнулись как раз на западной окраине города. Они перекрыли перекресток, выставив на него длиннющий бензовоз. Мы остановились и завели с солдатами нервный разговор.
Они выглядели истощенными и злыми. Их только что отвели с передовой. Многие из повстанцев были ранены. У одного я заметил десятки кровавых отметин на мускулистой руке, сжимавшей рукоять «калашникова». Этот парень чем-то выделялся среди остальных. Может быть, особо свирепым выражением лица. А может быть, всего лишь тем, что на его голове был не берет и не кепка зеленого цвета, а круглая красная шапочка, сродни турецкой феске.
– Сними этого солдата, – попросил я оператора. Вадим подошел к парню. Тот посмотрел на нас и скривился, но не протестовал против съемки. У меня был портрет боевика. Отличная иллюстрация для рассказа об африканской войне. Снятый с нижнего ракурса вооруженный человек сжимает деревянную рукоять автомата.
Больше ничего интересного здесь не было. Нам стоило поискать дорогу в сторону западного фланга обороны боевиков, но мы чего-то ждали, оставаясь на месте. Наш ивуарийский водитель Патрис выглядывал из окна машины и спрашивал: «Так едем или не едем?», но я все медлил с отъездом, задавая повстанцам вопросы, один за другим, о том, что же происходит на линии огня. В ответ я услышал несколько сумбурных историй: о новейшем оружии, которое применили лоялисты, и о белых наемниках, якобы командовавших силами безопасности. Подобные страсти, кстати, мне рассказывали на Кавказе, но только вместо белых наемников, водивших войска противника в бой, в центре истории обычно фигурировали черные наемники. Я тянул время и зачем-то слушал все эти россказни. Издалека доносились редкие выстрелы и шум двигателей, то ли бронетранспортеров, то ли техники размером поменьше. И тут я увидел полуголого человека, который спокойно шел вдоль дороги, неся в одной руке черную спортивную сумку и белый пластиковый пакет в другой. Из пакета выглядывали лопасти электрического вентилятора и уголок настенной фотографии большого размера. Сумка явно была набита вещами, судя по нагруженной жилистой руке. Худощавый парень был одет только в спортивные рейтузы и кроссовки. Он был не один. Рядом с ним шел немолодой крепыш в военной форме и с автоматом. Они спокойно и лениво переговаривались, приближаясь к толпе повстанцев.
Боевик в красной феске окликнул парня, мол, кто такой. Парень ничего не ответил, а его сопровождающий весело ответил за него: «Мародер!», и тут задавший вопрос повстанец засуетился. Он подскочил к худощавому парню и, продолжая сжимать одной рукой дерево автоматной ручки, другой рванул на себя пакет. Заглянув в него, он вопросительно посмотрел на потенциального мародера. «Это мое», – тихим, немного скрипучим голосом пояснил тот. Но боевик больше не слушал. Он выхватил у худощавого парня из обеих рук то, что он нес, и отбросил к ноге конвоира. Потом подвел пленника к обочине, туда, где росла высокая и жесткая трава, и приказал: «Куше! Ложись!»
Уже тогда я знал, что именно сейчас произойдет. Не знаю, какое чувство у меня включилось, но я внезапно увидел ближайшее будущее этого полуголого мародера. Я даже сейчас, правды ради говоря, не уверен, что он был мародером. Тем более непонятно, почему я стоял, молчал, смотрел, раздумывал и ждал того, что будет. Когда я спрашивал потом своего оператора, почему он начал снимать без команды, он сказал: «Так ведь ты просил еще раньше, чтобы я снял, как боевики наказывают уличных воришек. Помнишь, они заставляли их ложиться на землю и отжиматься». Это действительно так и было. В первый же день, а точнее вечер, в Буаке я заметил, как парни с оружием заставляли подростков делать отжимания прямо на первой круговой развязке на въезде в город, и солдат на чек-пойнте пояснил, что так они отучают подростков воровать.
Между мной и боевиком, уложившим в заросли травы худощавого мародера, было пять метров и оператор с камерой на плече. Вадим стоял, широко расставив ноги, и снимал этих двоих общим планом. На записи, снятой сплошным куском, видно, как боевик в красной феске продолжает командовать. Он говорит полуголому парню: «Ложись». Тот мямлит и твердит: «Не надо, я не мародер». Боевик отталкивает подозреваемого в мародерстве, парень оседает в заросли травы, продолжая умолять о пощаде. Человек в красной феске передергивает затвор «калашникова» и коротко нажимает на спусковой крючок. Автомат сухо выплевывает две пули, и они разрывают черный покров кожи, под которым обнажается красная плоть. Парень опрокидывается назад и скрывается в траве. Видна лишь часть его худощавого торса и жилистая рука, которая все еще инстинктивно закрывается от ствола. Из травы доносятся хриплые утихающие стоны: «не надо», а боевик в феске продолжает нажимать на курок. Еще три выстрела, на черной коже появляются новые красные разрывы, и стоны прекращаются. Рука падает. В траве не заметно никакого движения. Боевик забрасывает автомат на плечо и неторопливо движется от обочины к толпе повстанцев возле джипа.
Я был в полном оцепенении, и при этом не испытывал ни малейшего страха. Тем более я не могу понять, почему я смотрел и не остановил этот акт «революционного правосудия». Мне говорят, что это было абсолютно невозможно, что боевики могли сделать с нами то, что сотворили с мародером, но я думаю, я уверен, во всяком случае сейчас, что это не так. Мы могли остановить эту расправу, хотя бы попытаться, но вместо этого молча выполняли свой профессиональный долг, фиксируя происходящее так, как будто бы это была не наша война. Теперь я знаю наверняка, что любая война, на которой ты оказался, должна стать твоей, иначе не получается.
Можно взять и прокрутить запись, сделанную в две тысячи втором, в обратном направлении. Боевик в красной феске спиной движется к обочине. Пули влетают в ствол автомата. Из травы поднимается черная рука. На коже одна за другой зарастают красные раны. Человек дергается и садится возле обочины. Он резко опирается на боевика и встает на обе ноги. Повстанец отдает вещи и возвращается к остальной группе. Такое можно увидеть только на телевизионном оборудовании после нажатия кнопки «rew», можно даже ускорить изображение, и мародер еще быстрее поднимется из травы, а боевик в феске резко отпрыгнет в сторону толпы таких же, как он, людей с автоматами Калашникова. Но реальность – это движущаяся только в одном направлении запись. Ее ни переделать, ни переписать, ни отмотать.
– Едем в кафе, – сказал наш водитель Патрис. Он тоже видел всю эту сцену и был напуган. Отъезжая от места, где был расстрелян подозреваемый в мародерстве, я краем глаза заметил, что в толпе боевиков появился Туо Фози. Он был вне себя от ярости. Размахивая пистолетом, он подскочил к человеку в красной феске. Что произошло дальше, я не знаю, Патрис давил на газ что было сил. Вскоре мы оказались возле единственной работавшей в городе гостиницы. Ее открыли специально для журналистов. В небольшой постройке было всего несколько номеров, и съемочным группам приходилось жить по нескольку человек в одном номере. Мы, например, с водителем и оператором спали на одной кровати.