Страница 15 из 70
— Была однажды маленькая девочка, — читал вполголоса мальчик.
Гизела приблизилась и стала вслушиваться. Она умела уже бегло читать, и сказочный мир с его неведомыми чудесами очаровывал эту юную душу.
— Дай мне эти сказки. Я буду их читать, — сказала она мальчику, стоя на цыпочках и тщетно заглядывая в книгу.
— Этого бы мне не хотелось, — отвечал он в смущении, запуская руки в свои курчавые волосы, — Папа обещал завтра сделать мне на нее обертку из бумаги.
— Я ее не испорчу, — с нетерпением прервала Гизела. — Подай же книгу!
И она протянула руки.
Этот повелительный жест ясно показывал, что этот ребенок не знал противоречий.
Мальчик измерил ее изумленным взором.
— Ого, это у нас так скоро не делается! — вскричал он, удаляя от нее книгу, но вслед за тем, как бы раскаиваясь в своей резкости, он, обернув книгу носовым платком, продолжал.
— Впрочем, возьми, читай эти сказки, только ты не должна так приказывать, ты должна попросить.
Была ли Гизела взволнована предыдущей сценой с «толстяком», или в эту минуту действительно она почувствовала сознание своего высокого положения в свете — добрые, прекрасные глаза ее сверкнули, и, отвернувшись от мальчика, она презрительно проговорила:
— Книги твоей мне не нужно, а просить — я никогда не прошу!
Дети широко раскрыли глаза.
— Ты никогда не просишь? — повторили они хором.
Восклицание это привлекло внимание госпожи фон Гербек. Увидя неприязненное выражение на лице вверенного ей дитяти и догадываясь о случившемся, она поднялась и поспешно проговорила:
— Гизела, дитя мое, прошу тебя, поди скорее ко мне.
В эту минуту, уложив меньшого ребенка, вошла в комнату пасторша.
— Мама, она никогда не просит! — заговорили дети, показывая на Гизелу, неподвижно стоявшую посреди комнаты.
— Да, я не хочу просить, — повторила она, однако уже не с такой самоуверенностью, чувствуя на себе взгляд пасторши. — Бабушка всегда говорила, что мне неприлично просить, что я должна просить только папа, но никого другого, даже госпожу фон Гербек!
— Правда? Бабушка действительно так говорила? — ласково и вместе с тем серьезно спросила пасторша, беря за подбородок девочку и глядя ей прямо в глаза.
— Я могу вас уверить, моя любезная госпожа пасторша, что это было неопровержимым убеждением покойной графини, — отвечала за ребенка госпожа фон Гербек с неописуемой дерзостью, — и, само собой разумеется, никто не имел права питать подобных взглядов на воспитание более, чем она, в ее высоком положении!.. Кроме того, я должна вам дать добрый совет, собственно ради интереса ваших детей, разъяснить вам, что в маленькой графине Штурм вы должны видеть нечто иное, чем в каких-нибудь Петерах или Иоганнах, с которыми вам приходится обыкновенно иметь дело!
Не возражая ничего гувернантке, пасторша позвала своего старшего сына, чтобы узнать, как было дело.
— Ты должен быть предупредительнее, — Произнесла она, когда ребенок закончил, — должен дать книгу маленькой Гизеле, как только она этого пожелала, — потому что она наша гостья, — помни же это, мой милый!
Затем дети отправились спать, а Гизеле пасторша дала сказки и свела ее в классную, дверь в которую осталась полуотворенной.
— Так, по-вашему мнению, — проговорила она, возвратившись, — я должна детям своим внушить уважением к маленькой графине? Но едва ли это возможно, так как я сама — извините мою откровенность — не питаю к ней этого чувства.
— Ай, ай, моя милейшая, так мало смирения в жене священника! — прервала ее гувернантка со своей обычной улыбкой. В тоне ее слышалось глубокое ожесточение.
— Я не так понимаю смирение, как вы, — проговорила пасторша также с улыбкой, полной юмора и простодушия. — Маленькую графиню я могу любить как ребенка, но уважать ее!.. Не понимаю, как взрослый человек может уважать ребенка!
Гувернантка поднялась.
— Это ваше дело, любезная госпожа пасторша, — проговорила она сухо.
На дворе послышался скрип саней, приехавших из замка.
Гизела вошла в комнату и подала пасторше книгу. Своеобразный был характер у этого ребенка! Ни нежно-льстивое обращение госпожи фон Гербек или кого другого из окружающих ее, ни даже ласки отчима не могли вызвать расположения и растрогать сердце этой девочки. Но теперь, прощаясь с пасторшей, женщиной, относившейся к ней с тем обожанием, к которому она привыкла, малютка бросилась к ней и с горячностью обвила шею ее своими худенькими руками.
Пасторша крепко поцеловала подставленные ей губки.
— Храни тебя Господь, милое дитя, будь мужественна и честна, — проговорила она, и голос ее стал необыкновенно мягок, — она знала, что видит ребенка в своем доме последний раз.
Выходка эта заставила побледнеть гувернантку. Холодно-презрительная улыбка была ответом на «ребяческую демонстрацию».
Сцена была прервана вошедшим лакеем, принесшим в комнату разные шали и салопы.
— Снесите вещи в комнату фрейлейн фон Цвейфлинген! — приказала она. Затем, взяв Гизелу за руку и приветливо наклонив голову, она проговорила, обращаясь к хозяйке:
— Много благодарна вам за ваш восхитительный рождественский вечер, моя милая госпожа пасторша!
С достоинством и грацией прошла она по комнате и по лестнице. Войдя же в комнату Ютты, вне себя бросилась на стул.
— Ни минуты я не должна оставаться здесь, моя милая фрейлен Ютта! — вскричала она, глубоко переводя дыханье. — Однако и в таком волнении я не могу показаться на глаза прислуге! Посмотрите, как горят мои щеки!
И она попеременно своими белыми руками стала сжимать виски и лоб.
— Боже милосердный, что это был за вечер! Само собою разумеется, я с Гизелой последний раз в этом благословенном пасторском доме!
Ютта побледнела.
— О, это еще будет не так скоро, — я во всяком случае сюда еще приду! — произнесла решительно маленькая графиня, подражая тону пасторского сына.
— Мы это увидим, мое дитя, — внезапно овладевая собой, возразила гувернантка. — Папа один может решить это. Ты не можешь еще судить, мои ангельчик, каких злейших врагов имеешь ты в этом доме.
— Слушайте, что я вам скажу, — зашептала она, кладя руку на плечо Ютты. — Невыносимый детский шум, этот отвратительный напиток, называемый чаем, грубые кушанья, которые нас заставляли есть, табачный дым, enfin[3], все эти жалкие сцены положительно убеждают меня, что ваше дальнейшее пребывание в этом доме невозможно. По крайней мере, пока вы ваше древнее имя не променяете на буржуазное, до тех пор вы еще должны наслаждаться всеми преимуществами вашего звания. Я беру вас с собой, и даже сию же минуту. Тем, внизу, мы дадим знать, что вы уезжаете со мной на праздники, — иначе с ними не разделаешься… Вы будете жить не у министра, не у маленькой графини Штурм, но лично у меня; я помещу вас в двух комнатах, составляющих часть моего громадного помещения, но если и это вам и вашему жениху не понравится, ну, тогда давайте уроки музыки Гизеле!.. Согласны?
Вместо всякого ответа молодая девушка поспешно вышла из комнаты и, минуту спустя, вернулась в узеньком салопчике, из которого она выросла.
— Я готова, — сказала она с сияющими глазами.
Госпожа фон Гербек подавила улыбку при виде смешного вида, который имела молодая девушка в этом старомодном одеянии. Она пощупала подкладку.
— Он слишком легкий, а теперь так холодно, — сказала она, снимая салоп с Ютты и роняя его на пол. — Лена прислала нам целый магазин, — продолжала она, выбирая из груды принесенных лакеем вещей синий атласный меховой салоп и белый кашемировый капор и собственноручно надевая то и другое на голову и плечи молодой девушки.
Маленькая комнатка осталась пустой. Все трое начали спускаться с лестницы.
Внизу стояла Розамунда и светила им, держа в руке кухонную лампу.
Старуха с удивлением глядела на Ютту, величественно проходившую мимо нее в своем новом наряде.
Молодая девушка обернулась к ней с намерением объяснить свой отъезд, когда вдруг из темноты показалась седая голова Зиверта.
3
Наконец (фр.).