Лев Троцкий

В обед ели постный борщ и кашу, на ужин – пшенную кашу, мяса в хозяйские харчи не добавляли. Лев наблюдал, как иногда жатву прекращали и забастовщики собирались в тени амбаров, ложились животами на холодную землю, загибая вверх черные, все в трещинах ступни, и ждали. Им выносили кислого молока, арбузы, тарань, и они с песней возвращались в поле. Часто из-за обезжиренности снеди (жиры давали скудно и исключительно растительные) тяжко работавшие от рассвета до заката люди повально заболевали куриной слепотой.

Будущий вождь пролетариата представление о фабриках и заводах получил в мастерской, главном месте Яновки. Там ремонтировали сеялки, сноповязалки, нарезали гайки и винты, растирали краски на каменном кругу, отливали медные подшипники, починяли часы, ремонтировали мебель, точили крокетные шары из слоистой акации. Лев до изнеможения вертел колесо токарного станка: «В мастерской я никогда не был без дела». А крокет станет его любимой игрой. Когда подпольщиком в Николаеве, в 18 лет, он без устали печатал листовки на гектографе, уроки яновского ручного труда пошли ему впрок.

Однажды кроху-подмастерье заворожил рассказ крестьянина, пытавшегося найти свое счастье на заводе. В мастерскую заявился туго подпоясанный ременным поясом Игнат в городских сапогах и кожушке с цветной мережкой. День напролет мастеровые внимали сказу о неведомом бытии и задумчиво изрекали: «Известно, завод… Это тебе не мастерская… А много там станков?»– «Как в лесу деревьев». Льву привиделся Игнат в стальном лесу: «Ни вверх, ни вправо, ни налево, ни назад, ни вперед ничего не видать, одни машины». А как в том городе прожить? Харчи, квартира? За все плати? Игнат снисходительно просвещал темных земляков: мол, за все надо платить, но ведь и заработок не тот: «За полгода и оделся трошки, и часы себе купил». Вся Яновка во главе с Давидом Леонтьевичем придирчиво разглядывала часы, передавая из рук в руки. Перед этим бесспорным доводом удачи смолкали.

Оплотом большевиков станут пролетарии в первом поколении, в рядах молодого рабочего класса отсталой страны они найдут себе преданных последователей и слушателей. Ленин, Троцкий, Горький, вожди и идеологи большевиков завлекут их революционным идеализмом, непревзойденным горизонтом грядущих времен, убедят, что путь из сельского захолустья до заводской проходной есть лишь первый шаг покорения мира, самоутверждения, светлого будущего.

Учиться Лев начал в семь лет. Его отвозили в колонию Громоклея, оставляли у тети Рахили. В начальной школе колонии преподавали русский язык, арифметику и Библию на иврите. Азы грамоты мальчик постигал несколько месяцев. Иногда на неделю и больше Лев сам себе назначал каникулы, возвращался в Яновку: «Я начинал продираться через печатные строки. Я списывал стихи… Я писал стихи». Маленького стихотворца родители против его воли принуждали демонстрировать свои таланты перед гостями. Так он получил первый опыт декламации. Он вкусил от дерева познания, чтение открыло новую эпоху в жизни.

Но Одесса лучше. 1887-1896

Осенью 1887 года Лев уезжает в Одессу получать образование. Его приютили двоюродная сестра с мужем, будущим знаменитым одесским издателем. Моисей Шпенцер в свои 28 лет уже пострадал за народнические, толстовские убеждения, поэтому после гимназии дорога в университет была ему заказана. Правда, к марксизму он был безразличен. Когда молодой журналист гостил у родителей Льва, чтобы подлечить на природе слабые легкие, его взору однажды предстала брей-гелевская картина бредущих с вытянутыми вперед руками пораженных куриной слепотой косарей. Он немедленно опубликовал об этом гневную газетную заметку и вынудил отца Льва держать ответ перед земской инспекцией. Естественно, радости от этого Бронштейн-старший не испытывал. Независимость суждений и энергичность помогли Шпенцеру буквально с нуля основать одесское издательство «Mathesis», занимавшееся публикациями научно-популярных сочинений из области физико-математических наук. В трехэтажном здании в Стурдзиловском (ныне Веры Инбер) переулке он также разместил бланкоиздательство, типографию, литографию.

Провожали в Одессу Льва дружно, всем семейством. Со слезами, разодетого с иголочки от портного из самой Громоклеи, с объемным ящиком горшков с маслом, банок с вареньем и других гостинцев. Сначала на лошадях километров сто на юг, к железнодорожной станции Новый Буг. Дальше Николаев, порт, и пароход доставил Льва на берег Южной Пальмиры, украинского Марселя. Спустя сорок лет, в ночь на 10 февраля 1929 года, изгоняемого вождя с женой и старшим сыном отконвоируют на пароход «Ильич» и отправят на остров Принкипо.

На островке в Мраморном море он позже писал: «Жизненная фильма не имеет конца, а я был только у самого ее начала». Школьнику в квартире Шпенцеров определили занавешенный угол столовой. Квартиру эту выделили начальнице казенного училища для девочек, выдающейся супруге Шпенцера, именно так и не иначе заочно отзывались о ней в Яновке, за то, что достигла такой высокой должности и нашла такого умного мужа. В семье Шпенцеров Лев познакомился с городской культурой, приобрел правильные манеры, превратился в воспитанного и образованного отрока. В 11–12 лет маленький горожанин познает востребованность своего литературного дара. Кормилица его двоюродной племянницы Веры (1890–1972) не знала, как задобрить Льва, чтобы он сочинил очередное письмо и мужу в Америку и будто бы брату. Будто бы брат получал излияния любви и признания в готовности примчаться к нему. Мужу кормилицы Веры, который уехал в Америку на заработки, Лев повествовал о мрачном небосклоне ее жизни и требовал присылать доллары. Мальчик соприкоснулся с переживаниями взрослых, запутанными семейными треугольниками.

В двадцатых годах Вера, уже знаменитая поэтесса, напишет около десяти стихотворений, посвященных Троцкому.

Евтушенко предполагает, что они содержат признания в любви: «При свете лампы – зеленом свете – Обычно на исходе дня В шестиколонном кабинете Вы принимаете меня. / Затянут пол сукном червонным, И, точно пушки на скале, Четыре грозных телефона Блестят на письменном столе. / Налево окна, а направо, В междуколонной пустоте, Висят соседние державы, Распластанные на холсте. / И величавей, чем другие, В кольце своих морей и гор, Висит Советская Россия Величиной с большой ковер. / А мы беседуем. И эти Беседы медленно текут, Покуда маятник отметит Пятнадцать бронзовых минут. / И часовому донесенью Я повинуюсь как солдат. Вы говорите: «В воскресенье Я вас увидеть буду рад». / И, наклонившись над декретом И лоб рукою затеня, Вы забываете об этом, Как будто не было меня».

В Одессе, благодаря Моисею Шпенцеру, Лев приобщился к волшебному миру книгопечатания: «Я близко познакомился с набором, правкой, версткой, печатанием, фальцовкой и брошюровкой. Правка корректуры стала любимым моим развлечением. Любовь моя к свежеотпечатанной бумаге ведет свое происхождение от тех далеких школьных лет». Блеск Троцкого как хрестоматийного публициста XX века во многом базировался на его знании из первых уст основ издательской практики, понимании, где и для кого он пишет. Скорее всего, из него вполне мог получиться газетный магнат. В 1905 году, например, помимо руководства Петербургским Советом рабочих депутатов Троцкий издавал две ежедневные газеты: «Русскую газету» и «Начало». Их общий тираж достигал 100 тысяч экземпляров. Совокупный тираж всей периодики его противников был на 20 тысяч экземпляров меньше. Или вот случился казус в 1912 году, о котором вспоминал Молотов: «Троцкий возмущался, что мы у него украли название газеты «Правда». Письмо писал… Он издавал за границей «Правду» и сказал, что большевики у него украли название, – дескать, так как моя «Правда» популярная среди рабочих газетка, так вот, большевики… хотят вроде как вывеской моей прикрыться».

Однако помимо радостей, царская Одесса заставила юного Льва испить и чашу унижений. Тогда среднюю школу разделяли на элитарную, гимназию, и обычную, училище. Его заветная мечта о гимназии, классическом гуманитарном образовании разбилась о глухую стену: надзиратели за чистотой самодержавия, православия, народности поштучно, как на амбарных счетах, выделяли, сколько подростков неправославного вероисповедания достойны накоротке общаться с античными героями за одной партой с такими «благонадежными отроками», как, скажем, Керенский. Льву показали от ворот поворот, и он отправился в реальное училище. Да и то «зарубили» на вступительных экзаменах в первый раз, заставили проучиться год в подготовительном классе. Так промывали мозги тем, у кого кроме жажды знаний не было ни протекции, ни взятки. Возможно, отец Льва к тому же поскупился, как говорится, «смазать». Мечтал, что его сын, наследник неграмотного предпринимателя из Богом забытой глубинки, возглавит семейное предприятие, и будет оно процветать. Реальное училище – идеальное место для воспитания будущего капиталиста, тем более что его выпускники получали дополнительно профессию бухгалтера. В грядущем же Давид Бронштейн видел незыблемость, полагал, что тогдашние порядки просуществуют лет триста.