Рыжий Будда

Ведь не случайно он уже буддистом впервые является в монгольские пределы еще в 1911 году, когда в Европе все было еще спокойно: потомки чингисхановых племен восстали против китайского владычества. Вообще-то монгольский мятеж 1911 года (называемый в учебниках «первой монгольской революцией») был довольно редким в истории явлением, – отчаяние простых монголов сомкнулось с недовольством монгольской феодальной знати и было благословлено священниками-ламами, безраздельно владевшими духовной жизнью страны. Барон понимал: в Российской империи ему, хоть он и дворянин и офицер, к «державным» вершинам не пробиться. В мирное время всюду требуются труженики, созидатели, а не авантюристы, одержимые непомерными амбициями, – так было тогда и у нас. И он решил «отдать шпагу» ламам и степным князьям – решил всерьез, уже как истовый буддист, готовый стать «восточным Цезарем». Но тогда в Монголии обошлись без него… Когда же Сибирь стала сотрясаться в сшибках красных войск с колчаковскими легионами, в Центральной Азии вновь возник тугой узел истории, в котором сплелись и революционный порыв монгольских повстанцев, и милитаристские планы самураев, и монархические устремления маньчжурской правящей верхушки, и множество иных военно-политических нитей и линий, идущих и с Востока, и с Запада. На гребне этой бури и решил взмыть к вершинам славы Унгерн…

Здесь надо заметить, что в своем романе Сергей Марков, разумеется, допустил и некоторую, необходимую для его замысла, долю художественного вымысла, включавшую в себя и «смещения во времени», хотя и весьма небольшие. В 1920/21 году, когда происходит действие романа, реальный Унгерн уже не подчинялся атаману Семенову: два тигра в одной клетке не ужились, «семеновцем» он был двумя годами раньше, в войсках Колчана. (И действительно проникся к адмиралу ненавистью, считая, что его диктатура потерпела поражение прежде всего из-за «интеллигентности» бывшего полярного мореплавателя. И немалая доля истины в этом ость: открывшиеся ныне документы и мемуары о Колчане свидетельствуют, что адмирал обладал многими достойными человеческими качествами). А в двадцатом барон-буддист был уже, можно сказать, диктатором Монголии. Своего он отчасти добился: религиозно-феодальная верхушка этой страны признала его «перевоплощением Будды», – без мифа в таких обстоятельствах не обойтись…

Планы у потомка крестоносцев были действительно чингисхановские. Те документы, те приказы, подписанные Юнгом, что вы прочитали в «Рыжем Будде» – не вымысел писателя, они были продиктованы Унгерном. Он и впрямь жаждал установить «восточную монархию» под святейшим покровительством «живого Будды» (то есть своего Я) и в Монголии, и в Маньчжурии, и в Тибете, и в Туве, короче – от Тихого океана до Каспия. Для начала в 1921 году его орды головорезов вторглись на территорию революционной России. Кончилось все это очень быстро… Грандиозные фантазии прибалтийского немца, даже и вдохновленные восточным вероучением, разбились, во-первых, в столкновении с восточными же, японскими и прочими закулисными играми политиков и военных: новоявленный Чингисхан не получил достаточной поддержки и был разгромлен красными частями. А во-вторых – и это, думается, главное: само население восточного края России, и русские, и буряты, и другие народы, не пожелали поддержать поход барона. Для них он был всего лишь главарем еще одной орды, несшей разорения и страдания, – а от них к тому времени смертельно устали россияне. Они восприняли Унгерна как чужеземного наемника, а с такими народ нашей страны никогда не ладил, какими бы «идеалами» они ни воодушевлялись; они всегда встречали ожесточенное сопротивление россиян, даже если народ и не был в восторге от существующей в стране власти.

Осенью 1921 года в Новониколаевске (будущем Новосибирске) состоялся судебный процесс над захваченным в плен Унгерном. Поприговору Сибирского ревтрибунала он был расстрелян. Так погиб этот человек, незаурядный, сильный, бесстрашный, страшный в своем презрении к людям, доходящем до безумия. Между прочим, погиб всего лишь в 35 лет… На процессе в качестве документов обвинения зачитывались и военные приказы Унгерна, в одном из которых, как вы помните, говорится, что монархия «это – соединение божества с человеческой властью», и откровения из его дневниковых записей, где содержатся те же мысли, которые высказывал в споре со своим главным идейным противником Тихоном Турсуковым герой «Рыжего Будды», например, вот эти: «Это неправильная философия, что великие люди обязаны одно добро делать. Кто разрушать все хочет, тому до чайников дела нет».

Но сегодня историческая справедливость требует сказать и другое: ведь вожди и идейные вдохновители тех, кто судил Унгерна, тоже основывали свою теорию и практику управления государством на «соединении божества с человеческой властью» – позже это и получило ставшее одиозным у нас определение, «культ личности». В их партийном гимне и в каждой второй песне тоже звучала идея разрушения. И она самым действенным образом воплощалась в явь. Так, одним из судей на процессе над белым бароном был известный в те годы большевистский идеолог Емельян Ярославский (Моисей Губельман). В 20-е годы он руководит «Союзом безбожников» – и под его «мудрым руководством» на российских просторах и в городах были разрушены тысячи древних и прекрасных храмов, оплотов духовной народной жизни, жемчужин отечественного зодчества. Так что поневоле вспоминается старая истина: в гражданских войнах победителей не бывает…

… Но кто же был этот «монгольский россиянин», с которым Юнг – Унгерн в романе ведет то прямой, то заочный спор? Кого вывел автор под именем Тихона Турсукова, реальная ли это личность? Вполне реальная.

Алексей Васильевич Бурдуков (1880–1938) – так звали человека, не только ставшего прототипом для второго героя «Рыжего Будды», но в немалой мере давшего молодому сибирскому писателю и журналисту импульс для создания романа. К 1928 году сотрудник «Сибирских огней» Сергей Марков уже немало знал о личности Унгерна, видел тех, кто дрался против него – и вместе с ним, слышал их рассказы; читал в новосибирском архиве и материалы судебного процесса. Но в том же году, когда он уже стал набрасывать роман, на страницах его «родного» журнала появился очерк «Сибирь и Монголия», где подробно рассказывалось о торговых связях русских и монголов до и после 1917 года, о судьбах многих россиян, что оказались в кровавом водовороте унгерновщины. Автором очерка был А. В. Бурдуков, немало сказавший в своем повествовании и о себе. Это повествование оказало самое сильное впечатление на молодого писателя, и – судя по всему (очень многое из того, что относится к ранней поре жизни С. Маркова, надо пока зачислять в разряд предположений и догадок), он знакомится с его автором еще в Сибири, быть может – заочно. А в 1929 году, оказавшись в городе на Неве (точней, сбежав туда от преследований троцкистов, обладавших чекистскими полномочиями и взявших верх в новосибирской литературной жизни), Марков не раз встречался с А. В. Бурдуковым, тоже жившим тогда в Питере, и, видимо, «выжал» с присущим ему журналистским напором из «монгольского россиянина» очень немало сведений, необходимых ему для «Рыжего Будды». Но в образ Тихона Турсукова вошло лишь самое существенное из того, что знал Марков о своем знакомце, да к тому же сей образ – обобщение, иным он и не мог стать.

Ибо прототип второго главного героя в «Рыжем Будде» был, конечно, личностью интереснейшей, крупной, загадочной и светоносной, но он был одним из большого множества тех российских уроженцев, что отдавали свои судьбы, силы, умы и руки осуществлению содружества их родины и – народа с дальними странами и континентами. Он был из породы тех первопроходцев, что шли к берегам Аляски и основывали там в XVIII веке «Русскую Америку». Мечтатели – и донельзя практические, земные люди; умельцы плуга, плотницкого топора, знатоки книжности – и воины, мастера клинка и пули, – таковы были эти люди. Самое точное определение для них – «творцы отваги и суровой сказки», это строка стихотворения Сергея Маркова: именно таким людям посвящены большинство его прозаических, поэтических и научно-исследовательских произведений.