Страница 25 из 39
– Ровным счетом ничего… Вы начинаете раздражать меня, Збук. Мне не до глупостей сейчас. Лучше продолжайте писание этих писем, которые я придумал. Текст воззвания надо переделать на письмо и послать его киргизским националистам…
– Барон, – взвизгнул Збук, – вы убиваете во мне душу, превращаете меня в писаря. Сейчас я хотел пооткровенничать с вами, а вы сразу начали меня запугивать. Что вы злитесь? Смотрите, у вас дрожит губа… Она висит, как красный замок…
– Откуда у вас такие сравнения? Можно подумать, что вы стихи пишете…
– Кто знает, – загадочно протянул Збук, но спохватился и, повернувшись на одной ноге, коротко свистнул. Вслед за этим он нечаянно толкнул Стол. На пол упала облепленная бараньим жиром ложка.
– Ого, барон, – будет гость, – весело сказал Збук, махнув поднятой ложкой.
– И даже не гость, а гостья, – подтвердил Юнг, поднимаясь с кошмы.
Пора, однако, выяснить отношения барона Юнга фон Штерна и безвестного человека, все богатство которого составляла лишь одна необычайная борода. В самом деле нужно удивляться, почему барон до сих пор не отправил Антона Збука на тот свет. Зачем ургинский владыка взял бородача к себе в дом и начал кормить Антона Збука, возясь с ним и в ответ выслушивая от него только дерзости?
Для того, чтобы уяснить себе причины странной благотворительности Юнга, нам следует заглянуть в историю жизни барона и отчеркнуть ногтем несколько десятков строк на одной из первых страниц этой толстой и истрепанной книги.
… В коридорах С.-Петербургского Морского Корпуса ходит высокий не по летам мальчик. Он уже с первого года учения удивляет учителей и товарищей своим странным поведением.
Товарищи говорят о нем:
– Крестоносец вчера на перемене ударил кулаком Иванова Тринадцатого так, что у него пошла кровь носом…
– Крестоносец заявил, что он не будет учить истории. Говорит, что все – сплошная выдумка.
– Крестоносец уколол пером…
Кличка Крестоносец пришла к Юнгу после того, как он заявил кадетам о том, что ни один из его предков не умирал от старости или от болезни. Они падали с разбитыми забралами в битвах с сарацинами и позднее – со славянами. Предки Юнга ругались перед смертью, пока копыта вражеских коней не заставляли лопаться их каменные затылки, пока мозги рыцарей не облепляли шпор врагов.
Молодой Юнг рассказывал обо всем этом, спокойно рассматривая холодными глазами собеседников и иногда делая особенные движения большой рыжей головой.
Казалось бы, такие подростки должны мучить не только товарищей, что Юнг и делал, стараясь задевать сильных, но и животных. Но одно событие из кадетской жизни до крайности удивило всех и создало Юнгу еще большую загадочную славу.
Как-то раз в ясное весеннее утро толпа кадетов, бегая по Невской набережной, увидела у самого берега кудлатого шелудивого щенка, барахтавшегося среди намокших окурков и щепок. Щенок захлебывался и жалобно визжал. Вода заливала ему глаза. Кадеты, нагнувшись над гранитным барьером, следили за последними минутами собачонки, которая вот-вот должна была потонуть.
– Господа, это свинство глядеть, как гибнет животное, – сказал краснощекий Иванов Тринадцатый, будущий капитан судна «Жемчуг».
– Свинство, – согласились кадеты, но вдруг замолчали, увидев Юнга. Он молча растолкал острыми локтями группу сверстников и камнем свалился с барьера вниз, на берег реки.
– Ну, конечно, – сказал Иванов Тринадцатый, – он ее совсем потопит, можете быть спокойны…
Но Юнг вместо того, чтобы потопить щенка, вытащил его из реки и швырнул на набережную.
Собачонка – черная в белых пятнах – мелко дрожала, распластавшись на камнях, мокрые окурки свисали с ее боков. Юнг посмотрел на щенка, обвел каменными глазами притихших кадетов и, заложив руки в карманы, повернулся для того, чтобы уйти.
– Слушайте, барон, – пролепетал Иванов Тринадцатый, – кто мог от вас это ожидать… Я охотно прощаю вам то, что вы меня обидели.
– А мне наплевать на твое прощенье, – раздельно произнес Юнг, напирая на слово «ты», ибо все почти товарищи из страха и нелюбви говорили с ним на «вы». Юнг пошел, медленно как всегда, к выступу набережной. Там, закинув за голову никогда не мытые руки, спал известный всему корпусу дюжий и всегда пьяный бродяга. Он подставлял речному ветру и солнцу спину, похожую на глыбу каменного угля.
Юнг растолкал бродягу и подвел его к собаке.
– Вот видишь? – буркнул Юнг, шевеля собаку носком штиблета.
– Вижу, – покорно ответил бродяга.
– Ты ее возьмешь себе. Корми чем хочешь и как хочешь, но чтобы пес был жив… Будешь приходить сюда каждую неделю и получать от меня по рублю… Могу после прибавить, если все будет на совесть.
Пьяница взял собаку к себе. Щенок подрос и превратился в крепкого пса по кличке Гардемарин. Он отличался мрачностью характера, имел громадные висячие уши, такие, что бродяга их иногда вывертывал и складывал на загривке Гардемарина. За это кадеты называли собаку еще и Крылатым Псом.
Воспитатель Гардемарина научил собаку полезному для себя делу – она сторожила бродягу во время его сна и лаяла, как только видела приближение городового или сторожей, если бродяга спал в траве глухого сквера.
В конце концов Гардемарин сделался, очевидно, добычей собачника и навсегда исчез с набережной. Вслед за ним скрылся и бродяга, очевидно, боявшийся показаться на глаза Юнгу после пропажи собаки…
Вот о чем говорит одна из первых страниц жизни барона Юнга, одного из живых воплощенцев Будды; обладателя трехочкового павлиньего пера, владыки Азии и благотворителя неугомонного Антона Збука.
Мы не зря открыли эту, пока еще не запятнанную ничьей кровью, страницу, для того чтобы уяснить себе причины, побудившие барона взять Збука к себе.
Юнг облагодетельствовал бородача по тем же причинам, по которым в молодости вытащил из реки голодного и шелудивого щенка. Спасая щенка, Юнг, вероятно, вовсе не жалел его. Тут было другое. Представьте себе, что человек, о котором говорят только плохое, вдруг делает какой-то хороший поступок, и все после этого начинают думать о том, что человек-то этот не так уж и плох. Но люди при этом забывают одно: натуры, подобные Юнгу, могут вполне искренне спасти щенка, облагодетельствовать нищего, только потому, что все эти слабые существа не стоят на их дороге.
Антон Збук не ломал головы над причинами, побудившими Юнга оказать гостеприимство сыну запойного капитана; он пил, ел и спал, а в промежутках между этими занятиями излагал Юнгу свои мысли, решив на этот раз отказаться от своего мудрого правила скрывать идеи. На это у Збука были свои причины.
– Вы очень суеверны, барон, – заметил Збук, облизывая поднятую ложку. – Меня нянька в детстве учила, что если дрова в печке начнут гореть спереди и станут выскакивать угли, то надо тоже ждать гостей. Вот, один гость уже был… Канака…
– Да… Он дает триста людей, слышали?
– Сколько у вас всего сейчас, барон?
– Пять тысяч. Они умрут за меня, как один.
– Какой пафос, барон!
– Никакого пафоса, что они – дураки, что ли? Все дело в палке. Я вчера велел Шибайло достать воз бамбука… Па-фос! Слышали, а! Збук, вы чудак…
Но Збук не стал вступать в разговор и пошел во двор. В открытую дверь Юнгу было видно, как Збук начал умываться. Он намылил руки и бороду; длинные рукава все время спускались вниз, бородач подтягивал их, прихватывая зубами обшлага рубахи. Барон не мог смотреть на это без хохота.
Збук вытер лицо полой рубахи и совсем было направился обратно в комнату, но появление нового, второго за этот день лица остановило его на прежнем месте.
В ворота въехал всадник на низкорослой серой лошади. Он о чем-то неторопливо разговаривал с караулом, долго не пропускавшим его к крыльцу.
Збук, отряхиваясь, как собака, кинулся в комнату.
– По примете вышло, барон, – выкрикнул он, вертясь на одной пятке. – Взгляните, там еще один бандит приехал. Целый день бандиты ездят! – заключил он с восторгом.
– Говорите толком – кто?