Страница 6 из 28
Когда Михаил Семёнович на цыпочках вошёл в дом, старик уже сидел на лавке и расчёсывал пальцами седые кудрявые волосы. «Нет, я его не знаю», – пронеслось в голове Лисицына.
– Здравствуйте-ка! – негромко сказал он.
– Здравствуй, здравствуй, голубь. А ведь это, пожалуй, Михаил Семёныч! – воскликнул старик, присматриваясь к Лисицыну.
Михаил Семёнович молчал.
– Не узнаешь? А ну-ка, припомни, кто тебя ружейному делу обучал?
Лисицын подошёл к старику ближе, вгляделся в его лицо и, отступая на шаг, неуверенно произнёс:
– Неужели живой? Столько лет!.. Дядя Марей! Отец родной!
Лисицын схватил руку старика и долго тряс её. Потом он бросился на крыльцо, где ждали его жена и дочь.
– Бабы! – крикнул он, вылетая из сеней. – Знаете, кто это?! Каторжанин Марей Добролётов. Живой! С него и наша Мареевка началась.
– Батюшки! Что же будет? – всплеснула руками Арина Васильевна, но зная ещё, как отнестись к этому известию.
– А то будет, что рыбу надо скорее жарить да за вином в сельпо бежать! – выпалил Михаил Семёнович.
Глава третья
1
Рыжая лошадь с подобранным в узел хвостом была забрызгана грязью от копыт до ушей. С шершавых, впалых боков падали на землю хлопья жёлтой пены. Большие выпуклые глаза глядели безразлично и тупо. Лошадь изнемогала от голода и усталости.
Изнемогал и Алексей Краюхин. Ныли руки и плечи. Поясница одеревенела. Голова была мучительно тяжёлой, болела шея. Ноги затекли, потеряли чувствительность. Алексей то и дело поднимался на стременах, менял положение тела, но усталость угнетала, как непосильная поклажа.
Уже несколько раз, завидев впереди бугорок, поросший молодым лесом, или полянку, покрытую ранней зеленью, Алексей собирался сделать остановку, но стоило ему доехать до этого места, нетерпение ещё сильнее охватывало его, и он настойчиво понукал лошадь.
Вчера под вечер, возвратясь домой, он нашёл на столе записку, неведомо каким способом доставленную из глубины тайги. На истерзанном клочке бумаги не то обожжённой спичкой, не то огрызком карандаша Михаил Семёнович Лисицын писал:
«Алексей Корнеич! Вода на Таёжной сильно спала. Берег у реки обвалился. Красный слой земли с чёрными прожилками, о котором ты толковал мне, вышел наружу. Приезжай сам, посмотри. Торопись. А то вода скоро хлынет и может замыть, и тогда придётся тебе много поворочать землицы. Коня оставишь на пасеке колхоза „Сибирский партизан“. На стан проведёт тебя Платон Золотарёв».
Алексей перечитал записку и заспешил к матери на кухню.
– Мама, кто эту записку принёс?
– Была воткнута в замок. Я уходила к соседке.
– Удивительно! Это от дяди Миши из Мареевки.
– Может, сорока на хвосте принесла? Говорят, Лисицын птиц обучать умеет, – засмеялась мать.
Но Алексей на шутку не отозвался, и, обеспокоенно взглянув на него, мать серьёзно сказала:
– Видать, кто-то из тех мест в район ехал, ну, попутно и завёз. Да мало ли тебе со всего района писем да разных находок посылают? На прошлой неделе так же было: прихожу – на крылечке стоит ящичек с голубой глиной. Где только и отыскали такую! А ты садись, Алёша, кушай, щи совсем простынут.
Но Алексею было не до еды. Он ушёл в свою комнату, взял со стола записку и ещё раз перечитал её. Да! Случай выпал редкий. Такое действительно могло произойти один раз в десятки лет. Уровень воды в Таёжной всегда держался высоко. Нынче сток снеговых вод из-за поздних морозов задержался. Берег, свежеобнажённый, да ещё в самом необходимом месте, мог поведать Алексею много интересного. И всё это без затраты сил и времени на пробивку шурфов!
– Мама, собери мне в мешок припасов дня на четыре. Я поеду в тайгу, – сказал Алексей, появляясь опять на кухне.
– Тебе же райком в Мареевку велел ехать, агитировать.
– Туда ещё успею, мама, а Таёжная ждать не станет.
Мать остановилась с чашкой в руках, посоветовала:
– Вечер, Алёша, скоро, а в логах сейчас разлив. Ты уж утром бы и отправился. Я разбужу тебя на заре.
Поставив чашку на стол, она села рядом с Алексеем. Обжигаясь щами, он рассказал ей, почему спешит.
Мать смутно разбиралась в делах, которые занимали её сына. Но она знала, что Алексей продолжает то, что начато было ещё его отцом. Дело это значительное и нужное всем людям.
– Смотри сам, Алёша. Пока ты за конём сходишь, я тем часом тебе припас приготовлю. Ружьё возьми…
– Обязательно! Как же в тайге без ружья?
«Только бы успеть!.. Успеть бы! Успеть!..» – неустанно думал Алексей.
В середине дня он свернул с просёлка на пасеку. Тропа тянулась по густым кедрачам. Огромные мохнатые деревья закрывали небо. Даже в разгар ясного дня здесь стояли сумерки. Макушки кедров поднимались до высоты птичьего полёта, а там и в солнечную погоду не переставали бесноваться ветровые потоки. Они задевали за вершины деревьев и раскачивали их.
Оттого, что шумели только макушки, а на земле между стволов было тихо, кедровник чем-то напоминал тёплый дом в пору, когда за стеной бушует злая непогода.
Увидев, что тропа сделала крутую петлю вокруг лесного завала и побежала с холма в лощину, поросшую осинником, Алексей натянул поводья. В кедровнике было сухо, а тут опять зачавкала под копытами грязь, конь начал спотыкаться о кочки и колодины.
Путь близился к концу. Алексей знал, что за осинником начнутся гари, а потом пойдут уютные полянки с зарослями черёмухи и калины. Отсюда до пасеки двести – триста шагов.
«Если дядя Миша обосновался на стане у Тёплого ручья, то рано утром я буду у него», – думал Алексей.
Быстро смеркалось. Солнце скатилось в лес, и на небе догорали его последние отблески. Посвистывая крыльями, пронеслись над тайгой утки. В пихтовой чащобе заухал филин – там, под покровом нескольких слоёв густых и пушистых веток, было уже темно, как ночью.
Алексей спустился в лог. Конь, похрапывая и вздрагивая, перебрёл через глубокий каменистый ручей. Алексей вытер ладонью вспотевший лоб. Ручей был последним серьёзным препятствием, и, к счастью, воды оказалось в нём меньше, чем он ожидал.
Темнота настигла его за логом, в осиннике. Тропа затерялась в жухлой прошлогодней траве. Алексей опустил поводья и доверился чутью коня. Конь пошёл медленнее, как будто нащупывая тропу.
Вдруг пламя полыхнуло у самых глаз Алексея. Сухой, короткий звук выстрела взорвал тишину. Тайга заколыхалась, задрожала от протяжных перекатов эха. Конь осел на задние ноги, судорожно захрипел и тяжело рухнул, подминая бурьян. Алексей выпрыгнул из седла, испуганно закричал:
– Осторожно! Здесь люди!
Мгновенно всё происшедшее представилось ему так: охотники преследовали медведя. Зверь выбежал на тропу и наткнулся на человека. В чаще осинника зверю некуда было деваться, и он повернул назад. Охотники не упустили случая и выстрелили.
Прошла минута. Эхо отгрохотало и затихло. Конь два-три раза ударил копытами о колоду и замер. Цепенея от страха, Алексей крикнул дрожащим голосом:
– Эй, кто тут есть?!
Никто не отозвался.
Алексей долго стоял не шевелясь. Потом осторожно шагнул три шага и наткнулся на коня. Ни одного звука не издавала тайга, погружаясь в непроглядную тьму весенней ночи.
Алексею стало не по себе. Чутьём угадывая, где тропа, он заторопился от убитого коня прочь, на ходу снимая из-за спины ружьё. Валежина преградила ему путь. Он зацепился за неё сапогом, упал, чувствуя, как из царапины на щеке потекла кровь.
Поднявшись, он постоял, прислушиваясь, нет ли за ним погони, и когда пошёл дальше, то с первых же шагов понял, что сбился с тропы.
Алексей принялся искать тропу, нагибался к земле, приглядывался.
Сколько времени он так бродил по лесу, Алексей не знал. Ноги у него гудели, подламывались в коленях. Пасека, по-видимому, осталась где-то в стороне.
Острое чувство одиночества охватило Алексея. Он поднял ружьё и выстрелил вверх. Если есть поблизости живые люди, они откликнутся. Выстрел ночью в тайге – это сигнал бедствия.