Страница 20 из 61
Докурив не спеша сигарету, я выбрался из машины и ленивой походкой направился к подъезду, для маскировки прикинувшись случайным зевакой, пожелавшим ближе взглянуть на причину всего этого шума и гама.
— Сержант Хаммонд! Вик Хаммонд! — раздался вдруг насмешливый голос и свора голодных газетчиков разом повернула головы в мою сторону.
— Никаких комментариев! — предупредительно воскликнул я, отрицательно махнув рукой. Репортёры наперегонки рванули ко мне.
— Без комментариев! — рявкнул я, угрожающе выставляя кулак им навстречу. Куда там. Останавливать криком почуявших свежую кровь кровососов все равно, что чайным ситечком отпугивать цунами. Волна алчущих новостей газетчиков накатила, накрыв меня с головой. Я уперся покрепче ногами в асфальт, сдержав корпусом первый натиск и рванулся к спасительной ленте ограждения, пробивая себе путь сквозь строй наперебой вопящих репортёров с помощью локтей и кулаков.
Офицер в оцеплении участливо приподнял ленту. Я проскочил за ограждение, оставляя разочарованно галдящих газетчиков у непреодолимой для них преграды.
— Сержант Хаммонд, — знакомый голос заставил меня оглянуться.
— Какого чёрта… Сказано же, никаких интервью…
— Читатели «Воскресного Ежедневника» имеют право знать, что здесь случилось, сержант.
Тощий писака в нескладно сидящем сером костюме, благожелательно поблескивая линзами очков, выжидательно занёс ручку над раскрытым блокнотом.
— А, Ленни Шенкман, мелкий прыщ, завистливый мерзавец, блудливая ты скотина…
— И мне приятно с вами встретиться, сержант.
— Без тебя ночь была бы куда приятнее.
Шенкман тонко улыбнулся.
— Работа, сержант Хаммонд, вы же сами знаете. Итак, что вы можете сказать по поводу произошедшего?
— Вали отсюда, Ленни, сегодня тебе ничего не обломится.
— Благодарю вас, сержант. Доброта ваше сердца и мягкий характер…
— Смотри, Ленни, как бы ты не узнал широту моей души. Я отходчив, но не сразу. — Присмотри за ним. — Я указал полицейскому на Шенкмана. — Та ещё сволочь.
— Можете забыть о нём, сэр, — кивнул офицер. Шенкман мелко хихикнул и отступил в толпу.
Исторически Газовая и Стрит были самыми первыми улицами в городе. В те далёкие и суровые времена на месте города располагался Базовый лагерь терраформистов и косморазведчиков, или БТ. БТ — это Базовая Точка. Так на жаргоне первопоселенцев назывались посёлки, возникавшие рядом со стационарными космодромами. По большей части стихийно. Космодромы были редкими островками цивилизации, имели хорошо развитую инфраструктуру, всегда нуждались в рабочих руках и обладали налаженной системой безопасности. Бесценные качества для неосвоенных ландшафтно ре-формированных планет. Работа и защита, вот в чём прежде всего нуждались люди в новых, неисследованных мирах.
Нынче всё по-другому. Космодром перепрофилировали в городскую свалку, а прежний посёлок, Базовая Точка, превратился в трущобы, пристанище воров, шлюх, сутенёров, бездомных и прочего отребья, сползающегося сюда со всех концов города.
Да, прошлое у Газовой и Стрит было героическим. Центральная улица, в просторечии Стрит, пересекала деловой центр бурно разрастающегося посёлка. По своему значению для колонистов она превосходила знаменитую Уолл-Стрит земного Нью-Йорка, а Газовая, или Степная, была улицей-трудягой, по которой нескончаемым потоком, и днём и ночью, сотрясая окрестности, шли грузовые тягачи. От космодрома к складским терминалам, и обратно. Пустые и нагруженные под завязку. Натужно рыча мощными двигателями. Выбрасывая из широких, вертикально поднятых выхлопных труб струи сизого дыма. Свое второе название она получила от перевозимых цистерн для заливки в танки звездолётов жидкого кислорода и инертных газов.
Дом так же был из тех старичков колониальной серии, легкосборных многоэтажек, модульной конструкции, невзрачной утилитарной-офисной архитектуры, превращённый с годами в полупритон-полугостиницу.
Задрапированный пенофлатовым декором под пошлый ампир фасад, с пузатыми амурчиками по краям наличников, дующими в витые флейты, с затейливо разбросанными пухлыми малышами-купидонами, натягивающими тетивы крутобоких луков, с греческими амфорами в сочетании с цветочными розовыми гербариями и пузатыми вазонами, венчающими проржавевшие водостоки, нагонял отчаянную тоску и настоятельно требовал посшибать всю эту заплесневелую красоту к чёртовой бабушке.
Консьерж, небритый парень с немытыми патлами, висящими сальными сосульками, окинул меня равнодушным взглядом и вновь уставился в экран плоского визора, висящего на стене. Я поднялся по пустой лестнице, минуя непривычно пустые и тихие коридоры этажей. На пятом мне встретился редкий жилец, полусогнутой испуганной тенью скользнувший к себе в квартиру. Зато на шестом было шумно и весело.
Начальство твёрдо установилось в прямоугольнике света, льющегося из дверного проёма. Шеф управления, окружной прокурор, чин Федеральной службы расследований и комиссар, нервно вытирающий платком потеющую шею. Флитвуд скромно уместился на пятачке, в пределах видимости боссов с видом опытного гида, в любой момент готового дать необходимые пояснения. Комиссар выглядел бледно, шеф казался мрачным, прокурор непричастным, а специальный агент делал вежливое лицо, сквозь которое явственно проскальзывало язвительное удовлетворение. Парочка дюжих санитаров подпирала косяки, с любопытством заглядывая в комнату.
— Добрый вечер, господа, — сказал я, приподнимая шляпу.
— Хаммонд, почему так долго? — комиссар провёл платком по мокрой от испарины шее.
— Извините, комиссар, — я кивнул Флитвуду, поздоровался за руку с агентом, почтительно пожал ладонь прокурору и обменялся взглядами с шефом. — Задержался на улице.
— А-а-а, понятно. Флитвуд, введите сержанта в курс дела.
— Привет, Эрни. Ну, показывай, что здесь случилось.
— Привет, Вик. — Флитвуд грустно вздохнул. — Пойдём, увидишь всё сам.
Она лежала на полу у кровати, в длинном тёмно-синем вечернем платье, усыпанном серебряной пылью. Платье цвета поздних сумерек, так она говорила. Туфли на высоких каблуках, под цвет платья. Правая соскочила с ноги, у левой был обломан каблук. Миниатюрная сумочка была отброшена к тумбочке. Правая ладонь сжимала пустую трубку парализатора. Её пшеничного цвета волосы скрывали лицо, но ни мне, ни Флитвуду, ни работающим в помещении криминалистам управления не надо было заглядывать в лицо, чтобы сказать, кто лежал на грязном полу спальни в квартире под номером 616. Эвелин Грэйс Келли, белокурая барби, малышка Эвелин. Жена лейтенанта Грэйси, начальника отдела по борьбе с преступлениями против личности городского управления Колониальной полиции CN (Сообщества Наций). Моего и Флитвуда непосредственного начальника.
— Такие дела, — невпопад сообщил Флитвуд.
— Да, дела. Я натянул на руку хирургическую перчатку. Разжав пальцы Эвелин, аккуратно вытащил трубку.
— Можно? — запоздало спросил я.
— Умгу, — эксперт Броуди на секунду отвлёкся от пристального разглядывания пола и кивнул.
— Гражданский образец, — сказал Флитвуд.
— Точно, — подтвердил я. — Максимальный период воздействия минут пять-восемь. Разрядник одноразовый, не перезаряжаемый. Трубка пуста. Кто-то забрал батарею. Чей он? Её? Отпечатки нашли?
Флитвуд пожал плечами.
— Комиссар приказал ничего не трогать. До твоего прихода.
— Броуди, — окликнул я эксперта. — Ты труп осматривал?
— Умгу, — односложно промычал в ответ Броуди.
— Ну и… — сказал я.
— Я не патологоанатом, — отвечал Броуди, становясь на четвереньки. Кстати, он уже уехал. Сказал, что подробности при вскрытии.
— Что скажешь об этом?
— Пустой разрядник, — Броуди поднялся с колен, подошёл ко мне и взял трубку. — Чей, не знаю. Возможно, Грэйс. Почему унесли батарею, тоже не скажу. Пальчики отсутствуют. Да, вот ещё что. Разрядник использовали против женщины. На шее две характерные красные точки. Сначала ее парализовали, затем убили, после чего вложили парализатор ей в руку. И что самое интересное, Вик… Каким способом её убили… Вот, смотри, — Броуди осторожно убрал волосы.