Страница 9 из 11
Изготовленную деталь я непременно показывал дяде Ване. Он внимательно рассматривал ее, поправляя очки-кругляки на носу, затем говорил:
– Мал золотник, да дорог. Искусство! – и, проверив соответствие детали заданным размерам, довольно восклицал: – Только не суетись – рабочей чести не посрамишь никогда…
Вскоре, получив путевку комитета комсомола, я решил попытать счастья в авиации. Михаил Бурим, Лева Лупей, я и другие прошли строгую медицинскую комиссию и были зачислены курсантами в Челябинский аэроклуб. Каждый из нас наивно рассчитывал, что жизнь в аэроклубе начнется с полетов, но оказалось, что для этого нужно изучить ряд теоретических дисциплин. И нас это немного огорчило. Теорию мы изучали без отрыва от производства. Кое-кому из заводских не понравилось такое сочетание – они перестали посещать занятия. А я и не заметил, как за разбором конструкции самолета, мотора, аэродинамики, самолетовождения прошла зима.
Весной начались полеты – курсанты повеселели. Каждый из нас в зависимости от того, в какое время работал на заводе, участвовал в полетах в одной из смен летного дня. Для поездки на аэродром завод выделил грузовую автомашину, и из ее открытого кузова жители Челябинска часто слышали веселые песни.
Группу, в которой я обучался, вел молодой, но достаточно опытный инструктор Николай Федорович Кобзев. В первом же ознакомительном полете в зону он показал, на что способен «У-2» при умелом использовании всех его маневренно-скоростных качеств: виражи, перевороты, боевые развороты, петли Нестерова, спираль. У некоторых из нас при перегрузках на пилотаже темнело в глазах, но восторгу от полета не было границ!..
После ознакомления с управлением машиной в Пятом океане начались провозные полеты по кругу. Искусство пилотажа давалось не сразу, не всем одинаково, и Николай Федорович, понимая тревогу курсантов, говорил:
– Друзья мои, вы все будете летать самостоятельно. Только в разное время. Спокойствие и вера в лучшее – таким должен быть настрой ваших душ.
Слова инструктора вселили в нас уверенность. Настроение улучшилось, напряжение ослабло, а за этим и самолет стал как бы послушнее, ошибки случались все реже.
В скором времени мы начали получать разрешения на первый самостоятельный полет. Группа торжествовала: все курсанты в течение недели успешно выполнили полеты по кругу.
С приобретением навыка, когда мы приступили уже к отработке пилотажа в зоне, начались отклонения. Нет-нет, да кто-нибудь проявит вольность: один выполнит лишнюю фигуру, другой подойдет на посадку «по-истребительски» – на повышенной скорости, а кто и по невнимательности допустит ошибку на планировании и по-вороньи плюхнется на землю.
Инструктор зорко следил за нашими полетами и, если кто-либо умышленно или по небрежности отклонялся от задания, не прощал, был полон справедливого негодования. Уважение к Николаю Федоровичу сдерживало наши самонадеянные порывы, полеты выполнялись в соответствии с его указаниями. Однако срывы иногда бывали, и горе тому, кто на это отваживался.
Как-то при возвращении из зоны после удачно выполненного задания я снизился ниже установленной высоты и на подходе к аэродрому заметил движущийся железнодорожный состав. Захотелось убедиться в разности скоростей «чугунки» и моей машины. Скорость была моей слабостью. Но в зоне на большой высоте я ее не ощущал: предметы, строения и ориентиры проплывали медленно, самолет, можно сказать, зависал над ними. Местность меняется быстро, когда пролетаешь на малой высоте. Предметы быстро проносятся под тобой, чувствуется быстрота, захватывающая дух и дающая необъяснимую радость.
И вот я устремляюсь на поезд и на высоте метров двадцать пять пролетаю правее состава. Убедившись, что поезд уступает в скорости моему самолету, захожу на посадку. И, как это часто случается в жизни, дурные поступки сопровождаются непредвиденными обстоятельствами: у самолета, не знаю почему, возможно, из-за повышенной нагрузки на органы приземления при не совсем мягкой посадке или из-за ветхости, на рулении лопнул амортизатор хвостового костыля. Когда я зарулил на заправочную, инструктор уже находился там. Его мужественное, смуглое от загара лицо с буйной шевелюрой слегка вьющихся волос неузнаваемо жестко. Стройный, в синем комбинезоне, он стоял у хвоста самолета, ожидая моего доклада. Я понял, вольность моя не прошла незамеченной и порицание неминуемо. Рапортую о выполнении задания. В ответ:
– И все? А кто будет докладывать о выкрутасах?
– Виноват, не сдержался…
– «Не сдержался»! Убедительно. Ответ достоин похвалы. Да ты соображаешь, что говоришь? Кто же после этого выпустит тебя в небо?
Я молчал. Инструктор обратился к курсантам:
– А вы чего стоите? Меняйте амортизатор… – и он отошел от самолета, закурил, прохаживаясь взад-вперед по стоянке.
Я с товарищами приступил к замене амортизационного пакета костыля. Механик, руководивший нашей работой, заметил тогда:
– Ну, парень, ты даешь!.. Рехнулся, что ли? Кто-то предположил:
– Теперь получит по первое число.
– Леший меня попутал, – в сердцах произнес я.
– Леший не леший, а сам себе ты изрядно напутал, – ворчал механик.
Минут через тридцать он доложил инструктору об устранении неисправности и готовности самолета.
Николай Федорович подошел, приказал мне выйти из строя и спросил:
– Одумались?
– Одумался. Виноват! Такое в моей жизни не повторится…
– «Не повторится»… То, что вы совершили, – грубейшая недисциплинированность! Такое нетерпимо в авиации. Небу нужны люди, не только умеющие летать, но способные подчинять свои эмоции разуму. Только из таких выходят умелые воздушные бойцы. Не знаю, как решится вопрос о продолжении вашей учебы, но от полетов на неделю отстраняю, – заключил инструктор. – Будете встречать самолеты…
Многое я передумал в свой «нелетный» период. Особенно мучили угрызения совести во время занятий на тренажере – «журавле». Тренировка на нем для курсанта, уже летающего самостоятельно, считалась унизительной.
Но неделя прошла. Накануне предстоящего летного дня при разборе полетов инструктор обратился к курсантам с вопросом:
– Как вы находите «несдержавшегося», не пора ли ему оставить «журавля» в покое?
Ребята поняли, что вопрос касается меня, и дружно ответили:
– Пора! Разрешите ему летать.
– Как вы решили, так тому и быть! – согласился Кобзев. – Евстигнеев, учтите, малейшее нарушение – и вам уже не быть в аэроклубе. Уяснили?
Мой ответ был весьма лаконичен – «да».
На следующее утро, выполнив контрольно-провозной полет с инструктором, я продолжил самостоятельные полеты.
Прошел месяц. Я летал без особых замечаний, приближаясь к завершению программы. И вдруг, как говорится, ни с того ни с сего, опаздываю к отъезду автомашины на аэродром. День не летаю, за ним другой, на третий пора идти к инструктору с повинной, а я не могу себя переломить – неудобно. И тогда принимаю решение прекратить учебу в аэроклубе.
Через неделю моего отсутствия в аэроклубе в один из дней, когда из-за сильного дождя и низкой облачности затих гул моторов на аэродроме, Николай Федорович пришел ко мне домой. Я не ожидал этого визита и очень удивился, увидев инструктора.
Поздоровались. Я представил Кобзева сестре:
– Поля, это Николай Федорович, мой инструктор в аэроклубе.
Она вышла из комнаты, чтобы не мешать нашему разговору. Стульев не было, присели на табуретки. Осмотрев небогатую обстановку, Кобзев сказал:
– Вижу: жив и здоров, а авиацию забыл. На полетах не бываешь… Не ладится на работе?
– Нет, с работой в порядке. Деталь одна капризничала, но «уговорили» – пошла. Теперь все как будто нормально.
– Вот и хорошо. Можно приступить к полетам, – поддержал мысль инструктор.
– Николай Федорович, устал я. Пока сдашь смену, пока вымоешься в душевой, глядишь, уже бежать к автомашине, чтобы успеть на аэродром. В первую смену тоже не лучше: та же суета, еле успеваешь на завод. Нигде я не бываю, ничего не вижу. Спрашивается, к чему все это? Представим, что окончу аэроклуб, а дальше что? Два, три года пройдет – и все превратится в ненужную забаву юности. Не так ли?